Будь моим

— Ты ее любишь? — шепчу.

Только спросив это, я заставляю его мозги затормозить, потому что он не спешит с ответом. И, судя по выражению его лица, Влад думает над моим вопросом. Всерьез думает о том, что мне ответить.

— Она мне… дорога.

— Она в курсе, как ты проводишь свободное время? — Сглатываю ком горечи в горле.

— У нас свободные отношения.

В неверии качаю головой. Мне все это снится. Просто один сплошной слишком реалистичный кошмарный сон.

— Если бы я знала, что у тебя есть жена… — последнее слово я выплевываю с особым отвращением. Я будто худшая версия себя. Злая, ядовитая, отвратительная. — То никогда бы не просила тебя стать моим.

Градский невесело усмехается, потирая ладонью подбородок.

Он ни разу не отвел взгляда от моего лица, не делает этого и сейчас, когда медленно произносит:

— Мы оба знаем, что тебя бы это не остановило, Моцарт.

Со стыдом понимаю, что он прав.

Еще неделю назад в отношении него у меня не существовало никаких принципов. Их и сейчас у меня нет. Ничего. Только ломающий кости страх его потерять.

— Она тоже спит с кем захочет? — спрашиваю его. — И тебе плевать?

— У нас такие отношения, которые устраивают нас обоих, — разъясняет он с жесткостью, будто в вопросах, касающихся его жизни, привык никому не уступать. — Мы давно знакомы и отлично друг друга понимаем и принимаем. Я никого не призываю давать оценку своей жизни, даже если это аморально. Мне насрать на мнение других.

— Поэтому ты прячешь свою жизнь ото всех, да?! — Пальцем тычу в его грудь. — Потому что тебе «насрать»?

Дернувшись от моего моего тычка, он говорит:

— Я ничего не прячу. Моя жизнь не здесь. Она в Лондоне.

— А здесь тебе тесно…

Напоминаю ему о том вечере, когда он заявился ко мне вдрызг пьяным. Напоминаю ему о том, о чем, возможно, он сам не помнит.

— Да, тесно. Я уезжаю, и это взвешенное обдуманное решение. Не прихоть. Моя жизнь в Лондоне, и мой дом тоже там.

— Ты сказал, что не нашел свое место… — Его лицо расплывается перед глазами, их опять застилают слезы.

— Забудь, что я тогда сказал, — обрубает он.

Нас разделяет всего один шаг. Он не мешает дотронуться. Коснуться. Видеть узоры на серой радужке его глаз. Видеть его таким… решительным…

— Ты не понимаешь… — трясу головой.

— Чего я не понимаю? — он делает глубокий вдох.

Смахнув со щеки соленую влагу, произношу:

— Дело не в месте. Куда бы ты ни поехал, ты от себя не убежишь.

— Я не бегаю от себя. Я говорил тебе об этом миллион раз!

— Убеждай себя в этом! — бросаю ему.

Постучав пальцем по моему лбу, Влад рычит:

— Ты наивная, как младенец.

Отдернув голову, я бью по его ладони ребром своей.

Он убирает руку, продолжая и продолжая говорить:

— Ты втемяшила себе в голову, что меня нужно спасать? Меня не нужно спасать, Арина. Моя жизнь у меня под контролем, и в ней все так, как мне нужно. Если в твоем мире все по правилам, то в своем я ломаю на хер любые правила, именно поэтому я выйду за дверь, а ты останешься здесь!

— Ты недолюбленный ребенок, — говорю полушепотом.

— Арина, заткнись, — предупреждает.

— Твои ценности уродливые! — выкрикиваю, видя, как трескается его ледяное спокойствие. — Ты не понимаешь, что такое любовь!

— Я никогда не утверждал обратного! Я вбивал это в твою голову все эти гребаные дни!

Мы орем друг на друга, и тот шаг, который нас разделяет, наполняется трескучим воздухом.

Будто у меня сорвало кран, бросаю в него слова, которых никогда не стеснялась:

— Во мне столько любви для тебя! Я бы… я бы все сделала, чтобы заслужить твою. Я бы тебя любила, Градский. Тебя! Потому что ты — это ты… — По моим щекам опять текут проклятые слезы.

— Я не знаю, что делать с твоей любовью! Как ты, блять, не можешь этого понять?! — орет он, наклонившись вперед и приблизив свое лицо к моему.

