Страница 44 из 96
— Ко-о-ой, — протянул Опунь. — Значит, зря мы старались?
— Почему зря? Может, и не случится такого… Большие осенние дожди вроде уже прошли, Ну, берите по муксуну, пошагали!
Закинув за плечи промокшие насквозь гуси, побрели к зимовью. Со стороны протоки Сэзынг Соям мохнатой медвежьей шкурой наползал холодный густой туман.
— Я-а, — прошептал тихо Ансем. — Зима, кажись, к нам торопится. Утром, наверное, иней ляжет…
10
На следующий день Опунь снова поднялся раньше всех — такое «задание» он дал себе еще с вечера. Одевшись, снял со стены отцовскую двустволку и тихо выскользнул за дверь.
Как и предсказывал старый Ансем, тайга за ночь закуржавела. В кустах багульника, на ветвях деревьев — всюду поблескивал, серебрился иней.
Зарядив ружье дробью, Опунь стал спускаться к речке. Не доходя до берега, остановился. Откуда сегодня дует ветер? Кажется, с северо-запада, навстречу. Это хорошо: росомаха не сможет его учуять.
Было тихо. Лишь изредка потрескивала под ногой ветка прибрежного тала.
Подойдя к обрывчику, где хранились запасы малосольной рыбы, Опунь огляделся. Растопыренное чучело грозно возвышалось над пустынным берегом. «Неужели росомаха все-таки испугалась и не придет больше? — разочарованно подумал он. — Эх, и зачем только Ансем аки такую штуку придумал?»
Но вот со стороны речки послышались частые всплески.
«Здесь она!» — решил Опунь и, затаив дыхание, стал медленно стаскивать с плеча двустволку.
Зверь был где-то возле запора. Сильные широкие лапы били по воде, как лопасти гребей.
Пригнувшись, почти на четвереньках, Опунь подкрался поближе к воде. Скрылся в густом ольшанике и прислушался: бульканье и шлепки в реке продолжались. Опунь вытянул шею, надеясь разглядеть, что же там происходит. Вот возле невода мелькнула чья-то черная мокрая голова…
Опунь почувствовал, что у него слегка дрожат колени. Охотничий азарт все больше и больше овладевал им. Проверив еще раз ружье, он выскочил из ольшаника.
Барахтавшийся в реке зверь, почуяв опасность, громко рыкнул. «Да это медведь?!» — опешил Опунь.
Ладони у него сразу стали влажными. Пришлось опустить ружье.
Меж тем медведь, выдернув лапу из ячеи ставного невода, отфыркиваясь, поплыл к противоположному берегу.
«Медведь… Медведь… — твердил про себя ошеломленный Опунь, — Сот хоятпи ляль… Сот хоятпи ляль…» Почти машинально он называл сейчас хозяина тайги древним именем: «Сот хоятпи ляль» означало по-хантыйски «Зверь, имеющий силу ста лучников».
Медведь доплыл до ближайшей отмели, выбрался на песок и отряхнулся. Затем пристально поглядел на Опуня и длинными прыжками устремился в тайгу.
Опунь стоял на месте как вкопанный. Удивление и даже суеверный страх сковали его. Но вдруг взгляд его уловил какое-то мельтешение возле ставного невода.
«Это же рыба уходит! — с ужасом понял Опунь. — Медведь разорвал мережу!»
Опунь бросился к лодке и, прежде чем сесть за греби, поднял ружье и выстрелил в воздух. «Пусть медведь напугается и убежит подальше». Все-таки в этих пустынных местах, в такой ранний час Опуню было жутковато.
Медведь и в самом деле распорол невод. В образовавшуюся прореху серебристой подвижной цепочкой уходил их улов. Опунь вытащил тонкий шест, которым поднимали и опускали нижнюю подбору. Мережа была здорово попорчена. Уже за те мгновения, что он разглядывал проделанную медведем дыру, десятка два горбоносых щекуров, взрывая воду хвостами, вырвались на свободу. И вообще рыбы в неводе было гораздо меньше, чем вчера. «Все что впереди, ребятки, темно» — вспомнились слова бригадира. Выходит, снова прав оказался осторожный старик! Будто чуял опасность…
Отыскав в рыбном ящике большую иглу, подтянув к себе на колени порванный невод, Опунь стал зашивать его суровой нитью. «Ну и силища у медведя… Крепкую мережу, словно паутинку порвал!» Наконец Опунь снова опустил в воду шест и расправил залатанную снасть.
— Порядок! Вовремя я успел! — Он развернул было бударку к берегу, как вдруг заметил на воде какие-то шевелящиеся круги. Вот мелькнул в воздухе черный плавник… Значит, еще дыра?
