Страница 24 из 96
Расставаясь, мать вдруг спохватилась:
— А где же ребеночек-то ваш, Таясь?
— Там, — показала она рукой в сторону острова Шиян и слезы, как тогда, в ту вьюжную ночь, неудержимо хлынули из ее глаз…
Чуть ли не полселения собралось на берегу, когда они приехали в Порават. Прибежал и Юхур, которому кто-то сказал, что нашлась его пропавшая жена. Он едва дождался, когда они, причалив колданку, поднимутся из-под берега. И сразу, разъяренной рысью, кинулся на Арсина, схватил его за малицу, за грудки.
— Что, солдат, уворовал чужое и радуешься?!
Быть бы драке лютой, может, даже со смертоубийством, но тут властно вмешалась Таясь, вцепилась Юхуру в левую руку, сорвала ее с Арсиновой малицы, встала между ними.
— А ну, убери лапы, изверг! Ничего он не уворовывал, сама к нему пришла, когда ты меня перед всеми опозорил. Ты мне теперь никто, и я тебе тоже! Получишь своих оленей обратно, не беспокойся… А ну, прочь с дороги!..
Юхур только заморгал от неожиданности своими узкими, заплывшими жиром глазками. Арсин смахнул с груди вторую его руку, и оба они — и Арсин, и Таясь — прошли мимо него, как мимо пустого места.
— Ну погоди, погоди! — спохватившись, пригрозил вслед им Юхур.
А Таясь, взяв Арсина за руку, шла с ним к дому его родителей с гордо поднятой головой, без платка — она первой в их селении нарушила вековой обычай, по которому женщина не имеет права появляться на улице с открытым лицом…
6
«Да-а, — тихо протянул Арсин, вспоминая то время. Давно это было…» Он повернулся на другой бок — услышал вдруг, как захоркал лежавший на шкуре олененок.
— Ну что, герой, проснулся? — сказал он весело. — Пришел в себя? Вижу, вижу — ожил маленько. Хорошо, семь мудрецов старины! Еще разика два покормлю, глядишь — и на ноги станешь, запрыгаешь от радости.
Арсин слез с нар. Уже светало, керосин можно было не жечь. Он привернул лампу, погладил малыша по голове, по спинке.
— Ах ты, несмышленыш! — приговаривал он, ласково касаясь рукой мягкой короткой шерстки. — Такой малюсенький еще, как наперсток, а какие воспоминания в моей памяти расшевелил…
Арсин подбросил дров, поставил на печку кастрюлю со сладким пойлом.
На этот раз малыш действовал уже уверенней, почти свободно лакал прямо из кастрюли. Арен и только наклонял ее, чтобы олененку было удобнее. Наевшись, он опять долго облизывался, а потом вдруг вытянул передние ножки. Весь вид его говорил, что он собирается встать. Арсин осторожно помог, и малыш с трудом, весь содрогаясь от напряжения, поднялся, чуть не завалился опять на пол, но тут же освоился с новой, очевидно, приятной для него позой, и вдруг… сделал крохотный шажок, потом другой и, слегка поддерживаемый Арсином, медленно пошел по дощатому полу. Сделав вместе с ним несколько кругов по тесной избушке, Арсин попробовал убрать руки. Олененок чуть-чуть покачался от неуверенности и, постояв в нерешительности еще немного, пошел сам.
— Вот видишь! — радостно засмеялся Арсин. — Уже и на ногах стоишь. Пойдет дело! И правильно! Без ног или без рук что в тайге, что в тундре — куда денешься? Пропадешь. И зверь с ногами, и зверь с крыльями покоя не дадут. А теперь — не то! Теперь ты врагам не дашься. Вот окрепнут немного ноги — на улицу выведу. Может, мама тебя признает. Вот когда счастье-то свое нашел бы… Да-а. — Арсин гладил его по ушам, по слабой шейке. — Ну, походи, походи еще. Порезвись в избе. А мне, брат, делом пора заниматься. Ох, сколько еще нужно сделать…
Арсин вскипятил чайник, посмотрел на полке: пачка грузинского чая была уже на исходе, он решил оставить ее про запас, заварил чагу. С утра, по его расчетам, он мог съесть две сушки, Акару же пока не стал давать ничего — уж больно скуден запас, — но, однако, решил и не брать пса с собой в недолгое путешествие по острову. Надо, надо было обязательно посмотреть, как теперь ведет себя стадо.
Он затянул потуже тесемки на капюшоне малицы, взял топор, сунул на всякий случаи за пояс обрезки веревок, что остались от сети, и вышел из избушки.
