Страница 12 из 13
...Куда это он ночью? И что делать мне?
Слабо звякнула в сенях дверная цепочка. Чуть хрустнул ключ в замке.
Теперь ясно: Амосов уходит.
Босиком, в одних трусах, прихватив только пистолет, бросаюсь за ним. Неслышно прохожу по коридору, открываю дверь.
Амосов бежит через двор к воротам.
И снова некогда раздумывать. Негромко кричу:
— Стойте! Буду стрелять.
Вздрогнув, он останавливается. Сутулясь, вобрав голову в плечи, медленно идет назад, неотрывно глядя на мой пистолет.
— Вы куда хотели идти?
Глухо отвечает:
— В школу. Забыл запереть библиотеку.
— Зачем врете?
Он молчит. И, что самое тревожное, даже не спрашивает, по какому праву я задержал его. Даже не удивляется.
Может, он сообщник Цветкова и понял, кто я? Может, Цветков находится где-то поблизости и Амосов хотел его предупредить?
Тихо входим в дом. Амосов стоит посреди комнаты, испуганно глядя на меня. Повинуясь моему взгляду, снова укладывается на полу.
Конечно, до утра оба не спим: следим друг за другом. Цветкова все нет.
Мы готовы. Мы ждем
Как теперь быть? Он может появиться каждую минуту. А до этого обязательно нужно сделать две вещи: во-первых, спровадить куда-нибудь жену и дочь хозяина — мало ли что произойдет сегодня в этой квартире...
Во-вторых, необходимо выяснить истинные взаимоотношения между Амосовым и Цветковым.
Хозяйка зовет завтракать. Шепотом рассказываю Папакину о ночном происшествии.
Папакин сокрушенно качает головой.
— Степан Кузьмич! Вы не упускайте Амосова из виду, ладно? Все время будьте с ним.
— Да нет, — бормочет Папакин. — Что-то не то. Я ж его знаю. Двенадцать лет работает, коммунист. Знаете что? Поговорим с ним в открытую, а? Ей-богу, сто́ит. Я ж его знаю.
Подумав, соглашаюсь.
Хозяйка возится на кухне с завтраком. Мы втроем: Амосов, Папакин и я. Опускаю руку в карман. Директор школы в ужасе смотрит на меня, его тощая шея вытянута и напряжена.
— Вот мои документы, товарищ Амосов.
В удостоверении каких-нибудь пять строчек. Он проглядывает их мгновенно. Потом еще раз. Потом еще.
— Так вы следователь?
— Следователь. Я приехал арестовать Гуськова. Теперь ваша очередь рассказывать, товарищ Амосов. Куда вы хотели идти ночью?
Три минуты междометий. А потом Амосов, чуть не плача от волнения, признается, что ночью побежал в село за людьми. А люди ему понадобились, чтобы задержать... меня.
Оказывается, еще за ужином он заподозрил что-то неладное: чего это, мол, гость все поглядывает на окно? А когда я внезапно выскочил из дома, директор твердо решил, что я не тот, за кого себя выдаю...
Хорошо, что я его вовремя остановил. А то дорого обошлась бы мне бдительность Амосова. Легко представить себе, какой шум наделала бы в округе вся эта история...
Мы с Амосовым долго, с откровенной радостью трясем друг другу руки. Затем директор бурно принимается мне помогать. Он переходит на таинственный полушепот и со всякими конспиративными ужимками ведет меня в комнату Цветкова.
Комната как комната. Кровать, тумбочка. На тумбочке вместо пепельницы — пустая консервная банка. Новенькая банка, даже этикетка цела.
Ни в армии, ни гражданским такие консервы не выдавались. Единственная партия — сорок ящиков — была целиком передана партизанским группам...
Значит, действительно Цветков хозяйничал на схроне. Теперь оставалось под каким-нибудь предлогом спровадить из дому семью Амосова. Директор взял это на себя. Но лицо у него было такое возбужденное и загадочное, что я с сомнением проговорил:
— А может, лучше вашей жене правду сказать?
— Верно, — поддержал Папакин. — Жены — такой народ, правду скажешь, и то не поверят. А соврешь, так вообще черт те что заподозрят.
Амосов, несколько поскучнев, отправился говорить жене правду. Минут через пятнадцать она ушла вместе с дочкой и, перед тем как уйти, многозначительно пожала мне руку.
