Бросая вызов

Пусть там, на краю света, в глуши Сибири, в глубине недр, кембрийские разливанные нефтяные моря. Попробуй возьми эту нефть! «Разведку надо вести там, молодой человек, где скорее, вернее и доступнее. Вы же экономическими соображениями пренебрегаете, а пускаетесь в принципы».

Сенюков понимал эти резоны. Но сила, неподвластная доводам, толкала его «без колебаний проводить в жизнь» великую идею. Он верил в нее. Конечно, было бы разумно повременить. Но что за смиренность, что за обыденность — «не по карману»… Да просто это недалекость!

Он не урезонивался. Он выступал перед деловыми людьми с разглагольствованиями о будущем, он учил, перевоспитывал, агитировал, взывал к гражданской и партийной сознательности. Он доводил людей до бешенства и отчаянья.

А за всем тем оставалось, вряд ли осознанное, что эту идею, крупнейшую и спорную, будет претворять он, Василий Сенюков, что молод, напорист, пригоден для такого дела, для такого подвига сродни великим географическим открытиям; что, если это дело не состоится, другого, равного, не бывать, и он, Василий Сенюков, не выявит себя, своей нужности, своих качеств. Это, авторское, не осознаваемое и скрываемое, метило его как избранника идеи.

Его б и не слушали, не будь свидетельств фанатического бескорыстия и самопожертвования: однажды от экспедиции, которая завершила свои дела и исчерпала ассигнования, этот студент отпочковал свою, не оплачиваемую, нашел на месте доброхотов и провел важные исследования по своему собственному плану. В другой раз ездил вовсе за свой счет… Но всему, кроме глупости, есть предел. Терпению тоже. Его выставили из кабинетов дома на площади Ногина, куда он ходил «через головы прямого начальства». Потерпев неудачу на одном этаже, Сенюков пускался осваивать другой. Главнефть, Главзолото, Главгеоразведка… Куда ж теперь? Всюду провал. Когда на последнем решительном совещании, созванном в Главгеоразведке Сенюков, не представив достаточных доказательств, что прежняя экспедиция имела успех (стоила же она 17 тысяч рублей), запросил на новую полтора миллиона, его несостоятельность обнажилась окончательно. По ходу обсуждения, случайно как бы вспомнив, что студент еще здесь, начальник Главгеоразведки бросил вскользь: «А вы знаете, сколько всего ассигновано на георазведку в 1935 году? Восемь миллионов». На что студент якобы выкрикнул: «В таком случае кембрийская нефть стоит больше полутора миллионов!»

…Да что же с ним церемонились?

Вопрос. Такой вопрос, что только руками разведешь. Дело в том, что все-таки экспедиция состоялась. Мало того — Сенюкову дали бурильный станок.

Ремир Васильевич, по рассказу отца, уточнил: дал станок Василию Михайловичу сам Серго Орджоникидзе, нарком тяжелой промышленности. Кабинет его был на другом этаже. Выше.

Студент склоняет наркома на рискованное предприятие… Орджоникидзе не специалист в геологии. Он, бывало, полагался в трудных случаях на редко подводившее его чувство перспективы. Кроме того, крупный риск, деловой азарт, размах, дерзость замысла имели, по воспоминаниям современников, особый доступ в его душу. По каналам связи, не нуждающимся в словах, проницательный темперамент наркома распознал родственное, высоковольтное свечение, испускаемое его искрящим собеседником. Все это так. Но в ту пору будущее целой отрасли, а значит, и страны могло иной раз зависеть от судьбы одного станка. Орджоникидзе, как никто, понимал, как важно правильно распорядиться его судьбой. Нарком выделил Сенюкову станок, каких на всю страну было считанные единицы.

Погодите, это не все! Это даже не главное. Представим, что ничего такого вовсе не было. Встреча с Орджоникидзе в конце концов — чей-то устный рассказ. А устные рассказы имеют особенность накапливать неточности от одной передачи к другой. Но экспедиция-то была! Почему она была? Разве доводы против нее потеряли силу? Нет. Они и сейчас не вызывают сомнений, даже после того, как сибирская нефть стала существенной деталью экономики страны и всего мира. Тогда поиски ее были несвоевременны. Каким же чудом резоны отпали? Неужто под напором силы, «неподвластной резонам»? Будем довольствоваться признанием, что чудо — это не то, чего нельзя понять, а то, что пока не понято.

