Ранний ледостав

— Да ты что, земеля, забыл, что ли, что такое твой Лозар? Я думаю, Айнэ ему все, что есть в доме, отдала бы, лишь бы не слышать его крика…

— Пожалуй, опять ты прав… Ну, и Лозара понять можно — сотапы ведь покойнику были предназначены, как же такие священные вещи в чужом дом оставить?

— Вот то-то и оно, земеля. Сидит он, значит, после этого подвига у меня. Рассказывает, как все было. Вдруг подкатывает вахтовка, из нее Кулик. Не успел еще порог перешагнуть — Лозар как взовьется! И к нему. Орет опять, сотапами у него перед лицом размахивает. Я даже испугался; вдруг, думаю, ненароком глаз ему выбьет. А тот растерялся, пятится и, видать, ничего не понимает, таращится только на деда. Вот уж когда твой бригадир действительно орал, так орал. Слюни изо рта летят, я тебе, кричит, нос прижму, чтобы навсегда забыл, как своим «парусом» туда-сюда вертеть. Все сказал. И о том не забыл, что заявление прокурору оставил. Правда, об этом-то Кулик уже знал. Видно, жена передала, а сама не иначе, как от Лозара проведала, когда он за сотапами к ним заявился…

— Да, это на него похоже, похоже… — кивнул Карыкур.

— Ну а Кулик, как понял наконец что к чему, давай упрашивать старика, давай перед ним извиняться. Сразу и впрямь как болотный кулик стал. Мол, завтра же накажет всех виновных, потребует, чтобы немедленно доставили назад все, что из могилы взяли. Это значит — только бы Лозар заявление свое забрал. Пообещал даже, что, когда нужно будет, прямо на пастбище вертолетом его доставит. Много еще чего сулил…

— Смотри-ка, собачий узел! — подивился Карыкур. — Быстро смекнул, что дело плохо обернуться может.

— Во-во! Враз сообразил, что перегнул полоз нарты. Но, однако, Лозар твой молодцом себя показал. У старика не только глотка крепкая оказалась, но и воля что надо. Чего Кулик ни сулил — дед ни в какую. Напоследок еще больше его напугал: погоди, мол, покоритель тайги, дальше не то будет. Я ладно, а вот Карыкур, мол, еще не так тебе по уху врежет. Олени, мол, около вашей буровой каким-то порошком отравились, на озере Воянг Тув. Карыкур, мол, пробы на анализ повез, и порошок этот ваш захватил…

— Ну и что, интересно, Кулик? — перебил Карыкур друга.

— Кулик-то? Побледнел весь, как бумага. Спросил только, когда ты улетел. А потом сразу ожил, даже усмехаться начал: «Ну, это, мол, еще доказать надо. Мало ли кто мог порошок в тундре разбросать. Сколько, мол, людей теперь там бродит. И геодезисты, и геофизики». Осклабился этак нагло, похлопал нас с Лозаром по плечу, и ушел.

— Значит, говорит, что не боится? Ладно…

— Ну вот… А на следующий день Лозар, прямо с утра — опять к следователю. Следователь сейчас за прокурора, пока тот в отпуске. О чем он с ним говорил — не знаю. Знаю только, что прихватил и те чехлы с ножами.

— Он их с собой увез, — сказала тут мать Нятамы. Она накрывала на кухне на стол и время от времени сновала то туда, то сюда. — Следователь, говорит, просил их оставить, а старик не согласился. И правильно, ребятки. Им там, на кладбище место. Раз были туда помещены — значит, никому трогать нельзя. Пусть вместе с покойниками и гниют.

— Вот и вся история, — закончил рассказ Нятама. — Навел тут шороху твой Лозар.

— И ладно сделал, — убежденно сказал Карыкур. — Нельзя, чтобы такие безобразия с рук сходили!

— Кто ж с тобой спорит, земеля! — И Нятама, хлопнув его по плечу, хотел уже было отправиться на кухню, чтобы помочь матери, но, вспомнив что-то, приостановился. — Тьфу ты! Совсем забыл! Как съездил-то? Как анализы?

— Все подтвердилось. Тем самым порошком отравились, кальцинированной содой.

— Ну и что же дальше будет?

— Дождусь директора своего, Ивана Дмитриевича. Завтра должен прилететь. Пойдем в райком партии.

— Ну и молодцы, что раскрутили эту историю, — тряхнул своей гривой Нятама. — До конца только доведите…

— Доведем, не беспокойся!

