Страница 5 из 44
Что же касалось родственников, которые, приходя в гости, оставались в доме на месяцы, то и эту проблему Наридэ-ханым со временем надеялась разрешить. Так, собственно, и получилось. Надидэ-ханым была достаточно мягким человеком, но в ее характере имелась одна особенность. Насколько она чутко и деликатно вела себя в хорошие, радостные времена, настолько же грубой и раздражительной становилась в минуты отчаяния. В частности, когда она чувствовала нехватку денег, а с одним из гостей у нее происходил небольшой конфликт, то гость оказывался на улице, и двери ее дома для него уже были навсегда закрыты.
Таким образом планы старого дядюшки через пару лет осуществились. Впрочем, старый дом, потерявший свое былое великолепие, через некоторое время снова наполнился людьми: дочери, сыновья, зятья, невестки, внуки, кормилицы, приемные дети, слуги, рабочие, гости…
В итоге все возвращалось на круги своя и становилось почти так же, как и при паше. У Надидэ-ханым голова шла кругом.
Деньги и наследство, оставшиеся от доброго паши, таяли с каждым годом, вещи ломались или от времени приходили в негодность. Родственники спускали все свое месячное жалованье, брали деньги в долг. Такое поведение и расточительство не укладывалось у Надидэ-ханым в голове. Она изо всех сил старалась вытащить себя из этого болота, но в ее душе затаился страх.
Самыми лучшими временами для Надидэ-ханым являлись первые недели месяца. В те дни она становилась необычайно доброй и щедрой и источала любовь. В это время у нее можно было выпросить хоть ее душу. Однако если пропустишь начало месяца, считай, ты пропал.
В это время женщина начинала хандрить, ее былое спокойствие улетучивалось, она не слушала, что ей говорят, и пребывала в глубокой задумчивости. А через какое-то время ее красивые зеленые глаза начинали безумно блестеть, как у запуганного животного, а около губ отчетливее обозначивались морщинки, что свидетельствовало о сильных переживаниях. В этот период она могла прийти в бешенство от любого пустяка, будь то слово или движение.
После двадцать пятого числа каждого месяца все, находившиеся в доме, слышали ее истошные вопли: «Ох, Аллах, или ты избавишь меня от этих забот, или забери меня!» В такие моменты все домочадцы старались не попадаться ей на глаза.
Глава четвертая
Когда Гюльсум узнала, что ее дядя сбежал вместе с Исмаилом, она закатила настоящую истерику. Она пнула ногой Невнихаль-калфу, которая пыталась затащить ее в баню, выскочила на улицу и что есть мочи побежала по улице, ведущей в Мальтепе[20]. На бегу она истошно кричала:
— Исмаил, Исмаил!
Слава Аллаху, девочка не смогла далеко убежать, она споткнулась о камень и упала. Из носа хлынула кровь. Если бы не это обстоятельство, Невнихаль-калфе было бы не по силам догнать ее.
Когда Гюльсум привели в особняк, ее коленки были разбиты, а все лицо — в крови и грязи. Пока Невнихаль-калфа подбирала для нее новую одежду, хозяйка дома пыталась успокоить девочку.
Однако Гюльсум упрямо твердила одно и тоже: «Исмаил… Исмаил».
Тогда Дюрданэ обратилась к матери:
— Мама, ты взяла на себя такие хлопоты… Что ты будешь делать с этой грязнулей?
Наконец, чтобы хоть как-то залечить душевную рану Гюльсум, ее отнесли наверх, где малыши играли с кормилицей.
— Смотри, Гюльсум, это тоже твой брат… Ты немного старше его, но я доверяю его тебе. Ты будешь его нянькой и дочерью нашего дома… — сказала Надидэ-ханым и протянула ей сверток.
Но случилось невероятное! Этому милому ребенку с ангельским личиком Гюльсум предпочла грязную куклу в тряпках, с огромной головой и худощавым лицом, она, как безумная, кричала: «Мне нужен Исмаил!»
Наконец ханым-эфенди прищурила глаза и строгим голосом сказала:
— Прекрасно, если ты не хочешь жить у нас, мы тоже настаивать не будем… Мы пошлем письмо дяде, или кто он там тебе, этот бородатый… Он придет и заберет тебя… А теперь замолчи…
Однако Гюльсум понимала, что дядя не приедет за ней, и не знала, куда себя деть. Тут майор Феридун-бей, сложив руки по швам и сделав несколько шагов строевым шагом по направлению к ребенку, резко выкрикнул, будто отдавал приказ марширующим солдатам:
— Стой, прекрати кричать… А не то я тебя сейчас съем.
