Страница 66 из 96
Карыкур в душе похвалил себя за то, что удержался, не показал своего недовольства бригадиру, который частенько любил подшучивать над ним: учат, мол, учат вас бумаге, а главную науку вы тем временем напрочь забываете: ни леса не знаете, ни воды, ни оленьих повадок…
Карыкур после окончания техникума служил в армии, а теперь, вот уже третий год, работал со стадами и то и дело, особенно на первых порах, попадал впросак, что не раз давало бригадиру повод поворчать да позубоскалить: «Учили-учили тебя, вдалбливали-вдалбливали науку в голову, — любил повторить бригадир, — а языка оленей не понимаешь, хоть и ханты! — И заканчивал обычно любимым словечком: — Туго, сынок, туго!»
Это свое «туго» бригадир употреблял к месту и не к месту, и сейчас Карыкур порадовался в душе, что не пришлось ему на сей раз услышать эти задевающие за живое попреки, которые к тому же уже изрядно стали ему надоедать.
Хотя, спору нет, в насмешках бригадира он, конечно, виновен был сам. Стоит только вспомнить, как непростительно оплошал Карыкур в первый же год работы в стадах перед самым началом зимнего забоя…
Директор совхоза послал его тогда провести пересчет оленей после весенне-летних касланий. Вначале все у Карыкура ладилось — оленей без особых усилий загнали в кораль, за день управились почти с половиной животных. А ночью чем-то взбудораженное стадо пришло в движение; олени метались в загоне, пока не продавили в одном месте ограду и не вырвались на свободу. С утра пастухи, заменив сломанные жерди, отремонтировали кораль и попытались вновь загнать в него стадо. Но животные, испытав неудобства тесной площадки, где и развернуться-то как следует трудно, ни за что не хотели снова заходить в кораль. А ночью, и соответствии с графиком, пригнали следующее стадо. Пастухи, считая, что кораль уже освободился, подогнали его слишком близко, и оба стада смешались… Теперь пересчет оленей усложнился неимоверно: вначале надо было разъединить животных — то есть выудить нужных оленей из почти трехтысячного стада в соответствии с метками-тамгами на ушах. Это была работа уже не на один день, а может, и не на одну неделю. Зоотехнику же Карыкуру на все про все дано было лишь шесть дней…
Поначалу Карыкур заставил пастухов заняться отловом оленей, но увидев, как медленно движется дело, стал ломать голову, как бы выйти из положения. И выход, как ему показалось, нашелся, тем более что пастухи не раз и не два предлагали ему сделать подсчет голов на глазок, положиться на их опыт и интуицию. Так и не придумав ничего лучшего, Карыкур после долгих колебании пошел именно этим путем: обсчет голов, как положено по инструкции, не проводил, а поверил на слово пастухам и бригадирам, клявшимся и божившимся в правильности и честности своих данных. И уже на основе этих данных он составил акты, как потом оказалось, совершенно липовые… Но зато уложился в положенное ему время. Пастухи обоих стад обещали ему, что все это останется в тайне, что не только в дирекции — вообще ни один посторонний человек ничего никогда не узнает; как говорили они — «даже струя воздуха — не то что изо рта — в мозгах никогда не пронесется». А когда начался массовый забой, то выяснилось, что животных, предназначенных на мясо, явно не хватает. Стали искать причину такого грубого несоответствия актам обсчета. В первую очередь, конечно, начали допытываться у зоотехника Карыкура. Тот, стыдясь собственной халатности, никак не мог заставить себя сознаться и только разводил руками… Все, может, и обошлось бы, списали бы дело на ошибки, допущенные при обсчете во всех стадах, если бы кто-то из пастухов все же не проговорился где-то на стороне. И, конечно, в конце концов тайное стало явным…
До сих пор стыдно ему вспоминать об этом… Только по молодости и неопытности отделался тогда Карыкур строгим выговором, да еще лишился половины годовой премии. Но все это в прошлом, теперь-то он набрался кое-какого опыта.
И хотя после того случая Карыкур упросил директора, чтобы его перевели в другое стадо, четвертое, где он и по сей день работает, совершенный когда-то грешок людьми не забылся. Потому и бригадир Лозар нет-нет да и может себе позволить подшутить над ним: «Учили-учили бумаге, вдалбливали-вдалбливали четыре года науки в техникуме, а язык оленей совсем туго понимаешь!»
