Глазами геолога

— Короче, даешь вещички?.. Вот и спасибо. Не проспи спозаранок.

Утром, не доходя до балка, можно было определить, что каша пригорела. Однако капризный Толя на этот раз съел целую миску и похвалил повара.

Маршрут у нас с Игорем был не маленький.

Сначала Игорь шел слишком бодро, какой-то игривой, подпрыгивающей походкой. Рюкзак за его плечами при каждом шаге подскакивал, как живой, голенища высоких резиновых сапог скрипели одно об другое.

Шли по плоской террасе реки. То и дело дорогу преграждали озерца и старицы с мягкими торфянистыми берегами, протоки с россыпью галечника. Кочкарник сменялся хлюпкими болотами, заросшими осокой и пушицей, напоминающей хлопчатник. Из болот торчали темные торфяные бугры.

Мы порядком вымотались, пока добрались до предгорий. У Игоря по лицу текли ручейки пота.

— Прогулочка!.. Не то, что по Горького.

Как ни странно, он достаточно ловко отмывал шлихи. Должно быть, когда-то тайно натренировался.

Нижние пологие части склонов покрывал сплошной кочкарник. Игорь начал спотыкаться, глухо стучали в его рюкзаке лоток и лопата. Рюкзак болтался во все стороны (не догадался лямки подтянуть!), а черенок лопаты временами ударял Игоря по голове. Тотчас Игорь отзывался:

— Погоняешь, да? Итак еле дышу.

«Ну вот, началось, — думал я. — Болтает много, вот и устает быстро».

Сделали привал. Игорь завалился между кочек, не сняв рюкзака.

Полезли в гору. Образцы пород я складывал в свою полевую сумку. Игорь равномерно и неторопливо карабкался по осыпи впереди.

— Э-гей! — вдруг раздалось сверху. — Кафельные полы!

Его не видно, он на вершине горы. Я, ковыляя по камням, взбираюсь наверх.

Догадываюсь, что он впервые встретился с каменными узорами.

— Чудо природы! Вон что я открыл! — радуется Игорь.

Пришлось объяснить ему, что ничего тут нового нет: просто земля, замерзая и оттаивая, словно вскипает — только страшно медленно, — струится вверх, как кипящая в котле вода, и тянет с собой обломки на поверхность.

— Никогда б не поверил! Надо ж допереть до этакого!

Игорь прошелся по площадке, глядя себе под ноги и задумчиво бормоча:

— Ну и дела. Бесполезно получается. Можно сказать, голое украшательство. Никому не нужное.

Чудак, городской житель! Как будто красота и польза — это не одно и то же.

Мы бродим по склонам древних вулканов, изрезанных водой и морозом. Под нами серые андезиты, некогда излучавшие жар, лившиеся огненным вязким потоком. Краткое время рождения — и долгие миллионы лет умирания, покоя, разрушения…

Теперь Игорь старается использовать для отдыха каждую минуту. Его волосы мокрыми прядями липнут ко лбу, руки безвольно болтаются, ноги волочатся по земле, цепляясь за кочки и камни. И рюкзак сидит на нем как-то боком, и широкие голенища сапог сползли книзу, и голова качается из стороны в сторону, будто она некрепко привязана к плечам.

К моему удивлению, Игорь «не пищит». Он пытается изобразить на лице лихую улыбку и произносит, еле сдерживая судорожные вздохи:

— Ничего себе… прогулочка… Паразиты-андезиты… колотят… под спину…

В лагерь мы вернулись вовремя. Вблизи палаток Игорь вдруг заторопился и даже попробовал идти своим подпрыгивающим шагом, как в начале маршрута. Я решил немножко поотстать, сделав вид, что поправляю сапог на ноге.

Увидя нас, Вера Романовна вскинула брови. Игорь, бодро пройдя мимо нее, сразу же полез в балок — менять одежду. Я устало завалился в палатку.

С этого дня Игорь стал ходить в маршруты, к немалому огорчению Андрея и Бориса. Впрочем, нередко Игорь снисходил к просьбам Андрея и дежурил вместо него с условием, чтоб Андрей помогал ему мыть посуду. Мне казалось, что утомительная кухня несколько больше привлекала Игоря, чем изматывающие маршруты…

Толя принес в лагерь с охоты двух орлят — крупных, пушистых и хмурых. Птиц решили оставить, пока за ними не прилетят родители или пока они сами не научатся летать. Время шло, а родители не прилетали. Орлята сидели нахохлившись, взъерошив свои светло-серые перья, и часто моргали.

