Память

— Ты отвезешь меня к маме? — спросила Аленка, все еще считавшая себя номером девять-четыре-ноль-три.

— Я отвезу тебя к маме, — улыбнулась ей в ответ пожилая женщина, уже знавшая, куда и зачем везут этих детей.

Аленка замерла, вглядываясь в глаза медсестры, а потом вдруг заулыбалась так счастливо, как еще не улыбалась тут. Она поверила как-то сразу, что-то прочитав в глазах доброй женщины. Поэтому девочка оделась почти сама, и первой выскочила к дверям. Родители детей тоже нервничали, ведь сегодня они увидят ту, что стала всем миром для их малышей и малышек.

Подъехал автобус, подтянулись машины Госавтоинспекции для сопровождения, взрослые и дети начали посадку в транспорт. С ними отправлялись и медики — просто на всякий случай. Аленка, конечно же, рассказала Варе, та Лене, и вскоре о том, что они едут к маме, знали все. Кто-то называл себя номером, кто-то боялся без ленты с цифрами вообще вылезать из-под одеяла, кто-то принял факт того, что у него есть имя… Но все они сейчас были в радостном возбуждении. Они ехали к маме.

Включились маячки, небольшая колонна отправилась со двора госпиталя. Машина за машиной, автобус, вот в конец колонны пристроилась и «таблетка»[1], отправляясь в сторону аэродрома, куда вскоре должна была прилететь ставшая уже легендой девочка, когда-то носившая номер девять-ноль-четыре-пять.

— Непредставимо, — поделилась с подругой Нина Ивановна, пожилая медсестра, второй раз в жизни увидевшая маленьких узников. — А девочка в каком состоянии?

— Она только что оттуда, Нина Иванна, — ответил услышавший разговор врач, смотревший вослед колонне. — И месяца не прошло. Она оказалась там и вернулась в своем теле. Если бы не мальчишка ее, и не выжила бы.

— Как, в своем теле?! — ужаснулась медсестра с неверием в глазах глядя на доктора.

— Вот так, — вздохнул он. — Так что работы будет…

Работы действительно ожидалось много. Кроме того, по сообщению с лодки, мальчишка был контужен, ну и как коллеги, так и специальные органы крайне не рекомендовали разлучать девочку и ее мальчика. Поэтому надо было все подготовить к возвращению этого «табора».

***

Когда самолет пошел на посадку, номер… Маша забеспокоилась. Девочка чувствовала какое-то внутреннее странное ощущение, отчего ей становилось неспокойно. Получив кусочек хлеба, она, тем не менее, не успокоилась, взглянув в глаза Гришке. Сержант мягко улыбнулся, обнимая свою девочку.

— Ну, чего ты? — тихо спросил он. — Что случилось?

— Не знаю… — покачала головой номер… Машенька. — Странное такое ощущение… А можно, можно я сама ступлю на землю?

— Ты хочешь встать, да? — поинтересовался Гришка, нажав кнопку вызова врача.

— Я чувствую, что должна сама, понимаешь? — ответила ему вопросом на вопрос девочка.

— Что тут у вас? — поинтересовался врач из персонала летающего госпиталя.

— Машенька после посадки хочет на ноги встать, — объяснил сержант. — Это возможно?

Задумавшийся доктор достал стетоскоп, чтобы послушать и осмотреть девочку. Здесь, как и в посольстве, халаты никто не надевал, чтобы не пугать Машу. Самолет тем временем снижался, под крылом открывался вид на большой город, по дорогам спешили машины, видные с этой высоты, как разноцветные прямоугольники. Доктор одобрительно кивнул, скупо улыбнувшись.

— Сделаем так, — сообщил мужчина. — На коляске вывезем на аппарель, там встанет на ноги, пойдет, сколько сможет, а там опять усадим.

— Спасибо, доктор! — от души поблагодарил Гришка, поверив затем состояние бинтов.

— Сержант, оружие разрядить, — приказал врач. — Ты дома, здесь врагов точно нет, а случайный выстрел…

— Я понял, — кивнул Гришка, снимая магазин и перевешивая ППС за спину.

Вышедший на прямую, госпитальный самолет прошел дальний, затем и ближний привод, заходя на полосу. Диспетчеры сообщили параметры ветра, попросив остановиться как можно ближе к автобусу. Летчики и сами понимали, что маленьких, привезенных ими, героев наверняка встречают, но как позже оказалось, они и сами не ожидали того, что произошло.

