Тьма знает

– Это? Да это просто ерунда.

– А мне кажется, ничего он не выдумал, – сказал Конрауд. Он решил больше не подтрунивать над подругой, которая все равно ни за что не призналась бы, что блюдо оказалось для нее чересчур острым. – Когда мальчик вырастет, он заметит, что то, что с ним случилось, связано с исчезновением Сигюрвина, и решит, что стал свидетелем чего-то важного.

– О’кей, поняла, но все это в лучшем случае слабовато. Я по-прежнему склоняюсь к версии насчет Хьяльталина.

– Значит, ты с этим ничего не будешь делать?

– Узнать это неплохо, но…. – Марта пожала плечами.

– У нас же появился новый свидетель, – заметил Конрауд. – Это уже кое-что.

– Это не так, Конрауд, и ты сам это понимаешь. Тот свидетель мертв, и, может, он не был надежным. Что такое мальчишка, девяти лет от роду? Да еще ведь столько лет прошло.

Конрауд поморщился. Он понимал, что утверждения Марты небезосновательны. Сам он спрашивал Хердис, запомнил ли ее брат, какого цвета была машина на Эскьюхлид, но ее облик в его памяти был нечеток, подернут туманом забвения.

– Иногда мне кажется, что в этом всем мы совершили какую-то глобальную ошибку, – сказал Конрауд.

– У Хьяльталина был «Форд Бронко» и еще одна машина, «Ниссан Санни», насколько я помню, – заметила Марта.

Конрауд промолчал, глядя на подругу.

– Если верить мальчику, то в тот вечер, когда пропал Сигюрвин, у цистерн был не Хьяльталин, а кто-то другой, – наконец ответил он. – По-моему, мы не… ты не можешь игнорировать это. Во всяком случае, про это не нужно забывать.

– Мне это не очень интересно, Конрауд, но так уж и быть, я поговорю с той женщиной, которая к тебе заходила. Это не сложно. Как ни странно, к нам все еще продолжают поступать различные сообщения о Сигюрвине.

– Она даже думает, точнее, подозревает, что гибель ее брата под колесами машины тоже как-то связана с этим делом.

– Я с ней поговорю.

– А вкус этого блюда ты чувствуешь? – поинтересовался Конрауд.

– Да, очень вкусно, но лучше бы, оно было поострее, – сказала Марта, вытирая каплю пота, ползущую по переносице.

После встречи с Мартой Конрауд поехал на Сельтьяртнарнес[17] немного покататься на машине. Он остановился на дороге, сворачивающей к полю для гольфа, и долго сидел в машине, смотрел на каменную кладку вдоль взморья, высившуюся перед ним, и вспоминал, как ездил сюда с Эртной. Сейчас лунного затмения не было. Печка в машине слегка посвистывала. На улице был жуткий холод. Он смотрел в сторону старого маяка на Гроутте, который уже не один десяток лет указывал морякам путь в темноте.

Марта не проявила особого энтузиазма, и в принципе Конрауд мог ее понять. Это свидетельство мало что прибавляло к их догадкам, – однако в нем было что-то новое, свежее, интересное, взвихрявшее пыль в старом чулане сознания. Конечно, с тех пор, как Вилли припомнил то событие, прошло много времени, – но все-таки это новый свидетель в загадочном деле, с которым Конрауд больше надеялся не сталкиваться.

Хьяльталин ошибался, когда считал Конрауда единственным из сотрудников, расследовавших дело, кто не стал думать как все и поверил ему. В те недели, месяцы и годы, когда расследование дела было в разгаре, его рассматривали со всех возможных сторон, но прочнее связать исчезновение Сигюрвина именно с Хьяльталином не удавалось. Улик было ничтожно мало. Орудия убийства не нашлось. Трупа не было. Обыск дома и на работе у Хьяльталина ничего не выявил. Конечно, их ссора с Сигюрвином и могла быть тем самым мотивом, который искала полиция, причиной предполагаемого убийства, – но то, что Хьяльталин, несмотря на длительное содержание в камере, упорно отрицал свою вину, обесценивало эту версию.

Хьяльталин, судя по всему, отлично переносил заключение. Для многих изоляция оказывалась невыносимой. Бывали даже случаи, когда после этого люди за пару дней «ломались», но Хьяльталину пребывание за решеткой оказалось нипочем. Он всегда оставался непоколебим и утверждал, что его совесть чиста.

