Глазами геолога

Он небрежно скомкал мешочек, сунул в карман, подмигнул. Мне показалось, у него замечались симптомы золотой лихорадки: голос был слишком возбужденным и глаза как-то по-особенному блестели. Да и утром, обучаясь мыть шлих, он излишне скрупулезно просматривал черный порошок, оставшийся в лотке…

Принесли ракетницу. Выстрелили. Две ракеты стремительно взвились одна за другой, прочертили две красные полосы и, чуть задержавшись в верхней точке, понеслись вниз, роняя искры.

И, как это нередко случается, в тот самый момент, когда решено было отправиться на поиски, намечался план спасательной операции и распределялись маршруты, невдалеке послышался треск кустов.

Андрей и Борис вышли плечо к плечу, чуть вразвалочку. Их плащи намокли, потемнели. На лицах блестели капли воды. Высокие сапоги-ботфорты лоснились, будто начищенные.

— Явились, голубчики! — в сердцах сказала Вера Романовна и пошла в балок.

И мы все, кто стоял на дожде, тоже полезли туда: теперь можно было поужинать. Игорь крикнул, высунувшись из двери:

— Эй вы, детский сад! Давай на ужин!

Встречу нельзя было назвать радостной. После ужина ребятам пришлось выслушать нотации о дисциплине, об опасностях, о работе. Ответы были унылые и тихие. Так отвечают нашкодившие ученики: «Забыли на часы посмотреть… Больше не повторится… Увлеклись, старались… Лагерь в кустах не сразу нашли — только ракета и помогла…»

Наконец Андрей не выдержал и попытался перейти в наступление:

— И чего особенного произошло? Ну, задержались, верно. Так сразу все на нас: такие, разэтакие… Мы ж не дети. Что с нами может случиться?

Ответ был резкий:

— Тебе все нипочем. А пять лет назад у нас трое замерзли. За вас все в ответе… Эх вы, романтики! — Последнее слово Вера Романовна произнесла с презрением.

Поздно вечером, когда мы трое лежали в своих спальных мешках, подобно младенцам в конвертах, я спросил:

— Скажите, ребята, вас в шлихах только золото интересует? А уран, вольфрам и прочее?

— Скучно, когда все читают нотации, — отрезал Андрей.

Я разозлился, повернулся к стенке. Коснулся брезента. Откуда-то сверху шлепнулась мне на щеку холодная капля.

— Все вы, конечно, правы, — сказал Андрей. — Только скучная ваша правда.

— Мы, пожалуй, в шлихе ничего, кроме золота, и не определим, — вставил Борис.

— Можно подумать, что золотишко нам одним нужно. Месторождение б открыли — и вам неплохо.

— А себе лично бы намыли? — спросил я.

— Ясное дело! Я бы вечерами после работы приходил и мыл. А ты, Борька?

— А я что, хуже тебя?

— Будто вы никто не стали бы мыть! Так я и поверил. И вообще мне кажется, кто много громких слов говорит, тот на поверку еще похуже других может оказаться. Я ни на кого не намекаю, а вообще… Чем плохо намыть малость? Прилетаю в Москву. Прихожу в общежитие… Нет, подъезжаю на лихом такси. Ребята, конечно, собираются в комнате. Без лишних слов бухаю рюкзак на стол, развязываю. Достаю, во-первых, с приезда — полярник! — бутылочку спирта. Потом пару копченых гольцов. А под занавес бросаю небрежно на стол замусоленный мешочек. Плюхается он тяжело. Они, ясное дело, развязывают и… сыплется золотишко. Ого! У всех отваливаются нижние челюсти.

— Это же не серьезно! — возмутился я. — Работать, чтоб удивить! Детские шалости. Вы скоро специалистами будете. Неужели не интересует ничего другое? Здесь и вулканы, и мерзлота, и следы ледников, и еще бог весть сколько всяких фокусов.

Тут я услышал мерное сопение Андрея и Бориса. Аудитория спала. Лекцию пришлось прекратить…

Ох это стремление поучать! Меня самого прежде непрестанно поучали старшие.