Страх перед военными, который был у Гюльсум в крови, заставил девочку в один миг застыть на месте. Она сломалась. Теперь можно было заставить ее сделать все, что угодно, не встречая ни малейшего сопротивления. Невнихаль-калфа надела очки, села перед девочкой, расплела ей волосы и начала их перебирать и осматривать.
В том, что у Гюльсум не было вшей, никто не сомневался. Однако этот осмотр проходили все прибывшие в этот дом издалека, будь то слуги или приемные дети. Это считалось необходимой формальностью.
Старушка постригла девочке волосы, затем отвела ее в баню и вымыла. Наконец, Гюльсум одели в старую рубашку и укороченное красное энтари Санийе. Наряд дополнили белым передником. На этом ее туалет считался завершенным.
Как и предполагал Йорганлы, спустя всего несколько дней Гюльсум забыла о своей печали.
Было видно, что девочка от рождения весела и беспечна.
А кроме того, совершенно неутомима. Иногда, когда она чему-то радовалась, весь дом ходил ходуном.
Нынешняя ее обязанность состояла в том, чтобы играть с четырьмя детьми. Она гонялась за ними по полям и вокруг дома, играла в прятки среди виноградных лоз. Единственное, что не нравилось в ней обитателям дома, так это ее постоянные разговоры об Исмаиле; его имя не сходило с ее уст. Хотя, судя по ее поведению, она уже тосковала меньше.
Однако, кого бы Гюльсум ни встретила, взрослого или ребенка, он все равно хоть чем-нибудь да напоминал ей Исмаила. А стая журавлей в небе, по ее мнению, не могла лететь никуда, кроме Эдирне; когда Гюльсум ела, она всегда гадала: а понравилось бы это Исмаилу? Если шел дождь, она беспокоилась: «Надеюсь, Исмаил сейчас не на улице», если гремел гром — «Интересно, не боится ли Исмаил?» Рост большой соседской собаки, по ее мнению, был в точности, как у Исмаила, а кустарник на морском берегу — в два раза больше него.
Когда она услышала, как кто-то в газете прочел о том, что в Кильосе[21] утонул ребенок, она заволновалась: «Может, это был Исмаил? Он малюсенький, что он понимает? Наверное, он сбежал из Эдирне и бросился в море».
Потом Гюльсум продолжала рассказывать о нескончаемых приключениях и событиях в жизни Исмаила.
Домашние терпеливо, даже с некоторой жалостью выслушивали эти истории, но через какое-то время их терпение иссякло.
С некоторых пор, если до ушей хозяйки дома, которая занималась подсчетами, среди прочей болтовни и бормотания Гюльсум, вдруг долетели фразы об Исмаиле, она кричала, срываясь на визг: «Замолчи, девочка! Меня уже вконец утомили твои разговоры про Исмаила!» А нервные маленькие барышни, живущие в особняке, жаловались: «Когда я слышу Исмаил, меня тошнит».
В конце концов это надоело и остальным детям. Как только они слышали имя Исмаил, они тут же в один голос вопили: «Ты что, других слов больше не знаешь?»
При таком положении дел Гюльсум даже стала бояться вспоминать имя брата. Однако в этот раз все вышло по-другому. Однажды ночью Невнихаль-калфа рассказывала сказку:
— Жил-был один бедный дровосек — такой же бедняк, как Йорганлы. Однажды он понял, что не сможет накормить двух своих детей. Тогда он привел на вершину горы. «Вы посидите здесь, а я пойду нарублю дров на том холме», — сказал он. Дети сидели и ждали отца, а он, повесив на дерево две тыквы и взвалив топор себе на плечо, быстро ушел… При каждом дуновений ветра тыквы бились друг о дружку: «тук-тук», а дети думали, что это звук топора… Наконец совсем стемнело; дети пошли на этот звук и, увидев тыквы, поняли что отец бросил их и сбежал. От страха и отчаяния они кричали до самого утра…
20
Мальтепе — здесь: район в азиатской части Стамбула.
21
Кильос — северные ворота Стамбула, открывающиеся к морю. Излюбленное место купания стамбульцев.