Ветки кизила

Когда кормилица с карамусала прибывала в особняк, дети радовались, будто наступил праздник. Эти непослушные создания сидели перед ней, как дрессированные обезьянки, и, не мигая, слушали сказки, стишки и загадки, которые она рассказывала.

Девушки, достигшие брачного возраста, болтали с ней о мужчинах. А молодые женщины веселились, слушая ее рассказы о секретах взаимоотношений между мужем и женой, которые не могли узнать больше ни от кого.

Впрочем, постоянное вмешательство кормилицы с карамусала во все дела совершенно не смущало хозяйку дома, так как ее вклад в жизнь обитателей особняка был просто неоценимым.

Надидэ-ханым с большим уважением относилась к ее знаниям и уму и советовалась с ней по всем делам.

Если она чувствовала, что в отношениях между дочерьми и зятьями творится что-то неладное, она сразу обращалась к ней. Хозяйка спрашивала ее мнение о причине тревожной рассеянности Сенийе. А когда рожала какая-нибудь из дочерей, она полагалась на опыт Макрухи-ханым даже больше, чем на помощь врача и бабки-повитухи. И даже если она узнавала какую-то тайну, то обсуждала это в первую очередь с кормилицей.

Надидэ-ханым была из числа тех людей, которые признают, что перемены — неотъемлемая составляющая всей жизни и рано или поздно их придется принять. Однако, несмотря на это, к нововведениям она привыкала с трудом.

Когда приезжала кормилица с карамусала, то она устанавливала в особняке свои порядки. Например, она считала, что если в комнате роженицы постоянно будет присутствовать какой-нибудь человек, это пойдет только на пользу. Если кто-то из детей поранился, то требовалось капнуть несколько капель щербета на это место, а для того, чтобы снять жар, нужно выбросить в открытое окно кусочек угля.

В целом все то, что говорила делать кормилица в различных случаях, основывалось на ее многолетнем опыте и было опробовано ею на себе. В частности, чтобы подготовить тугое тесто, кормилица на ночь выдвигала кровать на середину своей комнаты, на нее ставила чан с тестом, накрывала его и разрешала детям прыгать на кровати. И детям весело, и ей хорошо.

Что касалось сказок, то и здесь кормилице из Карамусала не было равных. Она их знала невероятно много, а слушать ее было одно удовольствие.

Наконец, кормилица с карамусала являлась единственным человеком в доме, кто мог развеселить и рассмешить хозяйку дома. Ведь несмотря на то, что Надидэ-ханым была женщиной умной, она совсем не понимала шуток.

Например, когда неуклюжему слуге говорили: «Ай, какой ловкий слуга!» — она возражала: «Чем же он такой ловкий… Он ломает все, что попадает ему в руки… Когда-нибудь он разобьет всем нам головы!»

Старшему зятю, который очень любил пошутить, она говорила: «Не обижайтесь на меня, вы все же мой сын… Но что из ваших слов правда, а что — шутка, не могу понять!» Даже когда Надидэ-ханым ходила с детьми в театр, она спокойно смотрела представление, когда все вокруг загибались от смеха. «Не понимаю, за что этому человеку платят деньги. Не говорит ни одного умного слова… Болтает всякую чепуху… Сумасшедший… Когда я его слушаю, у меня внутри все закипает…» — возмущалась она. Но шутки кормилицы ее восхищали: «Что за женщина, откуда она все это берет?.. Наверное, и мертвого бы рассмешила».

Именно поэтому, когда однажды кормилица с Карамусала пришла в дом с узелком на плече, хозяйка дома с радостью бросилась ей на шею и обняла. Они поклялись до самой смерти жить в мире и согласии и забыть все ссоры и давние обиды.

Кормилица, расположившись у ног ханым-эфенди, спросила:

— Моя любимая ханым-эфенди… говорила ли эта глупенькая девочка, что сбежит к какому-то пареньку по имени вроде Исмаил?

— Да… похоже, что так…

— Значит, мы обманем ее, сказав ей: «Исмаил мертв…» Она потеряет всякую надежду и забудет…

Надидэ-ханым замотала головой:

— Что ты говоришь, кормилица… Разве так можно?..