Когда самолет пробежал по полосе, Аленка вся напряглась подаваясь вперед, но не побежала, а застыла в таком положении. Варя тоже что-то такое чувствовала, да и остальные дети, следившие сейчас за приближавшимся краснокрестовым воздушным судном. Приблизившись почти вплотную, самолет остановился. Несколько мгновений спустя начала опускаться его задняя часть — под хвостом, и…

Маша, держась за Гришу, поднялась из коляски, в которую ее посадили для транспортировки. Стоялось не очень хорошо, кружилась голова, но девочка чувствовала, что должна встретить Родину стоя, поэтому держалась. Начала опускаться аппарель, открывая бетонное поле, автобус, какие-то машины и… детей со взрослыми. Взгляд девочки прикипел к малышам, она почувствовала, как что-то отозвалось в ней, и…

Первой маму увидела Аленка, сейчас совсем не желавшая быть номером. Мама была такой же, как тогда, в их последний час — почти без волос, очень худенькая, она стояла, держась за солдата, явно защищавшего его. И стоило только мысли оформиться, Аленка истошно закричала, срываясь с места.

— Мама! Мамочка! — раздался крик со стороны малышей, со всех ног рванувшихся к самолету.

Казалось, в этот миг замерло все. Забыли, как дышать взрослые, остановились в движении сотрудники аэродрома, замерло само время — полтора десятка малышей бежали к той, что стала для них всем в далеком страшном году.

Чуть не сбив Машу с ног, девочки и мальчики принялись ее обнимать, смеясь и плача, ведь им вернули маму! Гриша смотрел на это со слезами на глазах, пытаясь взять себя в руки. Обнимавшие едва стоявшую на ногах Машу дети что-то рассказывали ей, а она плакала, плакала и гладила малышей.

— Мама! Мамочка, ты помнишь меня? Я номер девять-четыре-ноль-три! А вот девять-три-три-пять, и девять-три-три-шесть еще, и…

— Аленушка, малышка, Варенька, Леночка, маленькие мои, живые! — опустившись перед ними на колени, Маша обнимала и целовала детей, вернувшихся из самой смерти, а люди, все люди на аэродроме просто стояли и смотрели. Молча смотрели на это настоящее чудо.

Чуть позже, когда всех погрузили обратно в автобус, Маша рассказывала Грише и окружающем. Она говорила о каждой и о каждом из малышей, вспоминая имена, улыбки, их страхи, их самих…

— Аленушка уже почти не помнила своего имени, — рассказывала Маша. — Она очень боялась этих, поэтому сидела тихо-тихо…

— Мы все боялись, мамочка, — прошептала Варя, тянясь к самой близкой на свете девочке.

— Мы все боялись… — кивнула Маша. — Ну-ка, познакомьте меня с родителями! — строго произнесла она.

— Они не узнают нас, — горько ответила незнакомая девочке женщина, очень похожая на Аленушку.

— Аленушка, смотри, у тебя есть мама, видишь? — спросила малышку Маша.

— А разве может быть две мамы? — спросила ее Аленка.

— Может, — уверенно кивнула ее лагерная мама.

— Ура! — закричала малышка, сразу же принявшись обнимать женщину.

И только теперь родители детей поняли — малыши не признавали их, потому что не хотели предавать свою лагерную маму, ту самую девочку, что выглядела такой худой и бледной, но была всем миром для их детей. И от осознания этого факта вскоре плакали уже все.

***

— Итак, товарищи, что мы имеем? — поинтересовался пожилой профессор.

— У девочки кровь взять не удалось, совсем, мальчик ее чуть что — за оружие хватается, — вздохнул гематолог. — Так что я ничего сказать не могу, но и так понятно, раз она оттуда.

— С сержантом все непросто, — покачал головой психиатр. — Он из боя не вышел, Победы не видел… Ради своей Маши… Эх…

— С этим обещали волхвы помочь, — произнес профессор. — Не он первый… Что удалось установить?

— Симптомы обескровливания, полиорганная недостаточность, но каким-то чудом справляется, — спокойно произнес врач функциональной диагностики. — Сердце плывет, конечно, высокая судорожная готовность, надо лечить.

— А с сержантом что? — поинтересовался профессор у невролога.