Единственное, что произошло за то время, пока он сидел в КПЗ – он попытался подружиться с Конраудом, сделать его своим приятелем. Дошло даже до того, что он отказывался разговаривать с другими сотрудниками полиции. Конрауду это не нравилось, он испытывал к нему отвращение и не желал уделять ему времени больше, чем было необходимо. Вдобавок он был против того, чтоб задержанный таким образом брал инициативу в свои руки.

Что верно, то верно: со временем Конрауд стал сомневаться в показаниях против Хьяльталина, но свои мысли предпочитал держать при себе. Когда Хьяльталин попал в центр внимания полиции, масштаб расследований начал постепенно уменьшаться, и акцент по большей части перенесли на него. Считалось совершенно определенным, что Сигюрвина прикончили именно в тот вечер, когда он поругался с Хьяльталином, потому что с тех пор его не видели.

Конрауд не сводил глаз с маяка, словно тот мог указать ему правильное направление, как заблудившимся мореходам. Затем он тронулся с места и поехал на край мыса – навстречу своему последнему воспоминанию об Эртне.

Бывшая невеста Хьяльталина до сих пор работала продавщицей в магазине одежды, – но сейчас она сама владела собственным магазином на пару с сестрой. Они довольно сносно пережили кризис, долгов у них было мало, и они арендовали в торговом центре «Смауралинд» хорошее место, когда подвернулась выгодная возможность. Они купили комиссионный магазин у человека, который с треском обанкротился и пошел ко дну вместе со своим особняком на четыреста квадратных метров, тремя джипами и невыплаченными займами под акции, купленные в банках и на предприятиях олигархов.

Звали эту женщину Салоуме, ей было под пятьдесят, и возраст несильно сказался на ней. Конрауд давно не видел ее, но тотчас узнал. Она разговаривала с покупателем, на ней были черные брюки и белая кофта, на шее жемчужная нить, волосы темные, густые, до плеч. Когда-то она была в балетной труппе и сохранила очарование танцовщицы. В магазине еще двое покупателей ждали своей очереди.

Конрауд не спешил. Он рассматривал товары и наблюдал за Салоуме, обслуживающей клиента – женщину, которая искала качественную, но не слишком дорогую одежду. Они обе украдкой косились на него, очевидно, думая, что он ищет что-нибудь для своей жены, – а может, любовницы. Наконец все покупатели ушли, и Салоуме подошла к нему. Она его узнала: помнила его еще с тех времен, когда расследование было в самом разгаре.

– Вы со мной уже разговаривали, – сказала она. – Теперь что?

– Полиция? – уточнил он.

– Конечно, а кто же еще!

– Вы ведь меня помните, – сказал он.

– Конрауд. Да. Я все помню. Я-то думала, это все давно закончилось, – как вдруг они находят труп на леднике! От этого дела просто никак не отвязаться!

– Я больше в полиции не работаю, – сказал Конрауд.

– Да ну, – удивилась Салоуме, – тогда что же вы тут делаете?

– Да я так, по привычке, – он попытался свести все к шутке, но этот путь оказался тернистым.

– Постойте-ка: если вы там больше не работаете, разве вас это еще касается?

– Как вы сами говорите, от этого дела просто так не отвязаться.

– Да знаю я, правда, это просто… мне надо будет с вами поговорить?

Она замолчала, бросая на него вопросительный взгляд. Ему показалось: она бы ничего не имела против, если б Сигюрвина так и не нашли, а дело не подняли вновь, и больше всего ей хотелось бы просто жить дальше, и чтоб ее не тревожили из-за событий, так долго сильнейшим образом влиявших на ее жизнь.

– Я даже не поняла, о чем они говорили, – продолжала Салоуме. – И вы снова про все то же самое будете спрашивать?

Конрауд помотал головой. С возрастом она стала более уверенной в себе и уже мало походила на молодую женину, тридцать лет назад сидевшую в его кабинете на Квервисгате, вертевшую в пальцах резинку и твердившую, что в тот вечер, когда свидетель увидел ссору Хьяльталина с Сигюрвином на стоянке. Хьяльталин на самом деле был с ней.

17

Мыс к западу от Рейкьявика, на котором расположен одноименный городок – сателлит исландской столицы. На оконечности этого мыса расположен маяк Гроутта.