Снег больше не сыпал, а вот порывы ветра все еще продолжали свистеть между деревьями. Небо немного просветлело, сквозь белесую пелену замерзшим рыбьим глазом слабо проглядывало солнце.
«Пожалуй, — подумал он, — к вечеру спадет ветер. Куда ж больше? Три дня подряд шалит, пора и успокоиться».
Арсин неспешно шел обрывистым берегом острова. Теперь уже можно было спокойно изучать следы, оставленные оленями. Он лишний раз убедился, что животные, ища ягель, перепахали весь хвойный участок, подобрали даже бородатый лишай на стволах елей; понятно, почему теперь стадо почти полностью перекочевало на тальниковый мыс, где, наверное, не осталось уже и травинки — только кора молодого тальника…
Там, где Арсин нашел прошлой ночью погибающего олененка, стояла знакомая белолобая важенка, упорно принюхивалась к месту, где оставила детеныша.
— Ах, так это ты, значит, мамаша-то? — обрадовался Арсин. — Нашлась, выходит. Нехорошо, нехорошо свое дите бросать. Ладно, не волнуйся, в надежном месте твой младенец. Приведу потом к тебе, дай только остров обойти.
Пока Арсин добрался до тальникового мыса, он насчитал еще десятка два отелившихся важенок — одни кормили, другие нежно вылизывали малышей.
Стадо он нашел там, где и рассчитывал, — не обнаружив лучшего корма, важенки вовсю глодали кору талов. Рядом с ними резвились уже окрепшие телята. Их было здесь, наверное, не меньше сотни.
Арсин дошел до самого конца мыса и остановился передохнуть у вчерашней коряги; ее толстые, похожие на оленьи рога отростки уже почти скрылись под водой. Здесь, на оголовке мыса, оставался теперь всего один невысокий обрывистый уступ. По многочисленным следам Арсин сразу понял, что олени то и дело подходят здесь к самой воде, долго топчутся на месте, очевидно, изучая обстановку; о том же говорили и комочки оленьего помета.
«Так, так, — подумал Арсин, сравнивая со вчерашним уровень воды, покрывшей коренной лед. — Пожалуй, дня три до ледохода осталось. Ну, если только чуть больше — шибко нынче зима бесснежной была. Крепко настыл лед».
Обратно он возвращался другим берегом. И убедился, что олени нигде не пытались покинуть остров — видно, почувствовали, как это теперь нелегко. Вполне довольный результатами своего обхода, он направился к избушке. И опять наткнулся на белолобую важенку, топтавшуюся у своей родильной ямы.
— Ах ты, чуть не забыл про тебя. Ну что, бедняжка, все ждешь? — жалостливо сказал ей Арсин. — Погоди еще чуток. Сейчас только до избушки дойду, и тут же твое дитя в целости и сохранности доставлю. Не горюй, все у тебя в порядке!
И Арсин заторопился, опасаясь, как бы важенке не надоело вдруг стоять у ямы. Иди, ищи ее тогда по всему острову…
Чтобы не застудить олененка после теплой избы, Арсин закутал его в свой брезентовый плащ и заторопился назад, к белолобой важенке. Завидев ее, он освободил теленка и, держа его осторожно двумя руками, попытался подсунуть к ней поближе. Но белолобая осмотрительно отбежала в сторону. Сколько ни ждал Арсин, она при нем так и не решилась подойти к олененку. Тогда он поставил малыша на дно той ямы, в которой он появился на свет, а сам отошел, чтобы не мешать. Белолобая тут же направилась к детенышу, но когда приблизилась настолько, что уже могла бы лизнуть его, вдруг застыла, начала подозрительно принюхиваться, брезгливо шевеля ноздрями. Видно было, что запах малыша ей не нравится; она обошла свое чадо кругом, осторожно, даже с опаской потянулась к его мордочке, и когда малыш, повинуясь врожденному инстинкту, попытался сунуться под нее, достать до вымени, важенка, вся передернувшись, медленно, не оглядываясь, пошла прочь, словно это был не ее детеныш, и вдруг, звеня боталом, побежала рысью к тальниковому мысу.
«Дела-а, — сказал себе Арсин. — Не признала. Почуяла запах человека — и не признала. Верно пастухи говорят — нельзя трогать только что принесенного олененка. Тронешь — для матери он чужим станет. Раз нет у него на губах запаха ее молока — пиши пропало… Значит, и эта теперь не примет».