— А почему нет?.. Очень даже можно… Покапризничает пару дней, а мы ее утешим…

— Не могу, кормилица… не могу… Я боюсь Аллаха. Исмаил ведь жив…

— Моя любимая ханым-эфенди, если мы скажем, что паренек умер, он ведь на самом деле не умрет от этого… Если он жив, то однажды объявится… Девочка тогда обрадуется еще больше. Слушай, я тебе кое-что расскажу… У нас в Карамусале была одна девушка по имени Хурийе. Дочка нашего соседа. Однажды с этой Хурийе что-то случилось. Когда соседские девочки играли и смеялись, она забивалась в угол и грустила. «Ну, дочь моя, что с тобой, отчего ты страдаешь?» — спрашивала я ее. «Ничего, тетя… Просто голова болит, или живот, или нога», — лгала она мне. В общем, моя дорогая, я поняла, что она что-то задумала. Эта девочка отдала кому-то свое сердце. Однажды я позвала ее к себе и потихоньку разузнала, что же ее мучило…

— Вот чертовка… Что ж ты сделала?

— Моя дорогая, если я не смогу раскусить ребенка ростом с мизинчик, я перестану себя уважать! Ну да ладно… Мы выяснили, кто же стал причиной мучений Хурийе… Оказалось, один секретарь по имени Камиль-бей. Девушка полюбила его… Он был гуляка, развлекался со всеми молодыми красивыми девушками Карамусала. Поиграет, а потом исчезнет… Когда он уезжал на службу, он подарил девушке бабочку со словами: «Жди меня, в один прекрасный день мы поженимся!» Однако все это было лишь пустой болтовней… Тогда я поняла, что если не заставить Хурийе отказаться от этого повесы, то она погибнет, как рыба, выброшенная из моря на берег… Послушай, какую чудесную штуку я придумала, дорогая моя ханым-эфенди. Я сказала Хурийе: «Не переживай… Я найду его, где бы он ни был».

Я попросила одного из уважаемых сераскиров[30] написать письмо, будто мы хотим выяснить, где находится этот Камиль-бей, и пусть он нам сообщит… Через две недели я вновь попросила того самого сераскира написать другое письмо. Будто бы Камиль-бей убился, упав с лошади в Эдирнэ… Потом я быстренько поставила печать в форме подковы, доставшуюся мне от свекра. Вот хочешь — верь, хочешь — не верь…

Надидэ-ханым от волнения встала с кресла и присела на корточки перед кормилицей.

— Смотри, Аллах тебя накажет… Никого не боишься… Неужели ты и вправду это сделала? — спросила она.

— Конечно, сделала… А ты что подумала?

— А ты не испугалась, что девушке станет плохо?

— Ну что могло случиться с этой девушкой, моя любимая ханым-эфенди. Несколько дней она горько плакала, бредила. Потом все прошло. Сейчас она мать двоих детей… Я тебе вот что скажу: с этой девочкой надо поступить точно так же. Так будет лучше для нее же… У этих детей, как у животных: ум есть, а разума нет. Известно ведь, что ум — это одно, а разум — совсем другое… Вот она сбежит, попадет в какую-нибудь беду, а винить себя в этом будешь ты. Но только потом не говори, что я тебя не предупреждала.

Слова лились из ее уст, словно песня. Но ханым-эфенди все равно никак не могла с этим согласиться.

— Правильно говоришь, кормилица, правильно. Если Гюльсум выбросит из головы брата, потом сама же скажет нам спасибо. Она отдаст свою любовь Бюленту. Так будет лучше для нее, да и мое сердце успокоится. Однако моя душа все равно никак не может принять, что ты предлагаешь. Она такой же человек, как ты и я. Измеряй все ее мерками… Упаси Аллах, если с нами поступили бы так же. Разве мы были бы довольны? — вопрошала она.

В словах хозяйки было нечто большее, помимо жалости, человечности и благородства. Три дня и три ночи Надидэ-ханым мучилась, словно рыба, выброшенная на берег. Кормилица с Карамусала считала, что ханым-эфенди спросила у нее совета слишком поздно, но все же не торопилась и ждала, когда у хозяйки возобладает здравый смысл, а в душу придет смирение.

Впрочем, с этого времени все начали предпринимать меры, чтобы помешать побегу Гюльсум. Днем за девочкой следили; ночью же запирали на замок все двери на улицу, находившиеся недалеко от ее спальни. Конечно же, ей ничего не говорили, чтобы не вызвать подозрений. Однако перед сном ханым-эфенди и кормилица рассказывали ей леденящие душу истории о негодниках, сбежавших из дома. Иногда Дюрданэ с матерью вели странные разговоры, напоминающие театральную пьесу:

30

Сераскир — в старой Турции — главнокомандующий, позднее — военный министр.