Страница 67 из 78
«Елизавета Бам»: трагедия языка[1164]
Необходимо, вероятно, предварительно напомнить, что в каждой коммуникации существуют четкие правила, которые следует соблюдать. В превосходном анализе «Лысой певицы»[1165] Ольга и Исаак Ревзины показывают, что Ионеско обнажает постулаты «нормальной коммуникации», создавая диалоги, в которых эти постулаты нарушены. Более или менее восстанавливая классификацию постулатов, предложенную этими авторами, мы попытаемся показать поразительное сходство, существующее между пьесой Ионеско и пьесой Хармса.
Первый из этих постулатов — постулат о детерминизме. Для осуществления коммуникации необходимо, чтобы собеседники имели примерно одинаковую концепцию реальности и чтобы выбор слова одним пробуждал у другого приблизительно те же представления. Это происходит оттого, что существует некоторый детерминизм, который требует, чтобы каждое следствие исходило от точной и определенной причины. Нарушение причинно-следственной связи является систематическим приемом в творчестве Хармса, и до такой степени, что оно даже становится сюжетом некоторых текстов. К ним относится, например, рассказ-письмо, адресованный Друскину, «Связь» (1937)[1166], само название которого уже весьма недвусмысленно. Первая фраза отвергает всякую робкую попытку установить правдоподобную причинную связь: «Пишу Вам в ответ на Ваше письмо, которое Вы собираетесь написать мне <...>»[1167]. Выражение «в ответ» предполагает существование письма, в то время как глагол «собираетесь» сообщает, что его пока еще не существует. Значит, есть следствие («я пишу») без причины («письмо»).
«Лысая певица» начинается нарушением причинной последовательности; персонажи живут в окрестностях Лондона, и их фамилия Смит, и потому — они хорошо питаются[1168]. В дальнейшем этот прием будет использоваться систематически. Например, когда Г. Смит заявляет: «Всё в застое — торговля, сельское хозяйство и пожары... Год такой»[1169], — Г. Мартен продолжает: «Нет хлеба, нет огня»[1170], превращая, таким образом, то, что является простым сравнением, в абсурдную причинную связь. Попутно отметим, что искажение связи причины и следствия является основным источником комизма.
«Елизавета Бам» целиком построена на этом принципе: героиню арестовали (следствие) за преступление (причина), которое она не совершала. Вся пьеса направлена на восстановление причинной последовательности, то есть преступление необходимо. Оно будет совершено отцом. Но эта перемена причины не будет иметь никакого последствия для действия, так как, вопреки всему, в конце будет арестована все-таки Елизавета Бам. К счастью (!), репрессивные органы сумеют сфабриковать причину настолько, чтобы создать иллюзию связи:
1-й <голос>. Вы подлежите крупному наказанию.
Елизавета Бам. За что? Почему вы не хотите сказать мне, что я сделала?
1-й <голос>. Вы обвиняетесь в убийстве Петра Николаевича Крупернак.
2-й <голос>. 14 за это вы ответите.
Елизавета Бам. Да я не убивала никого!
1-й <голос>. Это решит суд[1171].
Большие процессы тридцатых годов покажут дьявольскую эффективность махинаций с причинами. Здесь прием подкреплен еще и тем, что убитое лицо, Петр Николаевич, приходит арестовывать героиню, что приводит к следующему парадоксу: убийство вовсе не обязательно приводит к смерти убитого! Как и Плюма, в конце концов, осудили за то, что он не говорил, так и Елизавета Бам должна будет предстать перед судом, никого не убив.
В пьесе Ионеско проблемы связи, объединяющей причину со следствием, так же долго и отчетливо обсуждается в явлении VII, когда звонят в дверь, а за дверью никого нет. И даже если речь идет о шутке пожарного, сомнение уже пустило свои ростки:
Г. Смит. Звонят.
Г-жа Смит. Не стану открывать.
Г. Смит. Но, может, все-таки кто-то пришел!
Г-жа Смит. В первый раз — никого. Второй раз — никого. И откуда ты взял, что теперь кто-то пришел?
Г. Смит. Но ведь звонили!
Г-жа Мартен. Это не причина.[1172]
Сцена продолжается в той же манере до тех пор, пока г-жа Смит не попытается предъявить миру некую связь, создав новое правило: «Опыт нам показал, что когда звонят, то всегда никого не бывает»[1173].
