Ранний ледостав

Резко рванув на себя дверь избушки, Опунь вошел в зимовье. Ансем, снова тихо о чем-то говоривший с Ольсаном, запнулся на полуслове, словно чего-то испугавшись. Глаза его плутовато забегали.

— Ты чего, парень? — с раздражением спросил он. — Забыл что-нибудь?

Пожав неопределенно плечами, Опунь опустился на чурбачок возле печки. Ансем, явно недовольный этим, заерзал на месте, ни с того ни с чего начал смеяться своим дробным, визгливым смехом. Наконец нашелся:

— Гостя, пожалуй, угостить еще надо, а? — Он подмигнул Ольсану. — Строганинкой побаловать! Знаешь что, Опунь, беги-ка на озеро, возьми там нельму… да пожирнее…

— Хорошо, Ансем аки, — сказал Опунь, вставая. — Я сбегаю.

— Больно-то не спеши, — посоветовал бригадир. — Ольсану, конечно, задерживаться у нас нельзя, дела ждут, но время еще есть.

Опунь пошел за рыбой. Всю дорогу какое-то неприятное предчувствие не покидало его.

День стоял солнечный, ясный, небо голубело сквозь быстрые, легкие облачка. На неглубоком, искрящемся снегу четко виднелись птичьи следы. Внезапно еще один след привлек внимание Опуня: прямо к озеру вела свежая колея нарты. Кто-то объехал вокруг рыбные кучи и снова повернул в лес. Конечно, это след оленьей упряжки Ольсана. Чей же еще?

«Что он здесь делал? — взволновался Опунь. — Может, рыбой нашей запасался?»

Но нет, весь улов был цел.

Опунь достал крупную нельму из той кучи, которую они отложили для себя, сунул ее подмышку и, насвистывая, отправился обратно в зимовье.

В избушке весело потрескивала печка, в цинковом ведре подтаивал снег для чая. Вспотевшие от жары Ансем с Ольсаном, сняв малицы, сидели на низких лавках, пожевывая табак. В избушке пахло спиртом.

Увидев нельму, гость оживился.

— Вот это еда! — воскликнул он. — У меня сразу слюнки потекли, а то в лесу все мясо да мясо. Приелось.

Старики многозначительно переглянулись, и это не ускользнуло от настороженного внимания Опуня. «Они о чем-то договорились? — забеспокоился он. — И Тутья уже просватана?! Недаром же Ансем меня на озеро отослал…»

Приуныв, Опунь положил нельму на столик. Ансем взял топор а принялся обрубать плавники. Затем ловко ободрал кожу и острым ножом начал строгать ровные тонкие пласты.

— Давай скорее соли! — сказал он Опуню. — И хлеба нарежь.

— Недавно, вроде, и завтракали, — заулыбался Ольсан, — но разве от такой рыбки откажешься?

Он с жадностью накинулся на строганину и в миг опустошил добрую половину деревянной плошки, пододвинутой ему Ансемом. Наевшись до отвала, откинулся на нары и прикрыл глаза.

— Подремать хотите? — спросил Ансем. — Ложитесь удобнее.

— Нет, я только на минуту. Ехать надо, — ответил Ольсан.

Он и в самом деле вскоре поднялся и пошел во двор готовить упряжку.

— Ну что, парень, дадим человеку рыбки на дорогу? — подтолкнул Опуня в бок тоже разомлевший от сытной еды и тепла Ансем. — Подкинем маленько щекуров? Пусть у себя в чуме побалуется!

Выйдя к Ольсану, он что-то шепнул ему, потом поманил рукой Опуня и все трое уселись на нарту. Здоровенные, хорошо отдохнувшие хоры, резво помчали их по лесной дороге.

Когда упряжка остановилась у озера, Ансем взял дорожный мешок Ольсана и наполнил его до половины. Опунь вновь прикрыл рыбу свежим лапником, подсыпал снегу.

Ольсан, простившись со стариком за руку, вскочил на свою нарту, взмахнул хореем, и олени взяли с места крупной размашистой рысью. Вскоре гость скрылся из виду.

Ансем, задумавшись о чем-то своем, посасывал табак. Отложив лопату, которой подгребал снег, Опунь спросил:

— Чем теперь займемся, Ансем аки?

— А! — беспечно махнул рукой бригадир. — Ничем! Хочешь, поброди по тайге с ружьем, хочешь спать отправляйся.

Молча добрели до избушки. Ансем сейчас же полез на нары, а Опунь, последовав его совету, взял двустволку и ушел в лес.

