Страница 62 из 96
По реке гулял сильный ветер. К полудню он усилился, волны стали закручиваться белыми пенными барашками. Мать умоляла мужа поднять сеть пораньше и укрыться где-нибудь в тихой заводи, но рыба шла хорошо, и отцу Тавета не хотелось терять лишних муксунов или нельм. Когда же наконец стали выбирать есть, оказалось, что она зацепилась под водой за «задеву» — корягу-топляк. Лодку начало захлестывать, дно залило водой. Сеть все не отпускало. Отец тянул ее на себя изо всех сил, три старших брата Тавета — мальчики-погодки — помогали ему.
— Брось сеть! — кричала сквозь ветер мать. — Брось! Утонем!
Но отец и в момент опасности оставался рыбаком: бросить сеть для него было равносильно тому, чтобы покинуть в беде верного друга.
Но вот сеть подалась и… в это мгновение огромная волна накрыла лодку. Бударка пошла ко дну. Отец метнул в воду спасательный круг, крикнул матери:
— Хватай люльку и плыви!
Отец и три старших сына утонули. А мать каким-то чудом добралась до берега. Чудом было и то, что Тавет не захлебнулся в своей насквозь промокшей берестянке. Обоих подобрали потом жители близлежащего поселка…
С тех пор прошло много лет. Мать стала известной в их краях охотницей, и не было женщины в округе смелее ее: ведь ей пришлось пережить такое, после чего и собственная смерть не страшна. Всю силу своей материнской любви перенесла она на единственного оставшегося в живых сына Тавета, мечтала о внуках, а пока что баловала собаку…
5
Тавет продолжал ходить с ружьем в тайгу. Ланги он всегда брал с собой, хотя тот по-прежнему не прикасался к подбитой дичи. Особенно он любил сборы на охоту, и первым бежал по длинному спуску к дюралевой лодке, где важно усаживался на переднее сиденье, поджидая хозяина.
В один из весенних дней, в субботу, они отправились на остров Горелый, названный так из-за сильного лесного пожара, некогда на нем бушевавшего. От поселка до острова — километров тридцать по извилистой, неширокой протоке Осхем.
Пристав к острову, Тавет выбрался из лодки и пошел на разведку. Ланги потрусил за ним. Они пересекли несколько небольших болотец, взобрались на песчаную гриву и вдруг услыхали вдали гортанные крики диких гусей.
Тавет молниеносно перезарядил ружье, сменив четвертый номер дроби на более крупный — нулевой. Гуси! Надо же, такая удача! Теперь только бы не промахнуться!
Вот со стороны Куншольского сора показалась небольшая стая. Кружа над болотом, гуси высматривали место для посадки. Тавет выругался с досады: птицы явно не собирались подлетать ближе, а с такого расстояния целиться бесполезно. Чем бы их подманить? Наконец его осенило, — как же он мог забыть, что гуси всегда реагируют на бегающую по земле собаку?
— Эй, Ланги! — крикнул он. — Вперед! Туда! — и указал на болото. Для верности он сдернул с головы и швырнул подальше свою шапку. Шапка — не утка, Ланги обязательно постарается ее принести. А гуси наверняка заметят пса.
Так и произошло. Гуси, увидев собаку, подались к песчаной гриве. Укрывшись за березой, Тавет взвел курок. Но помешала мелькнувшая перед глазами веточка — она вдруг прикрыла мушку. Пришлось выскакивать на открытое место, время было потеряно, и он, конечно, промазал. Гуси тем временем отлетели уже далеко. Раздосадованный Тавет пнул носком болотного сапога нерастаявший ком снега. И тут случилось непредвиденное: под снегом, видно, оказался какой-то пенек. Тавет от неожиданности потерял равновесие, споткнулся и начал падать. Инстинктивно отводя в сторону руку с заряженным ружьем, он нечаянно нажал пальцем на курок. Прогремел выстрел, и левое бедро пронзило резкой болью.
«Дурак! — выругал он сам себя. — Я же забыл поставить предохранитель!»
Кровь теплой струйкой побежала вдоль икры. Превозмогая подступившую сразу слабость, Тавет сел на ягель и стал стаскивать с себя сапог и толстые ватные брюки. Как хорошо, что он надел сегодня именно их: иначе весь заряд сидел бы в ноге!
