Дед Пыхто

— Да сильней ты! Гладишь, а не бьешь! — крикнул Сашка. — У отца рука тяжелая. Разве он так будет? Бей, не жалей, Вовка!

Вовка Митрин из всех сил стегнул. И раз, и другой, и третий, и четвертый.

— Стой, стой! Ты чего разошелся! Я два раза просил. Давай сюда ремень! Поворачивайся. Остальное тебе верну: мне чужих не надо.

— Нет, я решительно против. — Вова Митрин отдышался, гордо выпрямился. — Меня никогда не наказывают ремнем.

— А что? Прямо ладонью?

— Нет. Папа берет меня сначала за правое ухо и говорит: «А вот мы тебя за ушко да на солнышко!», потом за левое: «Вот мы тебя выведем на чистую воду!» и отправляет в угол.

— Больно берет?

— Уши огнем пылают и кажутся крыльями. Вот-вот взлечу.

— Ревешь?

— Конечно, нет! Две-три слезинки и то потому, что жалко папу. Он очень раскаивается. Прямо-таки мучится, что надрал мне уши. Пыхтит, краснеет, хватается за сердце, таблетки глотает. И бормочет про себя: «Лучше бы этот мальчишка был сыном более спокойного человека».

— Сегодня надерет?

— Должен. Он черничное варенье очень любит. Сам ягоды собирал. А я последнюю банку унес, — Вова Митрин побледнел, вздохнул, впервые за день поняв, какой он ужасный мальчик. — Без спросу. — И опять характер у него стал робким, мягким, расплывчатым.

— Все ясно, Вовка. Давай должок верну. Сначала дерну за правое, потом за левое.

— Давай, — согласился Вова Митрин. Уши у него побледнели, напряглись, развесились чуть в стороны, чтобы удобнее было дергать.

Девочка Алена отвернулась — жалко, очень жалко Вовины уши и самого Вову очень жалко.

— Вот потрогайте, потрогайте! — с некоторой гордостью предложил Вова Митрин, когда Сашка Деревяшкин надрал ему уши.

К ним, действительно, невозможно было прикоснуться — обжигали, как угли.

Алена сказала:

— Не расстраивайтесь, мальчики. Не переживайте. Меня тоже наказывают. Вот сегодня Сашка нашел меня в углу. Мама под горячую руку иногда может и всыпать. Рукой, конечно, а не ремнем. Если же у папы рука горячеет, он прячет ее в карманы, потому что считает: девочку и пальцем трогать нельзя. — Так утешала Алена Вову Митрина и Сашку Деревяшкина, а про себя радовалась: уж сегодня-то ее не накажут, не за что. Утром от стояла свое, а к вечеру не накопила еще никаких проделок.

— И меня только в угол ставят, — сказала Муля-выбражуля. — И сегодня поставят. Петюля не накормила, молока не купила кашу не сварила — вот такая ужасная нянька!

— Да, — вздохнул Вова Митрин. — Скучно в углу стоять очень. Неужели нельзя в углу какой ни будь интерес найти?

— Можно, — ответила Алена. — Придумывай сказки и не заметишь, как время пролетит.

— А про что сказки то?

— Я, например, про зверей придумываю. Ты можешь про птиц или про насекомых.

— А про людей можно?

— Наверно, можно. Только неинтересно. Ну, какие с ними сказки случаются? В любых сказках все звери делают, а человек остается человеком.

— Договорились, ребята! — крикнул Сашка Деревяшкин. — Нас накажут, а мы — сказки сочинять. Не ныть, не хныкать, прощения раньше времени не просить. Знаю я их. Быстро начнут жалеть и раскаиваться.

— Кто начнет жалеть?

— Родители, конечно. Если наказание переносишь молча и послушно, они вскоре начинают раскаиваться: нехорошо, мол, нам, взрослым и большим, так мучить детей.

— Извини, Саша, — перебила его девочка Настя. — Но я ее смогу сочинить сказку. Меня никогда не наказывают.

— Как?! — хором закричали ребята и замерли, остолбенели на месте.

— Очень просто. Меня не за что наказывать. Я никогда не поступаю плохо, я поступаю только хорошо. Сама не знаю, как это у меня получается,

— Не может быть!!! — чуть не задохнулись от удивления ребята. — Ни разу плохо?!

— Да, ни разу. Я — отличница, очень послушная, по дому помогаю, никогда не грублю и не лгу, всегда опрятна и аккуратна, умею шить, гладить, стирать, варить обед, я — староста класса, и у меня еще двадцать других нагрузок. Кроме того, я помогаю Васе рыжему подтянуться по физкультуре. Он — отстающий, и после уроков мы прыгаем с ним в длину. Не подумайте, пожалуйста, что я хвастаюсь. Я в самом деле такая.