Та же проблематика возникает в сцене «домика на горе» в «Елизавете Бам». Если лампа горит, то это вовсе не означает, что ее кто-нибудь зажигал:
Иван Иванович. А кто же лампу зажигает?
Петр Николаевич. Никто, она горит сама.
Иван Иванович. Но этого же не бывает![1174].
Само собой разумеется, что в мире индетерминизма время не существует... или плохо существует. Мы видели в главе 3, что за разрушением этой категории следовал общий кризис системы. Кроме того, в других разделах мы постарались показать, как эта категория, основная для каждого повествования, искажается в прозе абсурда.[1175] Проблема не чужда и театру. В «Лысой певице» часы показывают абсолютно фантастическое время: они звонят в большей степени для того, чтобы подчинить ритму речь персонажей (и комментировать ее), чем для того, чтобы выполнять свою функцию[1176]. Пьеса к тому же имеет кругообразное построение, что является рекуррентной особенностью театра абсурда: последняя сцена такая же, как и первая, но с перестановкой персонажей (что подчеркивает их взаимозаменяемость). Конец «Елизаветы Бам» повторяет первую сцену ареста, и героиня воспроизводит с некоторыми изменениями свою первую реплику.
Отсутствие причинно-следственной связи делает всякое событие равно возможным, и, следовательно, более ничто не предсказуемо. В этом причина того, что реакции персонажей обычно неадекватны. Факты и доводы, которые должны были бы удивить всякого, не вызывают никакой реакции со стороны собеседников, так случается, например, когда командир пожарных в «Лысой певице» заявляет, что пожар на другом конце города произойдет «точно через три четверти часа и шестнадцать минут»[1177] (можно отметить разрушение временной категории). Напротив, абсолютно банальный факт может вызвать сильнейшее удивление. В пьесе Ионеско, когда г-жа Мартен объявляет, что увидела нечто необыкновенное, а именно, «Господина, прилично одетого, в возрасте пятидесяти лет», который шнуровал свою обувь, остальные не могут опомниться от изумления:
Г. Марте и. <...> И что он делал, этот господин?
Г-жа Мартен. Вы не подумайте, что вам вру. Он стоял одной коленкой на тротуаре и весь согнулся.
Г. Мартен и г-жа Смит. Ой!
Г-жа Мартен. Да, он нагнулся. Я подошла, чтоб посмотреть, в чем дело...
Г. Смит. Ну и?
Г-жа Мартен. Он просто завязывал шнурок ботинка.
Трое присутствующих. Фантастика!
Г. Смит. Когда бы кто другой об этом рассказал, я б не поверил[1178].
Очень похожую сцену мы находим в «Елизавете Бам»:
Иван Иванович. Я вчера Кольку встретил!
Мамаша. Да что Вы-ы-ы?
Иван Иванович. Да, да. Встретил, встретил. Смотрю, Колька идет и яблоки несет. Что, говорю, купил? Да, говорит, купил. Потом взял и дальше пошел.
Папаша. Скажите пожалуйста-а-а-а-а!
Иван Иванович. Нда. Я его спросил: ты что, яблоки покупал или крал? А он говорит: зачем крал? Покупал. И пошел себе дальше.
Мамаша. Куда же это он пошел?
Иван Иванович. Не знаю. Не крал, не покупал. И пошел себе дальше[1179].
1164
«Елизавета Бам» была впервые опубликована на польском языке в журнале «Dialog» (Gruzdień). 1966. № 12. С. 40—50. В ожидании русского издания последуют три других перевода пьесы (см.: Il caffé (Roma). 2. 1967; Fälle. Frankfurt am Main: S. Fischer Verlag, 1970; Russia's Lost Literature of the Absurd // Ithaca; London: Cornell UP, 1971). Первая публикация на русском яз.: Slaviska institutionen Stockholms Universitet. Meddelanden. 8. 1972. P. 1—17 (публ. L. Kleberg, L. Blomqvist, В. Jangfeldt). Перед своим появлением в 1974 г. (Хармс Д. Избранное. С. 172—205; перевод на франц. яз.: Harms D. So
1165
Ревзина О., Ревзин И. Семиотический эксперимент на сцене. Нарушение постулата нормального общения как драматургический прием // Труды по знаковым системам. Т. 5. 1971. С. 232—254; на франц. яз.: Expérimentation sémiotique chez Eugène Ionesco: (La cantatrice chauve et La leçon) //Semiotica. Vol. 4. 1971. P. 240—261; на англ. яз.: A semiotic experiment on stage: the violation of the postulate of normal communication as a dramatic device // Semiotica. Vol. 14. 1975. P. 245—268. На эту же тему см. еще анализ «Алисы в Стране чудес», предложенный Е. Падучевой: Проблема коммуникативной неудачи в сказках Льюиса Керролла // Tekst i zdanie (zbiór studiów pod redakcią T. Dobrzyńskiej i E. Janus). Wrocław; Warszawa; Kraków; Gdańsk; Łódź, 1983. P. 139—160. См. также: Sherzer D. Dialogic incongruities in the theater of the absurd // Semiotica. Vol. 22. № 3—4. 1978. P. 269—285. О проблемах общения в пьесе Ионеско см. также: Moeschier J. Contradiction et cohérence dans la Cantatrice chauve // Cahiers de linguistique française (Genève). 6. 1985. P. 79—102.