Сильно шла кровь. Но вена, кажется, осталась неповрежденной. И почему только он не взял походную аптечку? Всегда берет, а сегодня, как назло, оставил в лодке… «Что же делать?» — лихорадочно думал он. И вдруг вспомнил: мать говорил а, что внутренние пластинки березовой коры хорошо останавливают кровь. С их помощью она однажды спасла соседа, проткнувшего себе в лесу руку острым ножом-сёхаром.
Кое-как доковыляв до росшей неподалеку березки, Тавет отодрал кусок белой коры, отщепил прозрачную берестяную пленку и наложил на рану. Потом, разорвав нижнюю рубаху, перевязал бедро. Попробовал идти — но на раненую ногу ступить не смог. «Неужели задета кость? — Он снова опустился на ягель. — Да… в хорошее положеньице я угодил!.. — с горечью усмехнулся Тавет. — И главное — сам опять во всем виноват!»
Нужно добраться до лодки, но как? Ведь до нее не менее километра, а идти он не может… тем более по болоту, по кочкам… И еды с собой нет… Ведь мать приготовила, а он от нее отмахнулся: дескать, зачем лишнюю тяжесть таскать, к вечеру вернусь, поем. Боль в ноге становилась все нестерпимей. Но Тавет все нее потащился к березняку, охотничьим ножом срезал молодое деревце. Расщепил его слегка посредине, сделал небольшую поперечину. Опираясь на это сооружение — нечто вроде костыля, можно было немного передвигаться. Но далеко, конечно, так не уйдешь.
Тавета охватило отчаяние. Вечерело. Солнце, словно рыба, купалось среди облаков. Скоро станет томно. Тавет почувствовал, что сильно проголодался. «Может, удастся подстрелить хотя бы утку? — подумал он. — Но ведь Ланги не допросишься за ней сбегать… Пустой номер! А чирки и шилохвости, как нарочно, то и дело низко пролетали над самой его головой. Не утерпев, Тавет все же сделал пару выстрелов. Две утки упали в болото.
— Ну! — с надеждой сказал Тавет крутившемуся неподалеку псу. — Ну же, Ланги! Сделан такую милость! Возьми уток!
Но собака, услышав просительные, ласковые интонации в голосе, подбежала к раненому хозяину и, ластясь, протянула ему правую лапу в знак особой благожелательности.
— Тьфу! — сплюнул со злости Тавет. — И в кого ты только такой уродился? Разве что в меня, дурака?
К счастью, чирки свалились неподалеку. Опираясь на костыль, Тавет все же сумел подобрать их. Кое-как развел костерок и бросил уток в раскаленные угли. Никогда в жизни жареный чирок не казался ему таким вкусным. Одного Тавет, поделившись с Ланги, съел, а второго оставил про запас.
Подкрепившись, он решил все-таки добраться до лодки. Пожалуй, надо идти по песчаной гриве. Это гораздо длиннее, но, по крайней мере, будет сухо, в случае чего и присесть можно, передохнуть — не то что в болоте.
Уже в сумерках Тавет двинулся в путь. Все небо заволокло тяжелыми черными тучами. Дул холодный северный ветер. Не успел он пройти и сотни метров, как повалил снег.
— Скорее, Ланги, беги вон в тот ельничек. Зимовать будем! — сказал Тавет приунывшей собаке.
В ельнике они застряли надолго — до самого утра. Слава богу, удалось развести костер, да и чирок у них был. Еще раз перекусив, Тавет прижался спиной к улегшемуся Ланги, прикрыл себе ноги еловыми лапами и забился тяжелым сном.
Проснулся он на рассвете, дрожа от холода. Снег перестал, а ветер наоборот усилился. Все кругом заволокло пеленой — уже не разберешь, где болото, где песок. Разворошив кострище, Тавет нашел несколько тлеющих угольков и снова развел костер. Идти дальше он пока не решался: пусть хотя бы уляжется ветер. Ланги заскулил. Крылышко чирка не слишком обильный ужин для здорового, сильного пса, а на завтрак ни ему, ни хозяину не досталось и этого.
— Все четыре лапы у тебя в порядке. Промысли себе что-нибудь, — посоветовал Тавет собаке. И приказал: — Иди! Ищи!
Лайка, порыскав в ельничке, нашла мышиные следи. Комья земли так и полетели в разные стороны, но мышиная норка оказалась пустой. Ланги, зарычав, помчался по гриве в сторону берега.
Одному Тавету стало совсем тоскливо. Нога болела все больше и больше — не началось бы заражение. Озноб сменился сильным жаром, явно поднималась температура.