Тьма знает

– Если узнаю что-нибудь стоящее, я тебе сообщу, – сказал Конрауд и завершил разговор.

– Все нормально? – спросил Хугоу, когда Конрауд вернулся за стол.

– Да все хорошо, это просто Марта.

– Но все-таки, – сказала Сирри, покуда прервавшая свой рассказ о «лайфстайл-активисте», который часто заходил к ней в магазин. В руке у нее появился бокал, и она пустилась в пространное рассуждение об этой личности и о своей дружбе с ним, и о тех и этих его мнениях, которые у них так совпадали. Конрауд сидел в глубокой задумчивости после разговора с Мартой, часто терял нить рассказа, кивал и пытался улыбаться, не имея ни малейшего понятия, о чем речь.

После этого отец с сыном сидели одни в гостиной и беседовали о футболе – предмете, столь же никчемном с точки зрения невестки, как лайфстайл-активист – с их точки зрения. А Сирри отошла поговорить по телефону.

– Что хотела от тебя Марта? – спросил Хугоу, когда о футболе они наговорились. Его назвали в честь дедушки с материнской стороны. Он был высокий, худощавый, с красивым лицом. Что бы ни случилось, он всегда проявлял спокойствие и бесстрашие.

– Это насчет Сигюрвина.

– Ты снова погрузился в это расследование?

– Ну, не то чтобы погрузился. Я за ним просто наблюдаю.

– Наверно, тебе стало не по себе, когда его нашли.

– Не без этого. Я такого не ждал. Я вообще не надеялся, что Сигюрвин отыщется.

– Наверно, ты как раз надеялся: что он не найдется.

Конрауд посмотрел на сына.

– Я этим делом наелся по горло. А теперь меня в него снова втягивают. Не надо мне было встречаться с Хьяльталином в тюрьме.

– Ты ведь не мог иначе.

– Да, наверное, не мог.

– И тебе так и не удалось стряхнуть это с себя.

– Было бы неплохо раз и навсегда докопаться до сути этого дела, – сказал Конрауд. – И сейчас как раз была бы самая пора.

Осенние циклоны стали реже, погода улучшилась. Конрауд пытался сполна насладиться ласковыми солнечными осенними днями и отправлялся на долгие прогулки по заросшей лесом долине рек Этлидараур. Он был уже не так ловок, как раньше, тело стало менее гибким и проворным, суставы, ноги и спина побаливали. А в остальном здоровье у него было отменное, он редко недомогал, только принимал в день одну таблетку для снижения холестерина в крови – и больше ничего.

Во время одной из таких прогулок он позвонил Сванхильд.

– Тебе еще что-нибудь известно о том орудии, которым был убит Сигюрвин? – спросил он. – У тебя есть какие-нибудь соображения, что это могло быть?

– Наверное, труба или арматура, какой-нибудь тяжелый предмет, может, монтировка. Что-нибудь, склонное ржаветь. В ране мы нашли фрагменты ржавчины, а сейчас исследуем следы других веществ или оставшуюся грязь. Он получил два удара. И это не несчастный случай. Он ни на что не упал. Его кто-то ударил с целью нанесения увечий. Ты Марту не расспрашивал?

– Нет, – ответил Конрауд. – Значит, оба удара пришлись по затылку?

– Можно представить, что нападение застало его врасплох. К нему кто-то незаметно подкрался. Я не нашла никаких признаков того, чтоб он хоть как-то защищался. Других повреждений на теле нет. Судя по всему, он обладал отменным здоровьем, потому что был молод.

– А есть какие-нибудь объяснения тому, почему его затащили на ледник? Какая им от этого выгода?

– Если надо что-то спрятать – чем ледник хуже других мест?

– Но мы-то про него не подумали.

– Ты от меня все время будешь бегать? – спросила Сванхильд, когда Конрауд собрался закончить разговор.

– Не знаю, – ответил он. – Но мы же с тобой разговариваем?

– Не о том, что важно.

– По-моему, я от тебя вовсе не бегаю.

– Ты так поступал с тех самых пор, как она заболела, – сказала Сванхильд. – Может, тебе пора перестать?

– Мне надо было рассказать ей все о нас.

– А чем бы ей это помогло?

– Не знаю, но мне бы точно полегчало, – ответил Конрауд. – Я должен был бы рассказать ей все-все, да так и не стал, а потом уже было поздно.

