Ветки кизила

— Мама, а помнишь, к нам в сад приходил фотограф и снимал детей. Одна из этих фотографий потерялась, интересно, где она?

— Дочь моя, Шакир-бей отправил ее в полицейский участок.

— А как такое может быть?.. Что будут делать в полиции с фотографией?

— Они сами затребовали… Часто глупые дети убегают из дома. Полиция хочет знать, как они выглядят, чтобы в случае чего поймать их и бросить в тюрьму, и больше никогда не выпускать…

— Да что ты говоришь, мама… Разве в нашем доме есть хоть один плохой ребенок?

— Нет, дочь моя… но полицейские так сказали…

Переговариваясь, мать и дочь краем глаза следили за Гюльсум. А если ее вдруг не оказывалось рядом, они нервно кусали губы. Но все эти меры были напрасны. В самом деле, не станет же хозяйка дома, забросив все свои дела, весь день охранять какую-то нищенку? Временами Надидэ-ханым будто окатывала огненная волна, и она с трудом сдерживалась, чтобы не закричать: «Кормилица, избавь меня от этих страданий, делай что хочешь!»

Неопределенность и невозможность принять решение начали сильно нервировать Надидэ-ханым.

Например, то, что она уже не в силах повлиять на Гюльсум, стало для нее настоящим испытанием. Иногда она говорила кормилице:

— Мое терпение иссякло. Я больше не хочу иметь к этому никакого отношения. Делайте с Гюльсум что хотите. — Но потом неожиданно она отказывалась от своих слов: — Нет, не надо. Давайте подождем еще немного. Хотя бы до завтра.

Кормилица поняла, что настало время действовать, и выдвинула самый веский аргумент.

— Любимая ханым-эфенди, — сказала она, — я понимаю… Ты боишься, что девочка начнет кричать и плакать, когда узнает о смерти брата. Но я даю тебе слово: ты этого не увидишь. Даже если девочка и будет переживать, при тебе она даже не всхлипнет…

— Ты с ума сошла, кормилица?.. Разве так можно? — воскликнула Надидэ-ханым.

Однако в ее глазах блеснул огонек надежды: почему бы не сделать так, как хочет эта чертовка?

Женщина, услышав заверения кормилицы, почувствовала огромное облегчение, словно с ее души свалился тяжкий груз. Она уверилась, что болезненная процедура пройдет вдали от ее глаз, не заденет струны ее чувствительной души. И как-то сразу проблема перестала казаться неразрешимой.

Она поняла, что в этой жизни надо быть смелым. К тому же подобное решение было для собственного же блага ребенка. Разве не соглашаются матери, чтобы их детям вырвали больной зуб? Только для этого необходимо одно условие. Врач должен удалить зуб так, чтобы мать не увидела этого и не слышала.

Хозяйка дома на праздники жертвоприношения всегда делала одно и то же. Когда жертвенных баранов приводили в сад дома в качестве «гостей», она в течение нескольких дней относилась к ним, как к детям. Перед закланием она своей рукой вытирала им мордочки, кормила изюмом и даже целовала в глаза. Но когда главный повар приходил их забирать, она быстро убегала.

Поэтому, как только кормилица собралась рассказать, как преподнесет все Гюльсум, хозяйка дома на это не согласилась:

— Нет, нет. Не говори мне. Я не вынесу…

Да, она боялась даже представить себе, где и как Гюльсум узнает эту новость.

После того как было принято это решение, хозяйка дома не могла смотреть Гюльсум в глаза и начала всячески избегать ее. Ах, если бы только могли понять эти дети, какие страдания они причиняют любящим их взрослым!

Глава четырнадцатая

Гюльсум узнала о смерти брата в театре.

Когда она услышала от кормилицы эту новость, она не могла понять, правда это или шутка: «Нет, ты меня обманываешь… Или это правда, скажи, ради Аллаха?» Когда девочка спросила об этом, перед ней заиграли зурны и барабаны и появились актеры в красных мантиях.

В эту горькую минуту боль и звук зурны настолько тесно переплелись в голове Гюльсум, что даже спустя многие годы, когда в ее душе осталось лишь воспоминание от любви к Исмаилу, доносящаяся издалека зурна вызывала у нее странное и необъяснимое желание плакать.

