Тьма знает

Бармен, в означенный вечер работавший в том баре, в свое время подробно описал полиции человека, общавшегося с Вилли. Он был не постоянным клиентом, это точно, и пришел в куртке, как и многие другие, по случаю плохой погоды. Некоторые снимали куртки в помещении, а он так и сидел в ней. А еще у него на голове была шапка с козырьком, так что его лица бармен толком не разглядел. Этот человек был объявлен в розыск: объявление сопровождалось малосодержательными описаниями, которые дали бармен и Ингиберг. Никто не откликнулся.

– Наверное, вам такой вопрос уже сотню раз задавали, – сказал Конрауд. – Но я все же спрошу: по-вашему, они вышли вместе?

За прошедшие годы Ингиберг часто думал над этим вопросом и хотел бы лучше помнить все обстоятельства, особенно конец. Но не мог. Он ничего не знал о том, куда пошел его приятель. Он не знал, что когда он сам брел к себе домой сквозь метель, Вилли лежал на улице Линдаргата в луже собственной крови.

Ингиберг помотал головой.

– Они не поладили?

– Да я не знаю, о чем они вообще говорили.

– А могло так быть, что он пытался что-то продать Вилли? Наркотики?

– Да не знаю я. Вилли наркотики не принимал. Так что… вряд ли…

Ингиберг замолчал.

– Насколько вероятно, что они не поладили, но это не бросалось в глаза? Скажем, Вилли его как-нибудь оскорбил?

– Почему вы считаете, что человек, которого он просто встретил в баре, знал, что там произошло? Они даже не были знакомы друг с другом.

– Я знаю, – сказал Конрауд, – но ничего другого у нас нет. Самое худшее здесь – что нам не на чем основываться. Этот человек мог бы заполнить пустоту – если бы мы его разыскали. Не обязательно он должен что-то знать, но я думаю, важно попытаться поговорить с ним.

– Сестра Вилли все еще хочет допытаться, что там произошло?

– Да.

– Когда она мне позвонила, она очень мило говорила со мной.

– А разве был повод для другого?

– Она никогда меня ни в чем не обвиняла, – сказал Ингиберг. – Пойти в этот бар он захотел сам.

Ингиберг замолчал.

– А потом попал в эту аварию, – прибавил он после паузы.

– Тот, с кем он разговаривал, был в куртке, – спросил Конрауд, – а какие-нибудь лейблы на ней вы видели? А на шапке?

Он уже звонил старому бармену и спрашивал о том же самом. Тот за этот вечер и множество других обслужил бессчетное количество клиентов и давно уже перестал обращать внимание на отдельных личностей. Для него они были только общей массой, которую нельзя заставлять долго ждать своего пива – и он торопился поскорее обслужить ее. К тому же, когда наплыв посетителей спадал, он играл в покер в Интернете и мыслями был в основном в игре.

– Нет, не было там лейблов, – сказал Ингиберг. – Он был старше нас. Во всяком случае, такое у меня возникло ощущение. Угрюмый какой-то человек. По-моему, он сам много и не говорил, а больше слушал Вилли.

– Почему вы не стали подсаживаться к тем женщинам?

– Не стал, и все.

– Но почему?

– Я… – Ингиберг замялся.

– Что?

– Одна из них была мне знакома, – сказал он. – Мы с ней последние два года вместе учились в Реальном. Хельга. Я ей тотчас узнал, когда они вошли, и просто захотел поговорить, но…

– Не смогли?

– Да. И… не стал.

Конрауд посмотрел в угол, в котором когда-то сидел Ингиберг, в груди которого билось крошечное овечье сердце.

– Вилли ведь говорил с вами об Эскьюхлид, – произнес он.

– Очень часто, – ответил Ингиберг. – Он у него просто из головы не шел. Конечно, в старые времена на Эскьюхлид много всякого народу шаталось.

– Да, конечно, – согласился Конрауд.

– Например, гомики, – сказал Ингиберг. – Они там бывали.

– Значит, вы помните тему гомосексуалистов на Эскьюхлид, – спросил Конрауд. – В вашем детстве?

– Да, – согласился Ингиберг.

Поговаривали, что мужчины нетрадиционной ориентации приходили на Эскьюхлид для любовных свиданий. У полиции напрашивался вопрос, не с этой ли целью туда отправился Сигюрвин. Но у него вряд ли ориентация была нетрадиционная. Его сестра считала, что это исключено, а что он пошел на Эскьюхлид на свидание – и подавно. Такого и быть не могло! Конрауд порою задумывался, не бродили ли в ту пору возле цистерн другие люди, которые не захотели об этом заявлять, потому что в те времена мужчинам нетрадиционной ориентации приходилось трудно.