На этом разговор завершился, и Конрауд продолжил свою прогулку вдоль Этлидараур. Раньше тем же днем у него были дела в центре города, он заходил в Центральную больницу и ненадолго встретился с больничным пастором – последним человеком, с которым Хьяльталин разговаривал перед смертью. Этого пастора Конрауд знал и считал его приятным человеком. В свое время пастор даровал им утешение, когда усилилась болезнь Эртны. Он все знал о Конрауде и Хьяльталине и сказал, что почти ждал, что Конрауд к нему заглянет.

– А в целом у вас как дела? – спросил пастор, пока они сидели в больничном коридоре.

– Спасибо, хорошо, – ответил Конрауд. – Стараюсь не скучать.

– Это хорошо, – ответил пастор – человек лет пятидесяти, со спокойными манерами, тихим убаюкивающим голосом, который он никогда не считал нужным повышать. – Наверное, вы хотите что-то узнать про Хьяльталина? Или я ошибаюсь? Вряд ли вы начали верить в Бога?

Конрауд улыбнулся. Однажды они дискутировали о божественном, но дискуссия получилась довольно односторонней. Конрауд – знакомый с Библией атеист – считал идею Бога абсолютно нелепой, заявлял, что не верит в идею творения, а догмат о трех лицах (Бог – Иисус – Святой Дух) считал в лучшем случае непонятным. Кто такой этот святой дух, спрашивал он. Разве его не изобрели на каком-то церковном соборе? На конференции!? Мол, кто за троичность, поднимите руки! Конрауд начал сердиться. Пастор – малорослый, плотный, по имени Пьетюр, – не стал с ним спорить.

– Он так и не признал свою вину, – немного помолчав, сказал Конрауд. – Я думал: а вдруг он под конец что-нибудь сказал? Я виделся с ним в тюрьме за несколько недель до его смерти.

– Он мне рассказывал.

– Выглядел он скверно.

– Да, его состояние резко ухудшилось. Но он не считал, что виной этому пребывание в тюрьме. Хьяльталин был рад, что вы к нему заглянули. Он об этом говорил.

– Я спросил: раз уж он в таком положении, не желает ли он сказать правду, ведь ему все равно нечего терять. Но толку от этого не было.

– Разумеется, содержание нашего с Хьяльталином разговора не подлежит разглашению, – ответил пастор, – но если вы ищете что-нибудь в таком роде, то я отвечу вам: он заявлял то же, что и раньше.

– Он вообще говорил об этом деле?

Пастор задумался.

– Если честно, его мысли были сосредоточены не на нем. Мы с ним беседовали о других вещах.

– А о леднике он что-нибудь говорил? О замужней женщине? Об Эскьюхлид?

Пастор помотал головой.

– Его навещало много людей? – спросил Конрауд.

– Нет. Его родителей нет в живых. Сестра живет за границей и не успела приехать вовремя. Она побывала на похоронах, а потом снова – к себе домой. Я не видел, чтоб к нему приходило много друзей. Он был один, всеми покинутый. Не знаю, может, другие от него отвернулись из-за всей этой истории с Сигюрвином.

– Может быть, – согласился Конрауд.

– Вечером или ночью перед его кончиной… совсем из головы вылетело…

– Что?

– …я собирался проведать его, и у него сидела женщина, которой я раньше не видел. Я не разглядел ее как следует. Она сидела ко мне спиной и как будто не стремилась привлекать к себе внимание. Не поздоровалась, – а Хьяльталин подал мне знак, что хочет остаться с нею наедине. Через некоторое время, когда я снова проходил мимо, она уже ушла. Я спросил: мол, это его сестра? – а он не стал отвечать.

– Как она выглядела?

– Я плохо разглядел. Я же сказал: она сидела ко мне спиной и старалась не привлекать к себе внимания. Это точно была не его сестра: та пришла через некоторое время после того, как он умер, и жалела, что не застала его в живых. Мне стало любопытно, что это была за женщина – нам, пасторам, ничто человеческое не чуждо, – и я стал расспрашивать о ней тех, кто заботился о Хьяльталине, но ее никто не видел. Это было очень поздно вечером, а в расспросы я пустился на следующий день, и мне так ответили. Ее никто не заметил! Она совсем ненадолго заходила.