Каменные кольца — причуда мороза.

Больше других с ними возился Толя. Вбив колышки, отгородил им «клетку», с охоты притаскивал им то рябчиков, то уток. Птенцы, завидев его, принимались тонко пищать. Возле их жилища валялись полуобглоданные кости, перья, куски каши, хлеб. Кормили птенцов вволю.

Однажды вечером, когда мы с Андреем в балке играли в шахматы, к нам подсел Игорь.

— Анатолий там приволок ястреба. Птенцам, — мрачно сказал он. — Отнять бы его.

— Ну и пусть кормит, — сказал я, думая о том, как бы спасти своего коня.

— Фашист он. Подстрелил ястреба неизвестно для чего. Лапы переломил, с хрустом таким… Кинул птенцу. А тот пугается. Попробовал клюнуть, а ястреб хвать его за нос! Птенец только глазами вертит. Отпустил его ястреб, птенец — ходу. А Толька, гад, схватил ястреба и клюв ему обломал. Я б не поверил!.. Молчит птица! Так он наступил на одно крыло да ухватил за другое, как рванет!

— Так, так. Ну и что дальше? — задумчиво спросил Андрей, не отрываясь от доски. Он ничего не слышал.

Я взглянул в окно. Около саней стоял Толя. Между полозьями два орленка, нахохлившись, нервно перебирали лапами. В руках Толи была птица. Вместо одного крыла у нее торчала красная культяпка. Другое крыло болталось в воздухе, как неплотно сложенный зонтик.

— Ты что? Спятил! — заорал я, высунувшись из балка. — Кончай! Слышишь?

— А я кончил. Чего кричать? Это ж хищник, — спокойно ответил Толя.

— Больше не делай такого… — только и нашел я слов.

— Нежные все больно! — усмехнулся он. — Интеллигенты! Здесь небось тундра.

Настроение у меня на весь вечер было испорчено. С этого времени я стал относиться к Толе неприязненно, хотя и старался не выказывать этого, понимая, что в наших условиях надо жить дружно. Но как быть, когда, глядя на Толю, я вдруг видел у него в руках бьющуюся птицу, а в ладони — маленькое мокрое сердце…

Вера Романовна торопилась: работы оставалось много. Радировала начальству просьбы сократить площадь съемки, но — безрезультатно. Пришлось частично механизировать работы и некоторые пешие маршруты по широким долинам проделать на тракторах.

В тот день мы с Толей долго кружили между озер, то и дело останавливаясь и проверяя свои координаты по карте (для этого я забирался на крышу машины). Обследовали небольшие холмики, разбросанные по долине реки. В большинстве это были мерзлотные образования — гидролакколиты.

И вдруг наш трактор, пересекая очередное болото, на пологом склоне холма прорвал дерн и ухнул вниз. Сколько он ни рычал, пытаясь вырваться, сколько ни дергался взад-вперед, ничто не помогало. Вокруг машины наворотились горы дерна, гусеницы шлепали по грязи и вскоре увязли окончательно. Нам следовало поторопиться в лагерь, пока не стемнело.

Я в последний раз залез на крышу, уточнил направление (азимут) нашего пути. По карте получалось, что до лагеря десять километров. До темноты оставалось часа два.

Хлопнула дверца трактора. Он остался стоять «по пояс» в земле, одинокий среди этой равнины и непривычно тихий. Мы с Толей двинулись в путь. Это был так называемый пустой ход, без работы и остановок.

Шли быстро. Впрочем, быстро — понятие относительное. Мы шлепали по сплошному болоту, обходя озера. Некоторое разнообразие вносили небольшие торфяные бугры и участки полигональной тундры. Ноги наши проваливались в болото по колена, в сапогах хлюпало, промокшие портянки терли пятки. Иной раз больших усилий стоило вытянуть ногу из засасывающей грязи. Мы задирали ноги высоко, как цапли.

Прошел час. Позади осталась добрая треть пути. И тут Толя сказал зло:

— Пошли назад. Переночуем в кабине. Стемнеет скоро. Ноги стер.

Он уселся на торфяном бугре. Я сел рядом с ним.

После отдыха пошли медленнее. Ноги стали как ватные. Руки по локти были в грязи: иной раз, проваливаясь в болото, не могли сохранять равновесие и вылезали на четвереньках. Стало смеркаться.