Страница 3 из 96
«Как же быть-то?» — ломал голову Арсин. И двести голов, как он определил сначала, немалое стадо, а уж триста… Ягеля на острове хватит на день, самое большее на два, а дальше? Дальше оленям придется перейти на необычный для них рацион: сухую прошлогоднюю траву, зимнюю кору тала… Но ведь и этого здесь дня на три, не больше… А потом?»
Арсин, хотя и мало кочевал со стадами, но, как всякий северянин, знал, что олень животное на редкость неприхотливое и выносливое — дней пять, а то и неделю может обходиться без всякой еды, было б только чем утолить жажду… Но ведь это в исключительных случаях… А тут, на острове, кроме всего прочего, одни важенки, которые вот вот должны отелиться, им в эту пору нужен самый что ни на есть питательный корм…
От этих размышлении Арсину становилось не по себе. Вот попал в переплет! Доверили стадо каким-то разгильдяям, они его упустили, а он теперь неси за это ответственность. При чем тут он? Да случись что — какой с него спрос-то?
«Только вот как же их теперь бросишь, — думал Арсин. — Живые ведь твари! И потом — они ж совхозные… Упустил разгильдяй, так почему из-за него должны страдать все? Если б еще быки… с теми попроще, наверно, было бы… А тут все важенки да стельные… А он ведь тоже в совхозе работает… Господи, как же их в такой беде бросишь? Как грех на душу возьмешь? Оленят одних враз сколько погибнет…»
Конечно, если быть честным до конца, Арсин немного преувеличивал, когда говорил о себе мысленно, что он тоже в совхозе работает. Работал… Всю жизнь в меру своих сил работал, хоть и вернулся с войны инвалидом, не лодырничал… Это уж он теперь, когда подошел пенсионный возраст, вот уже третий год занимается, как сам говорит, «личным делом». Но если совхозу надо — он всегда поможет, ни от какой работы не откажется…
«Ведь это ж в голове не укладывается! — говорил Арсин сам с собой. — Три сотни важенок! А после отела — еще столько же добавляй! Целое стадо, да какое стадо! Ведь это даже подумать нельзя, что такое богатство погибнуть может! Никак нельзя. Никогда сердце не согласится. Придумать бы только что с кормами… А там пастухи подъедут, поди, уж ищут пропажу…»
Арсин сунул тоборы в размокшие от талого снега кожаные ремни лыж, по привычке прихватил под мышку легкий топор, взял еще на всякий случаи деревянную лопатку — сонгхеп: решил, пока есть возможность, не торопясь обойти стадо, остановившееся на кормежку.
Перед тем, как отправиться в обход, Арсин, подумав, связал для Акара специальный намордник из веревки, чтобы тот не лаял почем зря и не исхитрился бы перегрызть привязь. Да, Арсину теперь обо всем надо заранее думать: если пес сорвется — может случиться беда. Не обученный пастушьему делу, пес разгонит стадо в один момент — и где тогда искать важенок? Где искать оленят, которых они с перепугу могут скинуть в любом месте…
Время шло к полудню, наст под весенним солнцем отмяк настолько, что порой не выдерживал тяжести, и тогда лыжи Арсина с глухим шумом уходили глубоко в снег. Он осторожно вытягивал лыжи из-под навалившихся на них зернистых глыб, медленно двигался дальше. Олени, как и в самом начале, при его приближении поднимали головы и, пережевывая ягель, окидывали недолгим взглядом; потом, словно убедившись, что это тот самый человек, который встретил их, вновь тянулись губами в нарытые в снегу глубокие ямы. Арсин понял, что животные все же побаиваются его, стараются держаться на безопасном расстоянии. Теперь он беспрестанно покашливал, когда подходил к очередной группе. Так обошел он все стадо и понял, что животные, подобно разлившейся воде, успели уже разбрестись по всему островку.
Вернулся он к своей избушке изрядно вспотевший. Опять же, не касаясь ремней руками, скинул лыжи, стащил через голову малицу, положил на нарточку. Оставшись в одной вельветовой куртке, стряхнул прилипшую к плечам оленью шерсть, расстегнул молнию.
— Вот хорошо когда. Самый раз, — пробормотал облегченно, глубоко вдыхая весенний бодрящий воздух. — И освежусь маленько, и мозги заодно проветрятся.