— Тогда зачем ты пришел? — Толкаю его в грудь двумя руками. Он отшатывается. Делает шаг назад, а я толкаю его снова и снова. — Иди! Проваливай! Улетай! — кричу до хрипоты в горле. — Только запомни: если уедешь, обо мне можешь раз и навсегда забыть! — бросаюсь в него нелепой, детской угрозой. — Я тебе клянусь! Можешь обо мне забыть!

Он ловит мои запястья, обжигая меня гневом, который плещется в его глазах серым холодным океаном. Мой собственный гнев вырывается наружу вместе со слезами и ударами, которые я продолжаю наносить Владу, хаотично трепыхаясь в его руках.

Дергаю за его галстук, за ткань рубашки и выдираю несколько пуговиц с корнем, пока слова выскакивают из меня неконтролируемым потоком:

— Улетай! И оставь в покое мою семью! Нам не нужно твое дерьмо, твой уродливый мир, эта грязь! Исчезни! Ищи себя сколько тебе нужно! Вместе со своей женой! Ненавижу… ненавижу….

Он отталкивает меня от себя, и за стоящими в глазах слезами я вижу, как перекошены черты его лица. Дикие эмоции в его глазах сковывают мое горло, не давая сделать вдох.

Я хотела его ударить, и у меня получилось, только моя пощечина была словесной. Мне удалось причинить ему боль, но это не приносит облегчения. Моя внутренняя боль от этого лишь разрастается, а не становится глуше и меньше.

Облегчения не происходит!

На щеках Градского вспыхивают красные пятна. Он отпускает мои запястья.

Сверля меня неподвижным взглядом, делает шаг назад, а затем резко разворачивается и молча выходит из кухни.

Я, как связанная с ним невидимыми канатами, делаю несколько шагов вперед. Иду за ним. И, только когда входная дверь с грохотом захлопывается, понимаю, что никогда не смогу его догнать, сколько бы за ним ни бежала.

Глава 37

По крыше машины стучит дождь. По стеклам тоже. За ними ничего не видно, только размытые очертания других машин, с которыми двигаемся в одном потоке.

Это так усыпляюще, что хочется закрыть глаза и просто отключиться. Возможно, через два часа я так и сделаю. Отключусь, как только сяду в самолет. В самолетах меня всегда выключает…

— Паспорта проверили? — Андрей смотрит на нас с Кристиной с переднего пассажирского сиденья, развернувшись вполоборота.

— Ты уже спрашивал… — отвожу от него глаза.

— Может, я хочу поболтать? — бодро отзывается мой брат.

В нем столько энергии, что можно заряжаться от прикосновения. У него важная деловая встреча, и он настроен на нее максимально. На нем строгий костюм, как и на Рязанцеве, который ведет машину.

Крис принимается рыться в своем рюкзаке, откликнувшись на совет моего брата, и я не уверена в том, что расстроюсь, если своего паспорта она вдруг не найдет. Во мне нет эмоций. Ни к погоде, ни к предстоящему полету на отдых… Я чувствую себя пустой оболочкой, ведь мне просто на все, абсолютно на все плевать, а той струны, которая вызывает режущую боль в сердце, я стараюсь не касаться. За ней тянутся мысли, которые за прошедшую неделю иссушили мои мозги до состояния изюма.

Я больше никогда не буду чувствовать?

Радость, счастье. Эмоции. Их нет. Я просто гребаная оболочка в огромном городе, который в считаные минуты стал для меня пустым.

Зажимаю ледяные руки между голых коленей и в зеркале заднего вида сталкиваюсь глазами с Егором.

За всю дорогу он не произнес почти ни одного слова, но он не стесняется своего внимания в мой адрес. Даже не пытается отвести взгляд, поэтому я отвожу свой первой.

— Крис, — зовет Андрей, не оборачиваясь.

Перестав копошиться в сумке, она смотрит на его затылок.

— Что? — спрашивает.

— Сбрось мне координаты вашего отеля. И турфирмы.

— Хочешь присоединиться?

— Нет. Хочу быть уверен, что найду вас, если вляпаетесь в какое-нибудь говно.

— На турецком курорте? — сухо уточняет она. — Мы планируем не вылезать из бассейна.

— Просто отправь адрес, — велит он.

Сама я понятия не имею, в какой отель мы летим. Андрей об этом знает. Всю поездку организовала Кристина. Быстро. Мне даже кажется — слишком быстро. Вот только Градский покинул стены моей квартиры и я провалилась в тревожный сон, как мы уже едем в аэропорт. Где-то между этими событиями пропала целая неделя моей жизни.