…Разворачиваю просушенный временем, склепный рулон фотопанорамы, подписанный рукой Василия Михайловича: «Река Толба в районе структуры, где получена первая кембрийская нефть».

«Борода к бороде, жгучий ельник бежит, молодея, к воде»… Он бежит так, сам видел, вдоль берегов километр за километром, монотонностью своего бега усыпляя, а не настораживая. Редкостно неприметные места.

Смотрю фотоальбом Толбинской геологической экспедиции. «Соревнование на «душегубке» (лодчонка, в которой проделывают смертельно-цирковые номера, преодолевая пороги). «На перекуре». «Гоготки» (олени). Мирное выражение лиц. Покой.

Снимки сделаны, видимо, до кризисных дней, когда все, все — и судьба начальника экспедиции и родоначального дела великой эпопеи, развернувшейся много позже, в шестидесятых годах, — повисло на волоске.

Запуски!.. Запуски!.

Из рабочих тетрадей М. И. Циферова. «1971 г. 4–5 февраля, четверг, пятница. Запуски! Запуски!..

26 марта, пятница. Состоялся неудачный горизонтальный запуск. Главная причина — неточность расчета.

Авария…

Сняли с работы и отдали под суд Д-ва. Возможно, в связи с этим наши дела пойдут быстрее.

Прокуратура… Попытки бывшего руководства (Д-ва и др.) списать на наши эксперименты недостающие деньги… Здесь грязь со стороны людей, с которыми были намерения сделать хорошее и полезное дело для нашего государства.

Новое руководство не только не поддерживает, но тихо препятствует».

Научный совет по проблеме «Создание и использование техники реактивного действия в горной промышленности» при Госкомитете по науке и технике собирался, выслушивал доклады, подводил итоги, делал рекомендации. Хотя в его составе были профессора и академики, заслуженные деятели и директора, дело двигалось медленно. Как и все крупное, оно страдало неповоротливостью. И еще оно пугало практиков своей устремленностью в завтрашний день. С них же всегда спрашивают сегодняшний. Никто не принимал циферовскую ракету «на полную ставку», брали только на совместительство. Как одну из тем. Не главную. Судьбу изобретения разделил и автор. Но ему и полставки предлагали редко. Он продвигал свое детище поистине как отец — на добровольных, родительских началах.

А почему не предлагали? Надо знать, чего это стоит — творческий коллектив, его мучительное становление, его сложная, на нюансах, жизнь, — и вы согласитесь, что руководитель всеми силами будет препятствовать вторжению извне. Является человек с идеей!.. С особыми полномочиями, с гонором…

Для изобретателя характерна двойственность, которая делает его «по самой природе» источником осложнений. Вначале, в период родов и первого крика новорожденной идеи, он оглядывается вокруг, ища сочувственные лица. Он — даритель: пожалуйста, вот его посильный вклад. Он за инициативу, за беспрерывное обновление. Он молод и смел, открыт и дружелюбен.

Идея принята. Обласкана. Разговоры, куда, к кому пристроить. Объявился покровитель…

И тут происходит сложнейшая перестройка. Автор и сам не отдает себе отчета, что она налицо. Теперь его нервирует самодеятельность. Конструкторы, технологи… Вносят изменения, будто не он, а они лучше знают характер конструкции… Смотри, какие! Не мешало б и у автора лишний раз спросить. Модернизации… конца не будет. Делали б, как было!

Он уже за строгость. За твердость. Сказано — делай, рассуждать будешь потом.

Допустим. Но скажите на милость, откуда вы взяли, что для рождения идеи, вообще для рождения чего бы то ни было нового нужны не самые сильные стимулы, какие только есть? И что из существующих стимулов не самый сильный — признанное авторство? Писателю, композитору, ученому не было и нет ничего отраднее чувства авторства. Ничего не поделаешь, с этим надо мириться, как с неизбежным злом.