Затмевая могущественных

Как сказал тогда Краб, склонный иногда к изречению сентенций: «сытый рабочий – плох для революции». И в этом он был прав.

Иногда это вопиющее несоответствие действовало на Альбатроса угнетающе. Они ведь боролись за освобождение страны от деспотии царя и его сатрапов. За крестьян и рабочих. Но выходило так, что на этом этапе борьбы делу революции куда выгоднее бедственное положение этих классов. Только тогда они готовы поддерживать борцов с режимом. А стоит власти кинуть им, словно собакам, пару костей, и они снова обращаются в верных подданных государя.

От этого у Альбатроса аж скулы сводило. Как можно бороться с режимом в такой инертной стране?! И уже давно не работало уверение, что чем сложнее задача – тем глубже удовлетворение от ее выполнения. Ведь иногда задача, стоящая перед Альбатросом, казалась ему самому невыполнимой. И лишь железная революционная воля не позволяла ему скатиться в глубины отчаяния. Быть может, ему и не победить царизм. Но после него придут другие. А уж они-то, революционеры будущего, пройдут по его стопам – и пройдут намного дальше него.

Быть может, именно поэтому Альбатрос, покинув Севастополь и перебравшись с группой в Тифлис, взял себе новым прозвищем именно буревестника, а никакую другую птицу.

Из старых товарищей в Тифлисе с ним был теперь только однорукий Краб. После того, как благодетель оплатил тому операцию по замене руки, потерянной в сибирской тайге, на стальную, революционер клички менять перестал.

Однако набрать новую команду в Тифлисе оказалось довольно легко. Были тут и откровенно фартовые люди, неизвестно как попавшие в революцию. Однако они оказывались просто незаменимы на эксах. В лихих налетах не было равных кавказским абрекам. А из-за почти рыцарских обетов, что они принимали, в их карманах оседало удивительно немного денег. К тому же, у них было просто невероятное количество родственников и свояков. Те всегда были готовы открыть свой дом для революционеров и спрятать их от полиции и жандармов. Однако вовсе не потому, что верили в дело борьбы с царизмом. Просто об этом их просил племянник, двоюродный брат, шурин или деверь. А то и просто кунак. Было тут такое слово, решающее многие проблемы и открывающее многие двери.

Но было еще и слово «кровник», влекущее за собой жестокую месть. А с этим тут все очень серьезно. И потому если кто-то говорил Буревестнику, что на этот раз в экс ходить нельзя, мол, в охране мой родич или кунак, тогда глава революционеров предпочитал отменить операцию. Ведь еще одной местной чертой была крайняя жестокость. Дрались с полицейскими и жандармами во время налетов страшно и без пощады. После эксов у карет оставались только трупы. А выжившие в ходе неудачных налетов революционеры редко дотягивали до суда. Всегда находились родственники убитых, готовые заплатить охране. И та закрывала глаза на смерть или самоубийство политического заключенного.

С восторженными молодыми людьми на Кавказе было куда хуже, чем, скажем, в Москве или Питере. Там, говорят, от студентов отбоя нет. Кружки организовывают сами. Напрашиваются в боевые группы. Даже не имеющие отношения к химии юноши и девушки делают адские машины, часто подрываясь на них же.

Собственно говоря, у Буревестника в группе был только один химик. Бывший студент Володя Баградзе. Он происходил из неплохой семьи. Вот только отец его, державший лавку, разорился. Володя вынужден был бросить учебу и вернуться в семью. Тогда-то его и присмотрел для группы дальний родственник отца Володи. И позвал молодого человека в революцию. А тот согласился. Теперь Володя часто посылал семье деньги с эксов, сам же довольствуясь по-спартански малым.

– Взяли нашего химика, – сообщил утром предыдущего дня Дато. – Я поговорил с соседями его. Какая-то гнида настучала, что у него дома листовки есть. Вот за них и взяли. Но ничего другого не нашли.

Дато был главным соглядатаем в группе Буревестника. Революционер точно знал, что Дато приставлен к нему тифлисскими уголовными старшаками. Для того, чтобы действия революционеров не пересекались с уголовными и не мешали тем. Об этом сообщил ему все на свете знающий благодетель.