За ужином друзей потянуло на воспоминания. Припомнили однокурсников, забавные случаи из студенческой жизни. Когда дошел черед до преподавателей, в первую очередь, конечно, помянули Давида Ричардовича, который вел у них эпизоотологию и анатомию животных. Вот уж где действительно было что вспомнить, над чем посмеяться. Давид Ричардович отлично знал свои предметы, излагая материал, он ни разу за все время не заглянул в какую-нибудь шпаргалку; отличался какой-то прямо-таки болезненной пунктуальностью, и не было случая, чтобы он поступился им же самим установленными требованиями. Мог за одно слово и такое бывало — поставить «пятерку», а мог, внимательно выслушав долгий и гладкий ответ, влепить «пару». И был у Давида Ричардовича пунктик: никогда не приступал он к занятиям, если в классе валялся хоть один клочок бумаги. «Порядок должен быть во всем!» — любил повторять он.

Сообразительные студенты вмиг поняли, как можно извлекать для себя выгоду из всех этих достоинств пожилого преподавателя. И если кто-то являлся на занятия неподготовленный, он, естественно, старался намусорить, прекрасно помня о том, что Давид Ричардович обязательно заставит наводить порядок. И тот, конечно же, заставлял; студенты нарочно не спешили с уборкой, и за это время кто-то успевал прочесть то, что не успел дома, хоть как-то подготовиться к ответу.

Был и еще один, не менее эффективный метод. Зная, что Давид Ричардович перед тем, как вызвать, обязательно спросит, кому что непонятно из заданного на дом, студенты заранее готовили ему массу вопросов, даже если все понимали прекрасно. И преподавателю, вместо того, чтобы вести опрос, приходилось самому отвечать на вопросы студентов… Как бы то ни было, но таким путем удавалось частенько спасаться от неминуемых «двоек».

Заодно Карыкур рассказал, как встретился в этот раз с Давидом Ричардовичем в Пулнгават Воше. И что самое удивительное, когда Карыкур поведал ему о причине своего приезда, о массовом отравлении оленей, старик сразу же догадался, что дело, скорее всего, именно в кальцинированной соде. «Буровой там поблизости нет? — первым делом спросил он. А узнав, что была там буровая, пожурил Карыкура: — Эх, студент, студент! Разве не помнишь, сколько я вам твердил именно об этом типе отравлений?»

Друзья долго бы еще сидели за столом, если бы их беседу не прервал вдруг резкий сигнал телефона. Сердце у Карыкура екнуло. «Неужели она? — пронеслось в голове. — Поздно ведь уже, девятый час…»

Предчувствие не обмануло его.

— Айнэ, — сказал Нятама, поднявший трубку. — Тебя просит.

И опять словно электрический разряд пронзил все его существо…

«Господи, Айнэ… Неужели я опять услышу ее голос? Ее звонкий, как у снегиря, голос… Интересно, остался ли он прежним…»

— Да ты что, в самом-то деле, Карыкур! — вернул его к действительности Нятама. — Иди, бери трубку, она ждет. Или ты с ней говорить не хочешь?

Карыкур вдруг резко уперся руками в столешницу, оттолкнулся от нее, словно без этого ему и вовсе не встать, подрагивающими пальцами взял трубку и едва приложил к уху, как сразу услышал ее голос: «Алло, алло! Это ты, Карыкур? Ты?!»

Он даже задохнулся от волнения, сердце вдруг дало сбой, казалось, собралось вылететь из груди на легких крыльях… Нет, нисколько, нисколько не изменился ее голос — он был все такой же звонкий; какая-то пелена застлала вдруг глаза, задыхаясь, он подумал, что надо бы хоть что-то сказать в ответ, но ему не хватало воздуха, язык словно окаменел; казалось, он совсем не может пошевельнуть им. А в мембране по-прежнему настойчиво звучало: «Алло, алло, Карыкур! Это ты, Карыкур?! Ты что, не слышишь меня?»

Одолев наконец охватившую его слабость, Карыкур кое-как сумел выдавить:

— Да, я. Что случилось?..

— Это ты, Карыкур? Ну, здравствуй! — облегченно вздохнула она.

— Здравствуй, — мало-помалу приходя в себя, отозвался он. — Мне сказали, ты искала меня. Слушаю. — Карыкур крепко, до боли притиснул трубку к уху, словно боясь, что слова ее долетят до кого-то другого; он жадно вслушивался в звуки ее голоса, мучительно пытаясь по интонации, по еле доносившемуся до него дыханию понять — сохранила ли она в душе хоть частичку прежнего чувства к нему.