Память

Ее называли мамой. Спустя совсем небольшой срок малыши, у которых была только она, называли ее мамой, и любили так, как никто и никогда не любил еще девочку. Летта находила в себе силы, чтобы обнять каждого и каждую. Стыд и стеснение куда-то делись, как будто не было их. Сильно похудевшая мисс Стоун постепенно забывала свое имя и фамилию, давно уже в душе попрощавшись с родителями. Отсюда выхода не было.

Время от времени приезжали какие-то машины, привозили новеньких взамен погибших, еще детей забирали группами. Все знали — куда. В немецкие больницы, чтобы выкачать всю кровь. Они все-все знали, да и не скрывали от них ничего страшные эти, черными тенями мелькавшие то здесь, то там. Готовые спустить собаку на зазевавшегося узника, находившие веселье в крике ребенка… Нелюди.

Летта крепко-накрепко запомнила, что человек в черном — страшный. Он может убить ее в любую минуту, сделать очень больно или чего еще похуже. Насилия девочка давно уже перестала бояться. Потому что каждый день с ней происходило что-то намного более страшное.

В неизвестный день неважно какого месяца Летту вызвали к одному из офицеров, выдали лист бумаги и приказали разучить с детьми песню, пригрозив, что если не справится, то очень сильно пожалеет. На бумаге был записан текст песни. Номер девять-ноль-четыре-пять предполагала, что это песня палачей, но, тем не менее, бросилась со всех ног в детский барак, чтобы выполнить приказ этого.

Разучивать было сложно, потому что немецкий номер девять-ноль-четыре-пять не знала, но тут помог английский, к тому же кто-то из девочек вспомнил, как эту же песню пели пьяные эти, поэтому стало попроще. Потихоньку девочка справлялась, повторяя с малышками слова чужой песни на ненавистном языке.

Через пять дней песню, исполненную дрожащими детскими голосами, прослушало какое-то высокое начальство, похлопало, затем приступив к трапезе. Они кидали на пол кусочки еды, а изголодавшиеся дети кидались к этим кусочкам, желая подобрать и съесть прямо с пола. Гогочущие эти находили это смешным, развлекаясь таким образом. Такие «праздники» начали повторяться. С чем это было связано, номер девять-ноль-четыре-пять не знала.

Малыши мечтали, что однажды придут «наши» и убьют всех этих. Какими же волшебными были мечты о «наших» совсем маленьких детей. Полузакрыв глаза, девочка Анна рассказывала о рыцарях с красными звездами во лбу, что абсолютно точно придут, чтобы спасти всех, кого не успеют убить эти. Номер девять-ноль-четыре-пять принимала эти мечты, начав думать о «наших» — великих рыцарях с красной звездой во лбу. Но шли дни, а «наши» все не приходили.

Ближе к лету число детей, увозимых санитарными машинами, выросло, это значило, что у этих на фронте возникли проблемы, вот только детям это помочь никак не могло. Всех их ждала смерть. И, судя по всему, очень скорая. Одним из свидетельств этого стал весенний день неизвестного месяца и числа. В барак ворвались эти, они отобрали два десятка детей, что не были больны, погнав их в сторону станции вместе с Леттой. Номер девять-ноль-четыре-пять уже знала, что нужно бежать и не спрашивать, потому что эти готовы спустить с поводков овчарок, как уже было единожды. Крик загрызаемого ребенка, казалось, до сих пор стоял в ее ушах.

Они бежали вперед, а за спиной что-то вжухнуло, и раздался отчаянный детский крик, больше похожий на вой. Эти сожгли всех оставшихся. Там же сгорела и та десятилетняя девочка Анна, что помогала Летте с самого начала. Думать об этом было, несмотря ни на что просто больно. Девочка понимала, что их везут на смерть, что спасенья нет, но ей было больно за погибшую в огне Анну.

На станции их загрузили в вагон, в котором обнаружились даже нары, раздав каждому по маленькому кусочку хлеба. Летта просила детей не съедать, а рассасывать, как леденец. Впрочем, они и так это знали. С кусочком хлеба за щекой кушать хотелось не так сильно. Поезд двинулся вперед. Дети, все, как на подбор, голубоглазые и светловолосые знали, что едут в свой последний путь. Знала это и номер девять-ноль-четыре-пять, хотя внешне от них отличалась. Сожаления не было. Она отвыкла о чем-то сожалеть. Рано или поздно это должно было случиться и лучше так, чем в газенвагене[3].

