Фристайл. Сборник повестей

Сам следователь едва успел задать священнику несколько вопросов, как Пётр Васильевич выпроводил его из отделения. На пороге успокоил.

— Если всё пойдёт по плану, то дня через два-три мы отца Михаила в палату хирургического отделения переведём. Там все свои вопросы и зададите.

В зале суда собрался почти весь город. Покушение на настоятеля храма, любимого священника, кража чудотворной иконы и воровство ювелирных изделий из церковной лавки наделали много шума. Были здесь не только прихожане собора, но и много членов городского правительства во главе с самим председателем муниципалитета, который прекрасно знал отца Михаила, и даже посетил его несколько раз в больнице. Прибыв в зал суда одним из первых, председатель встретил отца Михаила с матушкой Натальей прямо в дверях, сел рядом с ними и расспрашивал, как здоровье, всё ли в порядке с домашними и не нужна ли его, начальника помощь. Марина, конечно, тоже была здесь.

— Ненавижу этих подонков. Если им хороший срок не дадут, я письмо президенту напишу. В больнице все сотрудники подпишутся.

— Угомонись, Марина… — Урезонивала её матушка Наталья. — Сама себя не заводи и людей не баламуть. Вразумит Господь судью и заседателей, вот увидишь, они примут справедливое решение.

Марина исподтишка взглянула на отца Михаила. Тот поймал её взгляд, укоризненно прокачал головой.

— Видать, плохо ты мои проповеди слушала.

Марина упрямо встряхнула головой.

— Я всегда Вас внимательно слушаю, отец Михаил. Я прекрасно помню, что Вы всегда убеждаете ненавидеть сам грех, а не человека его совершившего. Но это легко сказать, а как сейчас отделить одно от другого?

Народу было так много, что Марина едва поместилась на крайнем сидении у самой «клетки» для обвиняемых. Их привели скоро. Все взгляды присутствующих в зале повернулись к ним, люди возмущенно зашумели, и судье пришлось повысить голос. Город был небольшой, многие жители узнавали грабителей: кто-то видел их в подозрительной компании, кто-то в рюмочной, кто-то в магазине. Подняла взгляд на арестантов и Марина. Возмущённый и негодующий взгляд: что же это за нелюди такие, что могли поднять руку на священника? И обмерла. В «клетке» сидел Колька, Николай Найдёнов, её названный брат по детскому дому. Колька, встретив её потрясённый взгляд, тут же, низко опустил голову и спрятал бледное осунувшееся лицо в поднятый воротник куртки. Сердце Марины сильно билось, голова просто трещала, звенело в ушах. Она никак не могла придти в себя, и почти не слышала, что происходило в зале суда. На Кольку она больше не смотрела.

Заседание длилось недолго. Обвиняемые свою вину признали, попросили прощения у отца Михаила и его жены, а также у всех прихожан храма за попытку украсть святыню. Марина плохо слышала речь прокурора, после него выступал защитник. Говорил что-то о Колькином детдомовском детстве, о том, что это серьёзное преступление было совершено обоими по глупости. Оно не было заранее продумано и спланировано. Отец Михаил в своём слове просил смягчить наказание обоим подсудимым, обещал не бросить их в колонии, и, по возможности, помочь их становлению на правильную дорогу.

Когда подсудимым дали последнее слово, Николай встал, откашлялся и хрипло произнёс.

— Простите, отец Михаил. Вы меня крестили. А я… Простите.

Голос его дрогнул, и он замолчал, отвернувшись.

Ему дали два года колонии. Его приятелю — шесть лет за причинение тяжкого вреда здоровью. Когда арестованных уводили из зала, Колька оглянулся и через плечо конвоира убитыми влажными глазами посмотрел на Марину.

— Я тебя найду! — Звонко крикнула она ему в спину, перекрывая шум зала, из которого выходили люди. — Я тебя обязательно найду!

Кольку увели. Ноги у Марины подкосились, и она без сил опустилась на скамью.

— Ты его хорошо знаешь? — Подошёл к ней отец Михаил.

— Очень хорошо… С самого детства, мы учились в одном классе. Как только его отправят в колонию, я поеду к нему. Он совершенно один. Совершенно.