Опунь нагнулся к самой воде и увидел, как сырки, пыжьяны, величественные муксуны торопливо исчезали в глубине.
Опунь сунул руки по локоть в реку, крепко зажав в пальцах иглу. Сделал несколько стежков наугад, все время чувствуя удары и покалывания суетящихся рыбин. В ледяной воде руки тотчас онемели.
Уже совсем рассвело, и солнечные лучи золотыми искорками вспыхивали на верхушках деревьев. Речка переливалась разноцветными бликами, будто всю ее осыпали чешуей.
Опунь на секунду-другую откинулся затекшей спиной на корму. Красота осеннего утра поразила его. Куржак на прибрежных березках походил на хрустальную сеть. Заиндевевшая трава казалась седым ягелем. И среди этой белизны особенно ярко выделялась свежая темная зелень елок и кедров.
Но расслабляться было нельзя. Размяв окоченевшие пальцы, Опунь снова полез в воду, на этот раз опустив руки до самых плеч. Сколько он провозился, затягивая прореху, Опунь не знал. Ему казалось, что возился он целую вечность и еще казалось, что промерз настолько, что до берега уже не добраться. Но он все-таки зашил дыру! Щекуры и пыжьяны, повертевшись у лодки и не найдя больше выхода, успокоились. Теперь-то уж они никуда не денутся? Все будут тут, в неводе!
Подогнав бударку к берегу, Опунь снова привязал ее к коряге. Потом набрал заиндевелой травы, скинул малицу и растер себе руки и плечи. Стало немного теплее. На прибрежном песке отчетливо виднелись большие медвежьи следы. «Ну и сила! — снова подумал Опунь. — Вот это лапища! Шириной с мои две ладони, а то и больше!» Опунь поежился: его вдруг охватил озноб, то ли от холода, то ли от ощущения еще близкой опасности. Пожалуй, надо поскорее вернуться в зимовье.
В избушке уже проснулись. Дымила печка, закипал чай.
— А-а, вот он, пропащий! — улыбнулся Ансем. — Мы уже тут тревожимся: куда парень делся?
Опунь молча поставил в угол ружье.
— Это он за росомахой бегал, — подмигнул Карапу Тикун.
— Прославиться хочет, — съязвил тот. — Чтобы девушки им восхищались…
— Заткнись! — буркнул Опунь.
Ансем налил ему чаю, подвинул рыбную варку.
— Пей! Замерз?
Опунь отхлебнул из кружки горячего кипятка, запаренного чагой, и стал рассказывать обо всем, что произошло на запоре.
Тикун слушал, разинув рот, а Карап небрежно заметил:
— Вранье! Никакого медведя там не было.
— Э-э, парень! — замотал головой старый Ансем. — Зачем не веришь человеку? Он правду говорит! В тайге какого только зверя не встретишь! Особенно в этих глухих местах. «Старик»[12] вполне мог наш невод проверить… Только я думаю, — здесь Ансем вдруг повысил голос, — просто так он приходил. Ради шутки!
— Ради шутки? — удивился Опунь. — Хороша шутка! Он в двух местах ставник попортил. Сколько рыбы ушло!
— А я говорю — пошутил он! — прикрикнул Ансем и нахмурился. — Не спорь, когда старый человек разговор ведет!
Опунь примолк, не желая навлекать на себя гнев отца Тутьи, но вместо него высунулся Карап:
— Но почему все-таки медведь пошутил, Ансем аки?
— Хочет, чтобы о нем поговорили, чтобы не забывали о том, что в лесу есть хозяин! Вы что думаете, рыба ему наша нужна? Осенью еды а лесу много.
— А вернуться он может?
— Вроде зла ему никто не сделал… Незачем ему больше приходить, — не очень уверенно ответил Ансем.
— У, проклятая зверюга! — не сдержался Опунь, вспомнив свои утренние мытарства.
— Тихо! Тихо! — испуганно замахал руками Ансем. — Ему нельзя угрожать! Нельзя о нем говорить плохо!
— Почему? — спросил Тикун.
— А потому, что он все слышит!
— Что-что? — не поняли ребята и с недоумением переглянулись.
Но Ансем только махнул рукой и встал из-за стола: что им можно объяснить, этим молокососам? Разве поймут они всю сложность отношений человека со «стариком», которую прежде каждый ханты постигал с детства? Сейчас времена иные. Древние поверья уходят в прошлое. Начнешь растолковывать — только язык зазря устанет!
12
Старик — так ханты иносказательно называют медведя.