Он не боялся простуд, и вот такое сидение на весеннем солнце, когда после работы ли, ходьбы ли на лыжах можно охладиться, скинув с себя меховые одежки, всегда доставляло ему удовольствие.
Но до удовольствий ли было Арсину теперь, когда ему не давали покоя мысли о том, как сохранить стадо, дать важенкам возможность нормально отелиться и суметь продержаться до тех пор, пока не придет подмога…
Почувствовав, что освежился, Арсин снова надел малицу. Тело, начавшее было мерзнуть, быстро согревалось. Сидя на нарте, он думал о том, что как ни мало разбирается в пастушеском деле, а все же знает: олени, остановившиеся на кормежку, первые сутки, пока ягеля много, особого беспокойства проявлять не будут и, если их ничто не спугнет, никуда не тронутся с острова, где нашли наконец долгожданное пастбище.
Арсин решил, что до вечера больше не будет тревожить стадо. Немного успокоенный, он зашел в избушку, налил себе из чайника, стоявшего на чугунной печке, полную кружку чая и, прихватив две сушки, вышел на улицу. Слегка подкрепившись, улегся на свой любимый «диван».
«Да, деваться некуда, — пришел он к окончательному выводу, — придется пожить в избушке, подождать пастухов. Все же следы целого стада даже пурга ни в какой карман не упрячет. Обязательно не сегодня-завтра появятся хозяева стада. А уж тогда можно будет и домой податься. Главное — успеть бы до паводка…»
Он снова бросил взгляд на свое лесное жилище, и теплая волна окатила сердце — столько всего с ним связано было! А уж кажется, что в ней особенного, в этой избенке? Поверх толя, которым она покрыта, все еще лежал нетолстый слой снега. На коньке прибиты ветвистые рога семилетнего сохатого — несколько лет назад он добыл его здесь, на острове… Рога очень понравились тогда жене, она и уговорила приколотить их на крыше…
Жена… При одной мысли о ней поплыли перед глазами, словно вереницы колданок по широкой глади реки, незабываемые картины, оживляя в душе давно ушедшие в прошлое дни его жизни…
Арсин улегся поудобнее, подпершись рукой.
«Эх, избушка ты моя избушка! — думал он. — Сколько еще нарядных кисов, сколько охотничьих тоборов переступят твои порог после меня? Сколько снегу стряхнут с малиц завтрашние люди, зайдя под твою крышу? Сколько налипшей глины смоют с резиновых сапог другие охотники? Эх, если бы знать… Конечно, хотелось, чтоб переступали порог твой люди с хорошими, добрыми мыслями, чтобы радовала ты их, чем могла, давала кров и пищу. Чтобы хранила добрую славу. И как утешение мне, помогала бы людям поминать меня добрым словом… Был, мол, такой человек Арсин. Охотничал, рыбачил, зла никому не делал… А может, найдутся и такие, которые под этой крышей догадаются и о моей весновке с любимой. С Таясь… Ох, наделала тогда Таясь переполоху в маленьком селении Парават! Весь поселок, казалось, перевернула тогда вверх дном… Покойницы на кладбище возле речушки Нарпенг-Ёхан — и те, по-моему, вздрогнули…»
Арсин лежал, вздыхая, на своем «диване», а думы его были сейчас далеко-далеко…
2
Шла первая военная весна.
Арсин после тяжелого ранения, после госпиталя возвращался с фронта. Насколько коротка была прошлой осенью дорога на фронт, лежавшая через Омск, где шло формирование их части, настолько долгой казалась она ему теперь, когда он торопился домой. Конечно, он мечтал побыстрее увидеть мать, отца, сестер, братьев, но больше всего спешил к ней, к своей Таясь: ни днем, ни ночью не забывал он о первой своей любви…
Он ехал и думал о том, как они встретятся, заглядывал в будущее; охваченный могучим чувством, Арсин вновь, как и до фронта, казался себе крепким и здоровым парнем, способным, подобно сказочному герою Ими Хилы вершить чудеса и подвиги. Вот только быстрее бы попасть в родные края, домой. Быстрее!..
Не раз пытался представить себе встречу в родном селенье, но ни одна такая воображаемая им радостная картина не устраивала его до конца — душа ждала чего-то большего, чего-то совсем необыкновенного: ведь дома-то наверняка считали его давно погибшим! Даже и похоронку уже послали, об этом ему один однополчанин сказал, с которым случайно встретился после госпиталя. Они считают его погибшим, а он живой, живой!