Тьма знает

– Я это вижу в каждом своем кошмарном сне, – сказал Лукас. – И у Бернхарда то же самое…

– Это вовсе не…

– Нам за это никогда не будет прощения, – сказал Лукас и посмотрел на Конрауда. – Это было очень трудно и с этого момента будет только хуже. По-моему, Бернхард это понял.

– Ах вы, бедняжки, – прошептал Конрауд, уставший сдерживать злость.

– Что вы сказали?

Слушая Лукаса, Конрауд уловил в его словах сожаление и раскаяние, смешанные с самооправданием, – но сочувствия к нему не испытал. Он вообще не испытывал к нему никаких чувств, не считая злости. Злости – из-за тех, кто умер по его вине. Злости – из-за тех, кому пришлось плохо. Злости – из-за того, что эти двое так и не явились с повинной и не рассказали всю правду. Злости – из-за того, что преступники затаились и попрятались по норам. Но в основном он был зол из-за того, что Хьяльталин все эти годы твердил, что невиновен, но как будто разговаривал со стеной. Чем дольше Лукас рассказывал, тем больше злился Конрауд. Он смотрел в бурлящую реку и понимал, что его чувства бурлят точно так же. Такого отвращения он не испытывал с тех самых пор, как давным-давно вышел в последний раз от своего отца. И вскоре эти чувства начали нашептывать ему, как легче всего выбить из седла Лукаса.

– А на Хьяльталина вам, значит, было наплевать? – сказал Конрауд, вставая, чтоб завершить разговор. – И на все, что вы ему сделали? Сигюрвин был уже мертв, его вы больше мучить не могли – а Хьяльталин из-за вас прошел сквозь самый настоящий ад. Вы вообще отдаете себе отчет, что ему пришлось вынести? Что вы ему устроили? Как поломали ему всю жизнь?! Как окончательно разбили ее?!

– Да, конечно, да, это… всегда… Да, мы переживали…

Лукас начал с трудом подниматься на ноги, но тут случилось что-то, чего Конрауд толком не успел заметить. Лукас так и недоговорил свою фразу и издал сдавленный крик. Он то ли поскользнулся на камне, то ли у него сорвалась рука. Все произошло молниеносно, и Конрауд увидел испуг в глазах Лукаса, когда тот упал и начал сползать вниз с уступа. Конрауд протянул ему руку, и Лукас ухватился за нее. Не успел Конрауд найти точку опоры, как его едва не утащило вниз вслед за Лукасом. А тот в отчаянии искал спасения, но, схватившись за руку Конрауда, понял, что этого недостаточно.

Конрауд увидел, когда именно он это понял. Увидел в его широко распахнутых глазах, когда именно ему стало ясно, что спасения нет. Что он ухватился за нечто непрочное. Тогда Лукас издал вопль человека, находящегося в смертельной опасности.

Он сорвался в реку. Поток тотчас подхватил его и понес вниз по течению, он гнул его и вертел во все стороны, подгонял вперед, выкидывал на поверхность и тотчас снова бросал на глубину. В мутных волнах Лукас ничего не видел, а ее ледниковый холод сковывал конечности, и когда он пытался кричать от ужаса, легкие заполняла вода. Его вынесло на поверхность, он стал откашливаться. А над ним возвышался скальный столб, стоящий посреди реки, и на фоне неба виднелась ель, наклонявшаяся к нему.

Его снова бросило на дно вниз головой, он ударился о камень, раскинул руки, уцепился было за выступ скалы под водой, но потерял хватку. Он шарил в темноте наугад как безумец, не понимая, находится ли он в бурлящем потоке вверх или вниз головой, – но вот его снова выкинуло на поверхность, он ухватился за камень, и ему удалось немного замедлить свое движение, а потом опора снова выскользнула у него из рук. Он порезался о камни и порвал кожу на пальцах, но снова ухватился за выступ и в этот раз смог там задержаться. Его бросило на шершавую скальную стену, над ним нависла ель – и он осознал, что его отнесло к скале посреди реки.

Волны без конца бились об него, а он мертвой хваткой вцепился в скалу, и ему удалось чуть-чуть продвинуться вдоль нее туда, где течение было не такое бешеное. Так он и держался за каменную стену исцарапанными онемевшими пальцами, вытянув голову над поверхностью, так что ее постоянно обдавало водой – и в его глазах читалась надежда, что его спасут. Он больше не смел шевельнуться, из страха сорваться, а крепко прижался к камням и попытался сидеть как можно тише.