Ветра не было, и мохнатые кедры, легкие, убранные инеем березки, стройные ели стояли не шелохнувшись. Завороженный красотой зимней тайги, Опунь снова начал думать о Тутье. Хорошо Карапу с Тикуном! Они уже завтра побывают у председателя, и весь поселок узнает, что их маленькая бригада дала колхозу план. Услышит об этом, конечно, и Тутья. Ни кто ей сможет рассказать вот об этом заснеженном лесе, о том, как сверкает под солнцем река, о громком крике взлетающего поутру глухаря? О медвежьих следах на пустынном берегу Пор-Ёхана? А вот он, Опунь, рассказал бы! Он нашел бы такие слова… такие слова, что Тутье показалось бы, будто она сама здесь побывала, будто видела все своими глазами… И почему только Ансем не послал его в поселок? «Но ничего, — утешал сам себя Опунь. — Ничего… Через пару дней придут подводы, мы погрузим рыбу, и я обязательно попрошусь на первую. Наверное, потянет лучший из колхозных коней. Может быть, Чалка… Мы украсим упряжку красными флажками, и в руке у меня тоже будет развеваться флаг. Настоящий флаг! Я сделаю его на платка, который дала на дорогу мать… Платок алый, так и переливается, так и горит на свету! Заметив обоз, весь поселок выйдет на улицу… А учительница Анна Михайловна скажет ребятам: «Смотрите! Из далекого похода возвращаются наши славные рыбаки! Они с честью выполнили важное государственное задание! Давайте прервем урок и поспешим им навстречу».

И первой выбежит на улицу Тутья.

Опунь тронет вожжами Чалку, тот помчится навстречу девушке, взметая копытами снег, а когда подвода поравняется с Тутьей, Опунь, крикнув «Тр-р-р!», приостановится ненадолго, тихо скажет:

— Вот я и приехал! Ты рада?

Тутья опустит ресницы, ничего не ответит, но по улыбке, дрогнувшей на ее губах, он поймет, рада!

…Под ногами у Опуня хрустнул сучок, и он очнулся от своих мечтаний. Ну что ж, а с другой стороны, может и неплохо, что он остался здесь с Ансемом. Уединенная жизнь вдвоем в подобной глуши сближает — ведь он так стремится понравиться отцу девушки! И стремится недаром: у ханты в брачных делах многое, почти все зависит от согласия родителей. Плохо это или хорошо — об этом Опунь еще не задумывался, он просто знал: иначе и быть не может…

«Зачем все же приезжал Ольсан? — Иглой лесного шиповника колола Опуня эта мысль. — А может, взять и открыться во всем Ансему? Не ходить вокруг да около? Прямо сегодня и поговорить по душам?»

Приняв такое решение, Опунь даже повеселел. Полдня шатался он по тайге. Раза три упускал взлетавших из-под ног глухарей, которые лакомились подснежной брусникой. Под шелест их могучих крыльев он с досадой думал, что не будь так растревожен как сейчас, ни за что не упустил бы верной добычи. А сегодня даже не заметил глухариных следов, хотя они отчетливо видны на снегу.

Только на обратном пути, уже совсем недалеко от зимовья, в осиннике, Опунь подстрелил двух косачей, клевавших мерзлые почки.

Ансем сидел возле раскалившейся печурки, на которой пофыркивал пузатый закопченный чайник. На столе лежала горка строганины из муксуна. Видимо, рыбу с мороза Ансем принес только что: стружки еще не успели оттаять. Увидав косачей, старик обрадовался:

— Я-а! Да ты, я вижу, не даром ходил! Без супа теперь не останемся. А пока садись, поешь строганины. Только что настрогал — будто чуял, что ты на пороге.

Опунь присел к столу. Он был голоден, но ел без всякого аппетита. Он мучительно размышлял, как приступить к задуманному в лесу разговору. И настолько ушел в себя, что даже не расслышал хрипловатый окрик Ансема:

— Ты что, парень? Третий раз тебя окликаю! О чем думаешь?

— О чем? — Опунь поднял глаза на старика. — О Тутье…

Заветное имя он произнес твердо, с нажимом.

От неожиданности Ансем хихикнул.

— По школе соскучился? Ты же с моей дочкой на одной парте сидишь? Или нет? На соседней? — старик отхлебнул из кружки чаю и вдруг глянул на Опуня, хитро прищурившись. — О Тутье, значит, помышляешь? Да?

Готовый провалиться сквозь землю от страшного смущения, красный, словно болотная клюква, Опунь прошептал:

— Да, Ансем аки… Я люблю вашу Тутью… Очень люблю… — Ансем молчал, пристально разглядывая юношу. — Я… Я… — продолжал выдыхать слова Опунь. — Я знаю, вам другого зятя хочется. Чтобы у него родня большая была, олени водились. А у меня мать, братишка да сестра, и та в другом поселке живет. Но… я…