Помню, насытясь в школе по горло полезными советами и горячими призывами, переписал в стенную газету старинную эпиграмму:

На столб дорожный Петр-философ наш походит:

Указывает путь, а сам по нем не ходит.

После этого на меня еще сильнее хлынул водопад указаний, поучений и запрещений. А теперь я сам лью на других этот бесполезный словопад, когда от старшего требуется совсем другое: идти. Надо идти вперед и молчать. Не указывать, а показывать пример. Агитировать не словами, а делами…

А утром — в путь. Наши два отряда расползаются в разные стороны. Один движется вниз по долине реки, на юг, к Берингову морю Тихого океана. Другой тянется в горы, вверх по долине, на север, к Восточно-Сибирскому морю Северного Ледовитого. Прощальные ракеты слепнут в солнечном небе.

Горы медленно плывут навстречу. Впереди трактор тащит балок. Следом волочит сани второй трактор. В санях, доверху нагруженных нашим скарбом и бочками с соляркой, устроилась наша троица.

Наш корабль плавно покачивается на склонах гигантских каменных волн. Вблизи они покатые, в мелких складках, словно покрытые рябью. Вдали они яростно вздымаются к небу: остроконечные, темные, с белой снеговой пеной на вершинах.

Да, это море. Оно движется, дышит. Каменные валы вздымаются, набухают, становятся все круче и круче, рассыпаются наконец.

Мы проплывем по склонам этих волн, покинем Чукотку, состаримся, умрем. Пройдут еще миллионы лет, и только тогда что-то изменится здесь, вздуются новые волны… Но кто сможет сравнить их с прежними?

Приедается все.

Лишь тебе не дано примелькаться.

Дни проходят,

И годы проходят,

И тысячи, тысячи лет.

В белой рьяности волн,

Прячась

В белую пряность акаций,

Может, ты-то их,

Море,

И сводишь, и сводишь на нет.

Эти прекрасные строки Бориса Пастернака и многие иные стихи посвящены свободной стихии воды. А «горные вершины спят во мгле ночной» — так представляется нам.

Но гряды гор катятся — волна за волной. Мимолетные создания — мы не ощущаем их движения, отмеривающего тысячи лет. Не ощущаем, но постигаем…

Сани встали. Мы резко подались вперед. Из переднего трактора выскочила Вера Романовна. Не дожидаясь ее приглашения, мы с Борисом подхватываем свой рабочий инструмент, спрыгиваем на землю.

Надо еще раз выслушать и выглядеть на карте маршрут.

— Значит, вверх по ручью, в распадок, там залезете на эту пупочку, по левому борту долины Юрумкувеем идете до этих скал, спускаетесь к реке и там выходите на наш след. Счастливо!

Тракторы продолжают свой путь. Мы идем в сторону, по осыпям переваливаем в распадок. Пропадает рычание машин. Вокруг смыкаются молчаливые горы.

Весь день будет ползти по долине маленький караван. Весь день будут карабкаться по склонам две крохотные фигурки. Пути наши, вначале расходящиеся, пересекутся к вечеру в одной точке.

По этой схеме нам теперь придется работать изо дня в день. Мы проводим геологическую съемку широкой полосы вдоль линии маршрута.

На карте — ровная трасса движения отряда и отходящие от нее ломаные линии рабочих маршрутов, по которым проводится съемка. А в действительности четыре тракторные колеи и бесконечные шаги.

Пологие склоны сплошь покрыты кустами и кочками. Под ногами, застревающими между кочек, путаются березы и ольха. Идти трудно. В первом маршруте всегда трудно. И лишь на крутых склонах облегченно ступаешь по голым камням.

Ровные поверхности террас по берегам ручьев местами пятнисты. Это так называемые пятна-медальоны: желтые высыпки песка и суглинка, оконтуренные мхом и травой. Под каждым таким «медальоном» находится «котел кипения», где мерзлые породы, которые оттаивают летом, выжимаются на поверхность во время заморозков.