Ингиберг глубоко вздохнул.

– Наверное, этого не случилось бы, если б я пошел с ним, – тихо проговорил он.

– После посещения бара вы обычно шли к нему домой?

– Иногда, – ответил Ингиберг так тихо, что Конрауд едва расслышал. – А иногда и ко мне. Музыку слушали. Он был хорошим другом. Мне… мне его так часто не хватает! Не хватает мне Вилли.

– Терять друга тяжело, – согласился Конрауд. – Я слышу, что вы по нему скучаете.

– Я очень часто о нем думаю, – ответил Ингиберг. – Скучаю по нему – ужас! Просто жуть как скучаю.

Вечером в гости заглянул Хугоу и привел с собой близнецов. Их мама устраивала дома встречу швейного клуба, и Хугоу водил сыновей в ресторан быстрого питания, а на обратном пути они заглянули к дедушке. Конрауд встретил их, как всегда, радостно, любя, поддразнивал мальчишек и угощал шоколадным мороженым, которое хранил в морозилке.

– Как дела? – спросил его сын. – Все еще думаешь о Сигюрвине?

– Нет, навряд ли. С тех пор, как его нашил на леднике, я рассматривал всякие разные вещи, – ответил Конрауд, включая кофеварку. – Надо же чем-то заниматься на досуге.

– Ты хочешь сказать, ты не сдаешься, – заметил Хугоу. – А хочешь выяснить, кто же его так…

– Я хочу сказать, я не даю себе скучать.

Мальчики уселись перед телевизором с мороженым и выбрали, какое кино будут смотреть. Хугоу не стал вмешиваться. Они и так были чересчур шумными, особенно в гостях у дедушки: тот умел «заводить» их, – так что было неплохо, что они хоть ненадолго успокоятся перед телеящиком.

– А по своей работе ты не скучаешь? – спросил Хугоу.

– Нет, не скучаю.

– А когда тебя оттуда выгнали, то скучал.

– Не выгнали меня, – ответил Конрауд. – Я в отпуск уходил на год.

– Ты не сам уходил: тебя в него послали. Ты до сих пор на стадии отрицания – просто невероятно!

– Ну ладно: меня туда послали, – сказал Конрауд. – Но зачем ты сейчас-то об этом вспоминаешь? Какое тебе… Какое это вообще имеет значение?

Конрауд принес кофе, немного удивляясь, куда их завел этот разговор. Он не мог взять в толк, отчего Хугоу припомнил это. Да, его посылали в неоплачиваемый отпуск. Примерно в то же время, когда был совершен наезд на Вилли. Поэтому он мало знал подробности этого дела. Однажды он сорвался, и какое-то время стоял вопрос, допускать ли его снова до прежней работы. Но этот вопрос решили. Слова Марты оказались очень весомы.

Он протянул Хугоу чашку кофе. Тот уродился в мать: в той семье лица были симпатичнее.

– Конечно, тут дело во всем этом, – сказал Хугоу. – И в вас с мамой. И в этом старом деле Сигюрвина. С тобой вообще разговаривать было невозможно.

– Это сложный вопрос, Хугоу. Не знаю, стоит ли нам о нем вспоминать.

– Почему же ты тогда это не отпустишь? Ты больше в полиции не работаешь. Тебя это больше не касается.

– Не знаю. Ведь это была существенная часть моей жизни. Такие дела остаются с человеком навсегда. Я еще могу постараться. К тому же Хьяльталин ни с кем не хотел говорить кроме меня. Это он меня снова туда втянул.

– Несмотря ни на что?

– Да, несмотря ни на что.

– А ты ведь и не надеялся, что труп обнаружат.

– Нет, не надеялся.

– Могу представить себе, сколько призраков из-за этого восстало. Всякие неприятные вещи, которые ты, наверное, хотел забыть. И вдруг все они как вылезут снова на поверхность, и тебе приходится снова с ними бороться!

– Не волнуйся, уж я справлюсь.

Хугоу снял со стоящего рядом столика свадебную фотографию родителей. Снимок был сделан возле Хаутейгской церкви[21] сразу после церемонии. Конрауд был во взятом напрокат смокинге, а Эртна в красивом свадебном платье, и они улыбались друг другу.

21

Церковь в Рейкьявике на пересечении улиц Хаутейгсвегюр и Ноатун, год постройки – 1965. Облик у этого здания необычный: в нем причудливо смешались разные стили вплоть до стиля мусульманской средневековой архитектуры.