Вагон дернулся, куда-то поехав. Наверное, «наши» были близко, именно поэтому эти решили убить их всех. Дети жались поближе к своей маме, чтобы провести последние часы с самым родным человеком. Кто-то плакал, кто-то просто с тоской смотрел в маленькое зарешеченное окошко под самым потолком. Они ехали навстречу смерти, что значило — «наши» не успели…

— Давайте я расскажу вам сказку, — предложила Летта. — А потом мы споем песенку, чтобы веселее ехалось.

— Все равно ведь уже, мама… — вздохнул какой-то мальчик.

— Не будем радовать палачей, — строго произнесла номер девять-ноль-четыре-пять, потянувшись, чтобы погладить его. — В некотором царстве, в некотором государстве…

— А наши отомстят этим? — тихо спросила почти не помнившая своего имени Аленушка, когда сказка закончилась.

— Обязательно отомстят! — уверенно сказала Летта. — Закопают в землю каждого этого. Каждого! Даже не сомневайся!

— Тогда не страшно, — робко улыбнулась малышка.

Говорила Летта с мягким акцентом, придававшим нотку сказочности, поэтому дети заслушались, перестав бояться. Потом дети пели песенки, свои русские и французскую, которой их учила номер девять-ноль-четыре-пять. Так прошел день, затем ночь, а рано поутру всех выгнали из вагона. Оказавшись в грузовике, Летта, вспомнившая свое имя вместо номера девять-ноль-четыре-пять, рассказывала детям, что они едут в волшебную страну, где много свежего хлеба, молока и никогда не будет палачей. Надо только чуть-чуть потерпеть.

— Мы потерпим, мама, — пообещала пятилетняя Варя, так и не забывшая свое имя. — А можно и ты там будешь?

— Я постараюсь, — улыбнулась номер девять-ноль-четыре-пять.

— Мы будем тебя ждать! — пообещала малышка. — И искать будем, обязательно! Потому что, как же без мамы?

— Я приду, Варенька, — улыбнулась ей номер девять-ноль-четыре-пять.

Эти оставили ее напоследок, заставив смотреть на то, как умирают дети, совсем недавно называвшие мамой Летту. Девочка смотрела и молча плакала, видя, как умирают совсем малыши, как гаснут их глазки, и как выносят наружу навсегда замершие тела. А затем эти приказали раздеться и ей.

Это значило — все скоро закончится. Не будет ни битья, ни криков, ни бешеных собак, ни этих… номер девять-ноль-четыре-пять чувствовала, как по капле ее покидает жизнь. Навалилась сонливость, что означало — скоро конец, но именно в этот момент что-то произошло — дверь будто сорвало с петель, в комнату, где убивали, ворвался кто-то в зеленом, простучала очередь и эти сдохли! А потом ворвавшийся кинулся к ней и Летта увидела красную звезду. Вокруг все вспыхнуло нестерпимым белым светом, но девочка уже увидела — «наши» пришли!

***

Очнувшись, Гриша в первую очередь проверил оружие, облегченно вздохнув — верный ППС оказался рядом. Мальчик огляделся, приподнявшись — поодаль лежала бледная девочка, которую чуть не убили эти, а сам он находился, судя по всему, в лесу. Решив на ноги не вставать, он подполз к девочке, принявшись оказывать ей помощь. Была она голой, поэтому надо было придумать одежду, но вещмешок, как ни странно, тоже никуда не делся, поэтому проблема решалась.

В бой, конечно, вещмешок никто не брал, но Гриша в бой и не собирался, все как-то случайно получилось. Да и сам мешок мальчик не потерял только чудом, но это было теперь хорошей новостью, учитывая, что свое местонахождение Гриша не знал, но лес вокруг абсолютно точно английским не был. Оттащив девочку в кусты, мальчик понял, что, во-первых, она голая, а во-вторых, наверняка голодная. Но сначала следовало перевязать.

Спина и тыл девчонки находились в ожидаемом состоянии, учитывая ее возраст. Это был не первый лагерь, не первые освобожденные, потому что делать, Гришка знал — узница, скорей всего, была мамой младшим, отчего ее избивали страшно. Вот с этого мальчик и начал, благо санитарная сумка тоже уцелела. Достав индивидуальный пакет, он аккуратно его наложил, принявшись за перевязку. При этом Гришка прислушивался, не забывая о том, что вокруг может быть враг. Закончив, он задумался — девочку надо было одеть хоть во что, поэтому мальчик зарылся в мешок. Запасные портянки сейчас были не нужны, хотя и из них можно было что-то соорудить, а вот сменные кальсоны — вполне. Да и запасная гимнастерка тоже. Штаны свои он недавно порвал, потому они остались у тети Нины — зашиваться.