1166
Хармс Д. Связь (14 сентября 1937) // Избранное. С. 123—125; Полет в небеса. С. 500—502. Этот текст вводит некоторое число персонажей, между которыми можно построить причинную связь (более или менее правдоподобную) по принципу «всё связано со всем». Но в конце текста все эти персонажи оказываются в вагоне трамвая в неведении связи, которая их соединяет: «Они едут и не знают, какая между ними связь, и не узнают этого до самой смерти» (там же. С. 125 и 502). Черновик этого текста, также адресованный «Философу», то есть Друскину, не лишен интереса:
«Философ!
Пишу Вам в ответ на Ваше письмо, которое Вы собираетесь написать мне в ответ на мое письмо, уже написанное Вам. Отвечаю Вам двумя пунктами.
Пункт 1. Вы неправы. Развивать эту мысль, к сожалению, не могу.
Пункт 2. Вы правы. И эту мысль тоже, к сожалению, развить не могу.
Философ!
Я видел чудо: пожилой человек в длинном старинном сюртуке бегал вокруг дерева. Это было днем в Летнем Саду.
Философ!
Мы обменялись с Вами письмами, и это напоминает мне следующий случай: один скрипач купил магнит и понес его домой. По дороге он зашел в магазинчик, где торгуют газированными напитками, и спросил себе стакан вишневой воды. Чтобы удобнее было пить, скрипач положил магнит на прилавок, взял стакан двумя руками и поднес его ко рту. "Пейте на здоровье", — сказала в это время барышня-продавщица. "Пью за Ваше здоровье", — сказал скрипач барышне-продавщице и выпил вишневую воду. Эта история мне припомнилась потому, что мы обменялись с Вами письмами, а скрипач и продавщица обменялись любезностями» (Хармс Д. Письмо Я. Друскину (1937) // ОР РНБ. Ф. 1232. Ед. хр. 100). Сомнительное объединение идей автора, которое завершает письмо, — другой пример нарушения причинности. Так же и тогда, когда он видит человека, бегающего вокруг дерева, и отрывает это следствие от неизвестной причины, и событие возникает во всей своей наготе, абсурдным.
1167
«Пишу Вам в ответ на Ваше письмо, которое Вы собираетесь написать мне в ответ на мое письмо, которое я написал Вам» (Хармс Д. Связь. С. 123 и 500).
1168
Ionesco E. La cantatrice chauve. P. 11.
1169
Здесь и далее «Лысая певица» цит. в переводе Людмилы Новиковой. — Прим. ред.
1170
Там же. С. 52.
1171
Хармс Д. Елизавета Бам. С. 221.
1172
Ionesco E. La cantatrice chauve. P. 40.
1173
Там же. С. 41—42.
1174
Хармс Д. Елизавета Бам. С. 235.
1175
Jaccard J.-Ph. De la réalité au texte: l'absurde chez Daniil Harms и Daniil Harms dans le contexte de la littérature de l'absurde russe et europée
1176
См. сценические ремарки: «Часы бьют семь раз. Молчание. Часы бьют три раза. Молчание. Часы не бьют ни разу», «Часы бьют столько, сколько хотят», «Часы подчеркивают реплики, с большей или меньшей силой, в зависимости от случая» (Ionesco E. La cantatrice chauve. С. 16, 32, 33).
1177
Там же. С. 70.
1178
Там же. С. 37—38.
1179
Хармс Д. Елизавета Бам. С. 231.