Однако в ту ночь в театре она повела себя иначе.

План, который составила и осуществила после долгих раздумий кормилица, был таков.

Она должна сообщить эту новость девочке в каком-нибудь веселом месте, чтобы та до конца не осознала горечь утраты… Ведь существовал же обычай бить в бубны, хлопать в ладоши и танцевать, припевая хором: «Слава Аллаху, слава Аллаху, все успешно закончилось», когда мальчикам делают обрезание… Да, девочка впервые испытает боль, но, поскольку она еще ребенок, через некоторое время ее увлекут звуки музыки и игра актеров. И она забудет свою печаль.

Однако все вышло не совсем так.

Надо сказать, что кормилица, несмотря на многочисленные проделки Гюльсум, чувствовала к ней странную привязанность. Подобное происходило с кормилицей всегда, если человеку удавалось украсть у нее частичку сердца. Незадолго до того, как сообщить Гюльсум эту новость, она сказала девочке: «Дочь моя, послушай. Я хочу сделать Для тебя доброе дело, открыть тебе один секрет. Но ты должна поклясться, что никому об этом не расскажешь… Если хозяйка дома узнает, что я проболталась, она выгонит меня из дома. И потом я сама буду переживать» — и девочка пообещала ее не выдавать.

Правда, кормилица все же опасалась, что когда-нибудь девочка не выдержит и поднимет шум. Впрочем, она и тут придумала выход. Как только она увидит, что девочка очень переживает, или ведет себя неподобающим образом, или становится чересчур веселой, она тут же скажет: «Вот безумная, Исмаил-то умер… Я уже давно тебя раскусила, вот как ты любишь Исмаила на самом деле».

Однако меры предосторожности оказались излишними. Гюльсум хранила невиданную верность своей клятве, и даже когда вокруг нее дети корчились от смеха, она тихо-тихо сидела в сторонке, возле кормилицы, закрыв лицо коленями.

Иногда соседи спрашивали старуху:

— С вашим ребенком что-то случилось, госпожа?

— Наверное, у нее немного болит голова! — отвечала она и, достав невесть откуда взявшийся в ее кармане розовый уксус, протирала Гюльсум виски, а потом, коснувшись платочком ее лба, говорила: «Вставай, дитя мое… Смотри, вот интересуются, не заболела ли ты? Посмотри вокруг, развейся. Разве ты не давала мне слово!»

Гюльсум в тот момент мечтала только об одном: чтобы ее оставили в покое. Однако она понимала, что нужно непременно поднять голову, дабы не обидеть кормилицу с Карамусала. Но взгляд ее при этом был как у затравленного зверька.

Может быть, от страха, что их с кормилицей секрет дойдет до ушей ханым-эфенди, Гюльсум скрывала свои переживания ото всех. Но по какой-то причине она не сдержалась и рассказала все старому няньке. Однако с него она взяла клятву, что он будет хранить ее тайну. Сначала нянька слушал эту историю с серьезным видом. Но когда Гюльсум сказала, что ханым-эфенди пришло тайное письмо, это его немного покоробило. А потом он и вовсе засомневался, что эту новость поведали Гюльсум по секрету. В один момент он даже мысленно сказал себе: «Нет ли здесь какого-нибудь подвоха?» И если бы в тот момент он пораскинул мозгами, он бы смог докопаться до истины. Но эта мысль промелькнула очень быстро, будто зажженная и тотчас потухшая спичка, а дальше, конечно же, опять наступила темнота…

Разумеется, Таир-ага догадывался, что здесь не обошлось без кормилицы. Однако он не любил вмешиваться в дела, которые его лично не касались.

После долгих раздумий старик внимательно посмотрел на Гюльсум, покачал головой.

— Что тут скажешь?! Мертвые пусть обретут покой, а живым надо жить дальше. Даст Аллах, и нам перепадет часть его милости на том свете, — сказал он и посчитал выполненным свой моральный и человеческий долг.

С тех пор никто больше не следил за Гюльсум, в этом уже не было необходимости. Девочка обрела свободу, но стала словно птица, у которой подрезаны крылья. Теперь ей было некуда бежать, даже если ее и начнут прогонять палкой.