Страница 19 из 51
Так я и заявил своим новым коллегам при первом удобном случае: «Готов на любую работу. Ничего не боюсь».
Начальник ответил: «Ну, ты, кажется, от ложной скромности не умрешь. В общем-то, экзамен на смелость будут у тебя принимать медведи».
В поле мы ехали поездом, не скоро, с пересадкой в Ачинске. За это время наш маленький отряд, занимающий одно купе (рабочих надо было вербовать на месте), хорошо спелся. Мы успели переговорить обо всем на свете. И между прочим, начальник, добродушно улыбаясь, припомнил мою похвальбу:
— Конечно, ты не менее смел, чем знаменитый Тартарен. Не сомневаюсь. Но на всякий случай, на всякий-всякий невероятный случай знаешь, что надо делать? Не знаешь? Надо молиться!
— Со страху, ясное дело, и не то можно…
— Ну нет! Тут все проверено, серьезно и, учти, полезней всяких таблеток. Если хочешь, научу тебя этой молитве. Тем более, не я ее выдумал.
И он научил меня молитве. Она оказалась стихотворением. Это стихотворение читал я когда-то прежде. Но стихи, как и люди, раскрываются не всегда, не сразу да и не каждому.
В этот раз полузабытые строки представились мне отточенными, блестящими, как стрелы. Они впивались в меня — одна за одной — и оставались во мне.
И в тот год, и позже, когда мне бывало туго и оставалось время для раздумий, я снова и снова возвращался к этим строкам. Они мне помогали.
Если… О, если ты спокоен, не растерян,
Когда теряют головы вокруг,
И если ты себе остался верен,
Когда в тебя не верит лучший друг,
И если ждать умеешь без волненья,
Не станешь ложью отвечать на ложь,
Не будешь злобен, став для всех мишенью,
Но и святым тебя не назовешь, —
И если ты своей владеешь страстью,
А не тобою властвует она,
И будешь тверд в удаче и в несчастье,
Которым в сущности цена одна,
И если ты готов к тому, что слово
Твое в ловушку превращает плут,
И, потерпев крушенье, можешь снова —
Без прежних сил — возобновить свой труд, —
И если ты способен все, что стало
Тебе привычным, выложить на стол,
Все проиграть и вновь начать сначала,
Не пожалев того, что приобрел,
И если можешь сердце, нервы, жилы
Так завести, чтобы вперед нестись,
Когда с годами изменяют силы
И только воля говорит: «Держись!»,
И если можешь быть в толпе собою,
При короле с народом связь хранить
И, уважая мнение любое,
Главы перед молвою не клонить,
И если будешь мерить расстоянье
Секундами, пускаясь в дальний бег, —
Земля — твое, мой мальчик, достоянье,
И более того, ты — человек!
Р. Киплинг[2]
Неудачный маршрут
В долину ручья заползла сырая тень горы. Безмятежны розовые кедры на вершинах. В кустах соловьем булькает ручей Анжулька.
Стоянка на Анжульке долгая. Четыре палатки и брезентовый тент возле кухонного очага стали нам привычны, как родной городок.
Долина здесь широкая. Высокие лиственницы с пышными кустами. Просторные поляны, усыпанные цветами и ягодами. Ручей неглубок, но достаточно быстр и полноводен, чтобы после стирки споро прополоскать белье, для чего достаточно кинуть его на дно и пригрузить камнями…
Мы сидим под тентом за самодельным столом. На нем — карта.
— Собираемся здесь, у Розовой скалы. Кто придет первым, готовит ужин и ночлег. Завтра подъем в шесть. Заблудшие дают вечером ракету. Все ясно?
Ясно, как сегодняшний тихий закат: завтра наш отряд разобьется на три группы по двое. Каждая группа протопает маршрутом километров двадцать — двадцать пять (многовато!). Вечером должны встретиться в одной точке, переночевать и вернуться короткими маршрутами в лагерь.
Совещание кончилось. Подхожу к своей палатке, усаживаюсь на тугой рюкзак и принимаюсь многозначительно оттачивать охотничий нож о плитку мелкозернистого песчаника.
Нож мой выцарапывает песчинки, пролежавшие вместе полмиллиарда лет. Их перемывали волны девонского моря. Моря здесь, в девоне, бывали много раз, так что можно уточнить: дело было в середине девона, в живетскую эпоху. Живетские песчаники осыпаются под моим ножом, соединяя век нынешний и век минувший.
Собственно, дело не только в обломке песчаника. Эти горы, прорезанные ручьем, выступающие скалы — все вокруг пришло сюда сквозь даль прошлого, более непреодолимую, чем путь до самой дальней звезды.
Говорят, прошлое уходит, проходит, не возвращается. Но сейчас держу я в руках весточку из девона. И вокруг — слитые воедино с нами, с небом, ручьем и деревьями — выступают девонские горные породы.
Прошлое не исчезает, а как бы врастает в настоящее, живет в нем и лишь несколько изменяется со временем. Если бы оно пропадало бесследно, мы бы сиротливо витали в космосе… Да и не было бы нас самих без прошлого…
Конечно, мысли мои не были такими складными. Это были и не совсем мысли, а какие-то неясные переживания, какое-то естественное ощущение единства и с прошлым и с тайгой, которая раскинулась вокруг в своей мудрой, дремучей простоте…
Семь часов утра. Вдоль долины сквозь туман бьют лучи солнца. Лес опутан блестящей паутиной лучей. Мы с Леной Строковой, старшим коллектором, идем к солнцу.
Она окончила университет и несколько лет работала учительницей географии. Теперь — геологом. А там снова пойдет учить. Она часто получает письма от своих школяров.
Шаги легкие. Тропинка. У меня за плечами, подпрыгивая на рюкзаке, лязгает кастрюля. В руках — малокалиберка (для чего взял?). У пояса охотничий нож. Для солидности.
У Лены — полевая сумка, геологический молоток, ракетница за поясом (как огромный револьвер пирата).
Лена сегодня — умственный работник. Она ведет маршрут. Я заменяю вьючную скотину. По собственной инициативе. Сам же отказался разделить груз поровну. Надо быть мужчиной. Мужчина — мужество. И — мученичество?..
Так бы идти и идти легкими шагами, ощущая великолепную утреннюю бодрость и беспричинное ликование. Утро — самое радостное время для тех, кто привык вставать рано.
Выходим к речке Таштып. Она мечется между отрогами двух хребтов. Галька хрустит под ногами. Первые, приятные километры.
У подножия холма Лена достает компас, карту, дневник. Делает первую запись. Показывает рукой — надо лезть по склону. Начинается работа.
Трава — выше головы — искрится росой. Вхожу в нее, как в воду, вздохнув и поежившись. Продираюсь медведем, шумно и тяжело. «Умный в гору не пойдет».
Роса не лучше дождя. Даже в сапогах хлюпает вода. Через час роса растает. Одежда просохнет от росы через два часа. К тому времени рубаха намокнет от пота.