Марина знала, что значит «один».

Отец Михаил подал ей руку, поднимая со скамьи.

— Мы его не оставим, обещаю тебе.

— Пойдём-ка, Мариша, к нам обедать, — позвала матушка Наталья. — Сегодня у нас Ксения дежурит по кухне, обещала накормить нас вкусным обедом.

Сразу поехать в колонию к Николаю не получилось: начался сезон отпусков, и времени не стало совсем. У коллег-медсестёр появилась куча причин, чтобы уйти отдыхать летом. Одна, давно перешагнувшая пенсионный возраст, неожиданно решила уволиться, и никакие уговоры поработать ещё пару месяцев не помогли. Другая — жена военнослужащего, её положено отпускать вне всякого графика, в зависимости от отпуска мужа, а его отправили отдыхать в середине июля… Ну, и так далее. А Марина — человек несемейный, ни мужа, ни детей, никаких проблем. Пришлось взять много дежурств, чтобы окончательно не оголять отделение.

За это время Марина написала Кольке несколько писем, на которые он не ответил. Просто не ответил — и всё.

— Не спеши… — Урезонивал её отец Михаил. — Дай ему всё осознать, понять, что произошло, разобраться в себе. Пусть он придёт в себя, адаптируется в новых условиях.

— Я боюсь за него… — Вздохнула Марина. — Он вздорный, вспыльчивый, заводной. Его там убьют.

— Не убьют, конечно, но кое с чем ему придётся смириться. Привыкнет к дисциплине, к необходимости подчиняться. Наш приходской юрист Константин Игоревич, ты его знаешь, наводил справки об этой колонии, она на хорошем счету. Там есть небольшая фабрика по производству обуви. Заключённые изготовляют рабочую обувь. Захочет твой названный братец, с Божьей помощью получит ещё и специальность обувщика. К Рождеству там должны открыть храм, я тогда со священником свяжусь, попрошу на Николая внимание обратить.

Но Марина не согласилась со своим духовником. В конце августа появилась, наконец, возможность взять отпуск, и она решила, что поедет к Николаю без его благословения. Конечно, было стыдно и неловко, но мысли о Кольке не давали покоя. Не имея никакого представления о жизни в колонии, но начитавшись и наслушавшись от знакомых всяких жутких историй о нравах среди заключённых, она рисовала себе кошмарные картины истязаний и унижений своего названного брата. Участие в грабеже храма, краже святыни, её собственное недавнее негодование по поводу его преступления отступили в прошлое. Остался только страх за его сегодняшнюю жизнь.

Она впервые покидала свой город, отправившись в такое дальнее путешествие. Было тревожно и боязно. Накануне первого сентября удалось купить только место на верхней боковой полке плацкартного вагона. Почти двое суток она ехала на север в вагоне, переполненном детьми самого разного возраста. Марина решала кроссворды и смотрела в окно на убитые деревни и разбитые дороги. На нужной станции, на которую прибыли с рассветом, платформы не было, пришлось прыгать со ступеньки тамбура прямо на гальку между рельсами. Потом она ждала несколько часов рейсовый пазик, который курсировал в нужном направлении только три раза в сутки. А потом нужно было идти почти пять километров пешком по единственной дороге, ведущей к колонии.

День был воскресный и Марина не была единственной на этом невесёлом пути. И впереди, и позади неё шли люди самых разных возрастов: и молчаливые семейные пары, и одинокие мужчины, и группы каких-то невесёлых молодых людей. Несколько легковых машин, окутав это грустное шествие клубами пыли, проскочили, не притормозив, вперёд к высокой ограде колонии, которая была уже видна впереди.

Марину догнала усталая пожилая женщина.

— Простите, девушка. Можно я с Вами пойду? Тяжело одной-то.

Марина бросила быстрый взгляд на сумку в руках женщины.

— Я не об этой тяжести говорю, — грустно вздохнула она. — Я о другой. Когда остаёшься наедине со своими мыслями, жить не хочется. Так бы и бросилась под поезд, как Анна Каренина.

— Что Вы! — Марина даже испугалась. — Нам ведь Господь дал зачем-то эту жизнь! Значит, надо нести свой крест и благодарить его за это. У Вас близкий человек в колонии?