Конрауд наблюдал его борьбу за жизнь с уступа и понимал, что закончиться это может только одним образом. Ему было трудно представить, чтоб в руках Лукаса от холода еще осталась чувствительность. Он смотрел на это – пока Лукас не разжал руку и не закружился вниз по реке, и в конце концов он скрылся под волнами и больше не показывался на поверхность.

Масштабные поиски Лукаса по берегам реки Эльвюсау до самого устья длились много дней, но результата не принесли. Тела так и не нашли, очевидно, его унесло в море.

Конрауд навестил сестру Сигюрвина, а она сказала, что не знакома с теми двумя, убившими ее брата. От Марты она услышала подробный рассказ о том, как Сигюрвина убили в ссоре из-за контрабанды наркотиков. Она сказала, что ничего подобного не знала о своем брате – и горевала, что он влез в «такую чушь», со всеми вытекающими оттуда последствиями. Конрауд долго сидел у сестры Сигюрвина и ощутил, каким облегчением для нее было наконец получить ответы на все вопросы, не дававшие ей покою много лет, – даже если эти ответы прискорбные, – а на прощанье она обняла его и поблагодарила за упорство.

Когда в СМИ утихла буря, вызванная раскрытием этого известного старого дела, и страсти поулеглись, Хердис тайком сходила к Конрауду – тихонько, как и в тот давний вечер, в который она рассказала ему о своем брате Вилли. Они сели в гостиной, и он собрался принести для них напиток – он решил, что это будет не лишним, – но она отказалась и заявила, что пить не будет.

– Я пытаюсь это сбавлять, – грустно добавила она.

– Молодец, – ответил Конрауд и не стал наливать себе вина.

– Не знаю, посмотрим.

Конрауд поделился с ней своими мыслями о Хьяльталине: как невинного заставили страдать большую часть жизни, несправедливо обвинив в убийстве. То, что Хьяльталин с самого начала решил не говорить всей правды, тоже не способствовало улучшению ситуации. Он убедил самого себя, что если он расскажет все, то еще глубже зароет себя в могилу – а заодно утянет туда с собой и женщину, которую защищал.

– А Вилли? – спросила Хердис.

– Это дело оказалось раскрыто и благодаря ему.

– Это стоило ему жизни, – сказал Хердис.

– Да.

– Этот Бернхард, он… – Хердис не смогла подобрать слов.

– Ему было нехорошо из-за Вилли, – сказал Конрауд. – Это еще одна напрасная смерть. В гибели Сигюрвина он был виновен лишь косвенно. Но он не видел другого пути, кроме как напасть на Вилли. Тайна, которую он носил в себе, сделала его нервным и агрессивным, и в конце концов, свела его в могилу.

– Мне сложно ему посочувствовать, – сказала Хердис.

– Понимаю, что это, наверное, невеликое утешение, но без Вилли это дело никогда не раскрыли бы. Вам надо смотреть на это так.

– Мне это не поможет.

– Ну, может, со временем…

Хердис покачала головой.

– Сколько жизней во всей этой истории загублено зря!

– Наверное, мне не надо было садиться с ним рядом, – задумчиво произнес Конрауд. – Мне надо было сразу же увести его с этого уступа. Я хотел приблизиться к нему осторожно. Думал: а вдруг он…

Он замолк.

– Не знаю, – сказал он наконец. – Лукас же говорил, что он там все хорошо знает, и реку, и скалы, и что он не наделает глупостей. И что он боится этой реки. Он это не нарочно сделал. И полицейские, которые были со мной, утверждают то же самое: что видели, как он встает, а потом он вдруг сорвался вниз. Ничто не указывает на то, чтоб он так поступил нарочно. Моя подруга из полиции, Марта, от меня с этим просто не отстает. Она на меня чудовищно сердита. Наверное, ей бы хотелось, чтоб я тоже утонул.

Они надолго замолчали. Каждый думал о своем.

– Мы все это время несправедливо обвиняли Хьяльталина, – произнес наконец Конрауд с нескрываемой горечью. – Вот если бы он дожил до раскрытия дела! Если бы он узнал, что его репутация восстановлена! А сейчас уже поздно. Все эти годы он говорил правду, но ему никто не верил. Никто! В последние дни я думал о том, каково ему было – этому несчастному человеку. Каково ему приходилось все время. Все эти годы, когда он пытался утверждать, что невиновен, а ему не верили. Я думал о том, какую роль сам сыграл в этом. Как я сам обращался с ним. До самого последнего времени, когда он стал неизлечимо болен. Как в системе произошел сбой. Как ошиблись мы.