Карыкур старался заготавливать сухостой с подветренной стороны — так легче будет подтаскивать его к костру; а костер, разведенный на сухих стружках, разгорелся быстро — Лозар уже пустил в дело крупные дрова. Вскоре над огнем висел чайник, набитый снегом, и по мере того, как снег таял, Лозар подкладывал и подкладывал в него своей огромной кружкой новые порции.
Запасливый бригадир достал к чаю вареную оленью грудинку, которая хотя и успела изрядно промерзнуть, но, оттаянная возле костра, пошла за милую душу. Точно так же пришлось отогреть и застывшую, как камень, буханку белого хлеба. Только масло они крошили ножом и глотали мелкими кусочками, целиком. Двухлитровый походный чайник оказался для них мал, пришлось кипятить снежную воду еще раз.
После чая Лозар выкурил трубку махорки, подбросил в костер несколько цельных лиственниц потолще.
— Ну, а теперь, сынок, на боковую. Надо, надо малость вздремнуть. Переспим, а к утру, пожалуй, и ветер стихнет. А пока, — и Карыкур в бликах ярко занявшегося костра увидел улыбку старика, — в «куропачьем чуме» спрячемся.
Бригадир встал, отошел на пять-шесть шагов в принялся вытаптывать в глубоком снегу яму.
Карыкуру еще ни разу не приходилось ночевать в «куропачьем чуме», и хотя он, конечно, слышал, как это делается, сейчас ему было интересно следить за всеми приготовлениями бригадира. Лозар, как олень, утаптывающий место для лежки, устроил в снегу довольно вместительное углубление, на мгновение скрылся в нем, а потом вынырнул вполне удовлетворенный.
— Кой! Не туго, не туго! — сказал он, покряхтывая. — В самый раз, на двоих хватит! — Он выбрался из ямы. — Иди, ложись первый. А я рядом пристроюсь.
Карыкур, разглядывая снежную яму с некоторым сомнением, наконец решился, улегся, тщательно расправив свой длинношерстный гусь, и обнаружил, что в яме приготовлено даже небольшое возвышение для головы. «Как же здесь спать, — подумал он, — если ноги мерзнут даже через теплые чижи и тоборы? Вскоре рядом с ним примостился и Лозар. Проверив еще раз, удобно ли ему будет лежать, бригадир уселся и, взяв в руки заранее прихваченную с нарты легкую деревянную лопаточку, принялся присыпать снегом с краев ямы ноги себе и Карыкуру.
Когда снег укрыл тело до самой поясницы, Карыкур почувствовал, как сразу начали согреваться ступни, бедра. Наконец решив, что снега насыпано довольно, Лозар воткнул лопаточку в бруствер ямы и тоже откинулся на спину.
— Си! Все! — сказал он удовлетворенно. — Теперь порядок, теперь как в небольшом чуме лежим. И ветру туго будет до нас добраться, и снег не страшен.
Действительно, здесь, в «куропачьем чуме», было намного теплее, чем снаружи. Совсем не ощущались пронизывающие насквозь порывы колючего весеннего ветра, доносились только его монотонные — то тихие, то пронзительные посвисты.
Хотя была уже глубокая ночь, спать Карыкуру совсем не хотелось. Он подумал о том, что сейчас самый подходящий момент, чтобы поподробнее расспросить старого бригадира, что же все-таки случилось на пастбище подле озера Воянг Тув прошлой ночью.
— Спрашиваешь, как все произошло? — откликнулся Лозар. — Ох, сынок, шибко плохая беда навалилась. Волки нынешние какие-то коварные стали — и уж как только не преследуем их: и с вертолетов стреляем, и травим, и пастухи ни одного удобного случая не упускают. А они все живы! И дело свое поганое туго знают, не забывают. Вроде бы притихнут — не видно их, не слышно. Глядь — опять о себе заявили.
— И правда, Лозар аки, бьют их, бьют… Только в прошлом году по району сорока четырех волков уничтожили, в газете даже об этом писали…
— Вот я про то и говорю. А не убили бы этих сорока четырех — сколько бы они еще бед нашим стадам наделали!