Тот объявился спустя две недели после того, как Буревестник перебрался из Севастополя в Тифлис. Конечно же, о переезде благодетелю Буревестник ничего не сообщил. Хотел таким образом избавиться от навязчивой опеки. Но не тут-то было!

– Раз только листовки, отделается дробью или миногами[3], если у каплюжного[4] начальства плохое настроение.

Воровская «музыка» – язык уголовников, на котором разговаривали многие в его группе, правда, сильно перемежая его словечками из местных наречий – накрепко пристала к Буревестнику. Пару раз он даже употребил «музыкальные» обороты при общении с благодетелем. Пришлось потом долго объяснять тому их смысл. Забавная тогда вышла история.

– Пусть кто-нибудь возьмет его сразу после экзекуции и ведет сюда, – распорядился Буревестник. – Парень он молодой, может глупостей наделать. За ним теперь глаз да глаз нужен.

Слишком хорошо помнил революционер, как такие вот восторженные юноши, столкнувшись с позором порки, кончали с собой. А терять единственного химика в группе Буревестник себе позволить просто не мог.

– Пригляжу, – кивнул Дато. – Заберу – и сразу к тебе доставлю.

И тут же вышел из небольшой комнатки, которую занимал Буревестник. Группа квартировала в доходном доме родственника одного из ее бойцов. Буревестник уже запутался во всех этих хитросплетениях, что забыл кого именно. Лишь у него была отдельная комната. Остальные же довольствовались топчанами в большом зале. Но никто не жаловался. Местные давно привыкли к таким условиям жизни. Да и для многих даже крыша над головой была не так давно непозволительной роскошью.

Только Дато ночевал где-то отдельно от всех. Что лишь подтверждало слова благодетеля относительно него.

– Лютуют каплюжники, – веско произнес Краб. Однорукий революционер тоже стал не чужд «музыки». – Значит, хорошо мы тут разворошили их осиное гнездо. Они и не знали, наверное, до нас, как революцию делать.

Тут он был прав полностью. Революционная борьба в патриархальном Тифлисе, как правило, сводилась к обыкновенному бандитизму. Буревестнику же удалось вдохнуть в нее новые силы. Заставить бояться местных жандармов. Однако настоящего рабочего класса, на который привык опираться Буревестник, тут просто не существовало. Другое дело – быстро растущий Баку с его добывающей промышленностью. Или хотя бы Поти – порт, там всегда есть, где развернуться.

Но пока жив гонитель и царский пес князь Амилахвари, Буревестник не покинет Тифлиса. Пусть ему и не удалось сделать тут всего, что он хотел, однако смерть амбициозного жандармского поручика станет идеальной точкой перед Баку или Поти. Слишком уж много крови тот успел попортить тифлисским революционерам. И в деле устранения князя Буревестнику очень нужен был Володя Баградзе. Без его адских машин до князя не добраться никак.

– Пора нам отсюда, – как будто прочел мысли товарища Краб. – Засиделись мы тут. Дальше-то что делать, а, Буревестник?

– Князя прикончим и вместе со всей группой рванем в Баку, – принял решение Буревестник.

Тем более что и благодетель уже несколько раз намекал, что именно в городе нефти ему бы очень хотелось увидеть группу Буревестника.

– Князя этого прикончить надо. Очень надо. За все с ним расквитаться. С собакой жандармской.

Краб поднялся с шаткого венского стула. Всякий раз, когда товарищ на него опускался, Буревестник гадал – развалится стул или выдержит еще раз. Стул пока стоически держался.

– Вот вернет Датуна нашего химика, – на прощание обернулся в дверях Краб, – и пускай тот собирает адскую машину помощнее. Разорвем этого пса на куски.

И он вышел из комнатушки, оставив Буревестника одного.

Тот улегся на прочную кровать, вытянув ноги, и задремал. Правда, проспать ему пришлось недолго.

Володя ворвался в его комнату, как сумасшедший. Прочная деревянная дверь так громко хлопнула о стену, что Буревестник подскочил с кровати. В руках он держал верный веблей. Курок взведен. Ствол направлен точно в лоб юноше.