Мы остались втроем. Я расположился в самом темном углу комнаты, так, чтобы разглядеть меня с улицы было невозможно. А мне сквозь оконные стекла был виден весь школьный двор, по которому Цветков обязательно пройдет, возвращаясь.
Папакин, полулежа на диване, флегматично ждал развития событий.
Зато Амосов был по-прежнему возбужден, разговаривал только шепотом, ходил только на цыпочках, и в глазах его горел вдохновенный огонь разведчика.
Но прошел час, другой. Я ждал терпеливо. Что поделаешь: работа следователя процентов на сорок в том и заключается, чтобы ждать. А помощники мои заскучали, Амосов то и дело порывался на улицу, чтобы «разведать обстановку». Даже Папакин стал поглядывать на часы.
Я спросил:
— У вас, наверное, дела в школе?
Амосов с достоинством ответил:
— О каких делах может идти речь, если мы необходимы здесь?
Поразмыслив, я все-таки предложил им пойти в школу. Мало ли какие дела к директору могут быть у учителей или колхозников? Не найдя Амосова в школе, они могут зайти к нему домой, и через полчаса все село начнет гадать: «Почему это директор не в школе? Что за военный приехал к нему с заведующим районо? В честь чего они втроем безвылазно сидят дома?»
В деревнях новости расходятся быстро. И Цветков, вернувшись в Куземовку, узнает о моем приезде от первого встречного...
Поэтому мы решили так: Амосов с Папакиным пойдут в школу и будут наблюдать за дорогой оттуда. Если увидят, что новый завуч прошел домой, поспешат ко мне на помощь.
Лицом к лицу
Я остался один. Сразу захотелось спать. Говорят, в таких случаях надо петь: помогает. Но хорошая песня отвлекает, мысли идут за ней послушно, как коровы за пастушьим рожком. А мне нельзя отвлекаться.
Поэтому я принялся напевать самую плохую из известных мне песен — нелепый цыганский романс, запомнившийся именно благодаря своей нелепости.
Впрочем, романс этот я допеть не успел. Я увидел Цветкова. Он быстро шел через школьный двор, помахивая пузатым кожаным портфелем. Защитный костюм полувоенного образца сидел на нем ладно, даже щеголевато.
Я слышал, как он своим ключом отомкнул входную дверь. Потом он что-то делал в коридоре. Толкнув дверь, вошел и прикрыл ее мягким движением плеча. И лишь после этого увидел меня.
Вот мы и встретились. Лицом к лицу. Один на один.
Мой пистолет на уровне его груди.
— Руки!
Он медленно поднимает руки. В правой нелепо покачивается портфель.
И вдруг портфель этот с силой летит мне в лицо.
Инстинктивно заслоняюсь рукой. От удара пистолет падает на пол. В последнюю долю секунды все-таки успеваю выстрелить — пуля сбивает штукатурку над дверью.
Цветков бросается к пистолету. Едва успеваю носком сапога отшвырнуть пистолет под кровать, в дальний угол. Наваливаюсь на Цветкова.
Обе летим на пол. С грохотом опрокидываются стулья. Схватив Цветкова за горло, пытаюсь прижать его к полу. Он бешено сопротивляется. Впрочем, теперь уже трудно сказать, кто сопротивляется, потому что сверху Цветков.
Мы катаемся по комнате, молча, тяжело дыша. На лице у меня кровь. Моя или Цветкова?
Стоп! Я же знаю несколько приемов самбо. Меня же учили этому.
Прием нужно проводить мгновенно. Но я слишком устал. И вот медленно, как на первой тренировке, начинаю заламывать Цветкову руку за спину.
А он тоже устал. И тоже не может резко вырвать руку. И неизвестно, чем все это кончится. Вся сила, что еще есть, и вся усталость сосредоточены в кистях рук — моих и Цветкова...
Хлопает входная дверь. Кто-то вошел. Кто-то говорит:
— Руку! Руку держите... Ах ты!.. Ох ты!.. Вот так... так...
Цветков больше не сопротивляется. Но я все-таки держу его за руки. Грузный Папакин сидит на нем верхом. Амосов связывает ноги своего бывшего «завуча» собственным галстуком.