— Откуда ты, прелестное дитя? — опомнившись от удивления, деловито поинтересовался Вова Митрин.

— Такая уродилась.

Сашка Деревяшкин поднял руку.

— Внимание! Я не договорил. Так вот. Когда родители раскаются, надо нам всем к ним подлизаться.

— Как?

— Подходить и лизать щеку языком.

— А если мой папа будет бриться и будет намыленный?

— Ладошкой мыло сотри и лизни. Когда мы подлижемся, их сердца растают как воск. Тогда можно просить о чем угодно. И мы попросим разрешения разобрать зверей по домам. Ясно?

— Ура! Ясно! — закричали ребята.

Напрасно Алена радовалась, что ее сегодня не за что наказывать. Она забыла о записке, которую воткнула в замочную скважину, убегая утром из дома. В записке Алена объясняла, где оставила ключ, но можно было и не объяснять, потому что только один человек в подъезде сиднем сидел и никуда не вы ходил — пенсионерка Василиса Филипповна, в квартире напротив.

Мама и папа вернулись с работы вместе, взяли ключ у Василисы Филипповны, подошли к своей двери. Через минуту мама возмутилась:

— Вечно в этом подъезде, как в погребе! Куда лампочки деваются — темень кромешная!

— Спокойно, — сказал папа. — Ты устала и нервничаешь. Позволь я. — Папа отобрал ключ у мамы — спокойно, неторопливо зазвякало железо о железо, прошла минута, другая, папа уже орудовал ключом как штыком, истыкал всю дверь, но она не открывалась. Папа отшвырнул ключ, утер рукавом вспотевшее лицо и, закрыв глаза, пальцами шарил по косяку, по дверной ручке.

— Успокойся, пожалуйста, и ты, — строго сказала мама, разыскивая ключ на полу. — Вот теперь еще и ключ не найдем. А-а-ай! — закричала мама, наткнувшись в темноте на соседскую кошку Муську, дремавшую в углу. Муська от испуга тоже мяукнула. А папа в эту минуту зарычал:

— Хулиганье! Забили скважину щепкой! Вот хулиганьё! — Папа не подозревал, что «хулиганьё» — его собственная дочь.

— Так что же ты возишься?! Скажи на милость?! Вместо того, чтобы возмущаться, мог бы уже сбегать за дежурным слесарем.

Папа превратился в самого вежливого человека на свете:

— Будь добра, говори таким тоном с кошкой. И потом, извини за напоминание, я тебе не мальчик, сломя голову бежать за слесарем. А муж!

— Объелся груш!

— Ты очень любезна.

— Ну, не стой бесполезно!

Пришлось искать дежурного слесаря. Слесаря папа нашел, но тот сказал, что он — обыкновенный, нормальный слесарь, ему и в голову не приходило быть дежурным, сегодня футбол, и, вообще, он с места не сдвинется и, если гражданин не торопится, они могут вместе посмотреть футбол.

Гражданин, то есть папа, извинился за беспокойство и, не торопясь, вернулся к маме.

— Футбол, массовое зрелище, — развел руками папа. — Ни кого не найдешь.

— Что же, мы будем стоять здесь весь матч? — голос у мамы задрожал и губы запрыгали, как у Алены.

— Может быть, и до утра. Я же не взломщик, у меня другая профессия. Надеюсь, это ты не забыла?

— Ты хуже взломщика! Ни один взломщик не относится так к родной жене! Ну, придумай что-нибудь? В милицию позвони!

— Хорошо, хорошо. Успокойся. Слава богу, не в чистом поле стоишь.

Папа позвонил в милицию:

— Алло! У вас какого-нибудь взломщика, медвежатника на примете нет?

— А вам зачем?

— Квартиру взломать.

— Очень интересно. Вы что, решили добровольно отдаться в руки закона?

— Я просто хочу попасть в квартиру.

— В чью? Адрес?

— В свою! Собственную!

— Приятель, нам не до шуток! Вы будете взламывать или не будете?

— Но чем, чем? Подскажите!

— Вот когда мы вас заберем, тогда объясним. Всего хорошего.

Папа повесил трубку, из телефонной будки выходить не хотелось. Он долго изучал правила пользования телефоном-автоматом, а в это время дворник дядя Федя ломом и топором открыл дверь и, не слушая маминых «спасибо», пробурчал: