Дед Пыхто

— Эй, любезный! Сколько просишь за яблоки? — спросил он у смуглого кавказца. — Такие деньги за такую труху?!

— Где, где труха?! Ты с ума сошел, такой старый и уважаемый человек!

— А это что? — Дед Пыхто показал на коричневую пыль. — Опыление? Удобрение? Грязь?

— Вай, вай! — посинел кавказец. — Совсем был свежий яблок! Прямо с дерева! Неужели эти проклятые звери оставили такую коричневую пыль? Боже, боже! Они разорили меня!

Дед Пыхто возмутился и тонко, пронзительно, противно заверещал:

— Это ты с ума сошел! Санитарного врача сюда! Зверье начихало на все фрукты. Их нельзя продавать! Отрава! Отрава-а! — и дед Пыхто схватился за живот. — Грипп, чума, холера! Люди добрые, берегитесь! Коричневая пыль — отрава-а!

На базаре поднялась паника. В ужасе закричали покупатели навзрыд заревели продавцы. Затем началась перепалка. Какой-то покупатель бросил помидор в продавца и угодил ему в лоб. Продавец, недолго думая, схватил кочан капусты и швырнул в покупателя. Скоро все овощи и фрукты замелькали в воздухе. Никто уже не вспоминал зверей, коричневую пыль, а только успевал увертываться от яблок, груш, бананов, абрикосов. Некоторые до того вошли в азарт, что ловили фрукты зубами и сразу проглатывали.

Дед Пыхто, довольно похихикивая, потирая руки, выбрался из клокочущей толпы и не спеша зашагал к дому. «Зверей теперь на пушечный выстрел к базару не подпустят. А зверью есть, пить надо. Где заработают? Нигде. Девчонки и мальчишки примутся выручать их, а я уж буду смотреть в оба. Я их, голубчиков, знаю. Ничего для зверей не пожалеют. Посмотрим, подождем», — дед Пыхто в приливе хорошего настроения попрыгал по асфальту на одной ноге, сам с собой поиграл в «классы».

Удлинились тени деревьев, придорожная трава стала зеленей и прохладней, на клумбах устало жмурились анютины глазки. Приближался вечер.

Алена и Сашка Деревяшкин собрали зверей вокруг себя.

— Сейчас мы отведем вас в Березовую рощу, — сказал Сашка. — Там заночуете. Ну, а утром видно будет. Утро вечера мудренее.

— Вы не бойтесь, — добавила Алена. — В роще вовсе не страшно. И трава там высокая, густая, спать как на перине будете. Вас же много, и в темноте вместе не страшно. Другое дело, если одна.

— Ведите. Справимся. Отоспимся, — сказал Главный слон. — В рощу так в рощу.

Громко вздохнул старый павиан:

— Мой дедушка говорил: бог даст день, бог даст пищу. Хорошо, если случится так, как говорил мой дедушка.

— Мы вас ни за что не бросим! — звонким, дрожащим голосом воскликнула Алена.

Медвежонок отозвал слоненка для секретного разговора.

— Ты вроде ничего паренек. Нравишься мне. И на рожке у тебя здорово получается.

Слоненок скромно потупился:

— Извини, медведь на ухо мне не наступал. Вот и получается.

— Ладно, извиню. Я люблю музыкальных ребят. Не соскучишься. То споют, то спляшут, глядишь, и день прошел. Послушай, ты что думаешь об этой роще, о завтрашнем дне? Опять по базару шастать?

— А там хорошо. Весело, шумно. Бубликами угощают.

— Я и не говорю, что плохо. Но как подумаю, что опять надо в эту столовую идти, опять строем, опять в рот заглядывать этим мальчишкам и девчонкам — жить неохота! Скажи, ты как относишься к личной свободе?

— Никак. Что это такое?

— Когда никому не подчиняешься и живешь сам по себе.

— Никому, никому?!

— Никому.

— Здорово! Значит, с утра до вечера ничего не делать? Только играть и балалаить?

— Конечно. Все будем делать в охотку. Поспим в охотку, по-играем в охотку, отдохнем в охотку. Никто над душой стоять не будет. А то я знаю: сегодня по базару заставили ходить, завтра цирк устроят, послезавтра — учиться заставят. А мы с тобой звери вольные.

— Вольные-то вольные. А ты разве забыл: не поработаешь — не поешь. Как с этим-то быть?

— Подставляй ухо, объясню. Я предлагаю стать попрошайками.

— Ну, уж. — Поморщился слоненок. — Я думал разбойниками или пиратами. Попрошайничать — очень нехорошо.

— Откуда ты знаешь? Пробовал, что ли?

— Нет, все так говорят. Я только на свет появился, мама сразу же сказала: «Не попрошайничай. Время придет, накормлю».

— Говорят, говорят! Мы же не обыкновенными попрошайками будем. Веселыми. Петь будем, плясать, кувыркаться, на балалайке, на рожке играть. В стогу жить будем. Попрошайничать по пути будем. За веселье неужто никто куска хлеба не даст? Зато — воля, солнышко, в ручье рыбы наловим, ухи наварим. Надоело мне и проводником и медведем быть. Хочу быть вольным, веселым, другим!

— Я, вообще-то, музыкантом хотел стать. Или переплетчиком. А то мама говорила: пропадешь без профессии.

— Мы, считай, музыкантами и будем. Какая разница, как называться? Музыкантами или попрошайками веселыми. Дело, парень не в названии. Ох, совсем забыл. Есть одна книга, «ЖЗМ» называется. Я отцу твоему рассказывал про нее. Значит «Жизнь замечательного медведя». Так этот замечательный медведь тоже начинал с попрошайничества. «Мир посмотрел, — пишет замечательный медведь, — и себя показал». Три года он попрошайничал. Зато, говорит, я понял великую истину: самые добрые существа на свете — маленькие дети. И я, говорит, знаю теперь, — куда идти в горький час: в ближайший дом, где живет маленький человечек. Он напоит, накормит, к сердцу прижмет, слезы оботрет. А такой оравой ходить — кто тебя к сердцу прижмет? Скажи, кто?

— Папа с мамой.

— Да им сейчас не до тебя. Тут с жизнью неясно, а ты «папа с мамой». Маменькин сынок, что ли? Только и умеешь за подол держаться.

— Ты не обзывайся. А то живо-два синяк поставлю. Тоже мне «за подол»!

— Вот это уже настоящий разговор! Молодец! Я тоже медведь резкий, чуть что — в драку. Ну, согласен ты?

— Согласен. С чего начнем.

— С клятвы и с имен. Замечательный медведь сочинил клятву веселых попрошаек. Поклянемся, а потом имена выберем.

— А имена зачем?

— Так водится. Мы же теперь не просто медвежонок и слоненок. Тебя, кстати, как звать?

— Пуа, а по-русски Ваня.

— Ну, а я — Мишук. Нам же надо исчезнуть, скрыться под другими именами, чтоб везде нам и все удавалось. Только, чур, никаких братцев. Итак оскомину набили. Что ни сказка, то братец Лис или братец Кролик. Давай, по-нашему, по-сибирски назовемся?

— Разве есть сибирский язык?

— Нет. Язык-то русский, но мы кое-какие слова ловчее говорим. Допустим, везде говорят: парень, паренек, парнишечка. А у нас коротко: па′ря. Давай, я буду па′ря Михей, а ты — па′ря… Какое же тебе имя-то дать?

— Ваней.

— А что? Складно. Паря Михей и паря Ваней. Давай быстренько поклянемся, а то смотри: скоро ночь на дворе. Повторяй: «Никогда нигде не стану я реветь, даже если я не замечательный медведь…»

— Уж это точно!

— Что точно?

— Что я не замечательный и не медведь.

— Ты давай повторяй, паря Ваней.

— Хорошо, паря Михей.

— «Буду петь, плясать и веселиться, чтоб на этом месте провалиться. Быть надежным другом обещаю и на этом клятву я кончаю». А теперь бежим, паря Ваней, к стогу. Завтра посошки вырежим, холщевые котомки смастерим, балалайки на плечо и — с богом!

Девочки и мальчики, проводив зверей в рощу, возвращались теперь по домам, понурые, мрачные, молчаливые.

— Ох, и достанется мне! — Сашка Деревяшкин глаза зажмурил и головой потряс, представив, как ему достанется. — В магазин не сходил, сестренку из садика не взял, пол не вымыл! Ой-о ой! Горе мне! — Он вырвал из макушки несколько волосков, чтобы привыкать к боли постепенно — что дома будет больно, он не сомневался.

— Вовка! Снимай ремень, — обратился он к Вове Митрину. — И пару раз мне врежь. Уж привыкать так привыкать.

Вова Митрин быстренько снял ремень, и, надо сказать, сделал это с удовольствием: характер у него был мягкий, робкий, расплывчатый, и все-таки он завидовал, что верховодит среди ребят Сашка Деревяшкин. «Сейчас узнает, как выделяться!» — подумал Вова Митрин и взмахнул ремнем.