Встречный огонь

Дорога была ухоженная, содержащаяся в должном порядке, поэтому машина, еще новая, обладающая немалой мощностью, шла хоть и на большой скорости, но очень ровно и плавно. Шофер включил радиоприемник. Диктор Лубсанов зачитывал последние известия. По метеосводке выходило, что в полосе западных районов республики идут дожди и земля приняла достаточное количество влаги. В Еравнинском и Хоринском районах по-прежнему стояла сушь.

— Тьфу, до каких же пор сельское хозяйство будет зависеть от милости небес! — Банзаракцаев раздраженно покрутил головой. — Земли у нас хватает. У нас ее столько, что вполне можем сравниться, скажем, с Бельгией. И, однако, что мы можем поделать?! Вот вам земля, а вот вам и вода, — с сердцем указал он на проносящиеся мимо равнинные пространства, прорезанные руслами ручьев и речушек. — Всего предостаточно, не так ли? Но силенок маловато… руки не доходят. Специалистов бы нам побольше, мастеров своего дела…

— Помню, когда впервые появились конные косилки, немало кричали, что половина травы так и остается на корню. А потом ничего лучше этих самых конных косилок и представить себе не могли, — Бизья попел разговор издалека. — В прошлом году был я на сенокосе в Ангирте. Раньше в той местности двадцать косарей за полмесяца накашивали две тысячи копен. Земля там, сами знаете, сырая, кочковатая… Так вот, в прошлом году, значит, с десяток молодых людей на двух тракторах выкосили всю Ангирту. Хорошо. Однако ж сколько копен они поставили, как вы думаете, товарищ председатель? Честное слово, даже стыдно сказать. Бесхозяйственно отнеслись к общественному добру. Посмотрели бы вы на ту кошенину. Не трактор тут причиной, нет. Земля-то неровная, поэтому косилка у них в одном месте только приглаживает траву, а в другом, глядишь, под самый корень срезает. Мы с Ендоном Тыхеевым косили по полянкам, среди кустов и зарослей, и все же с этих крохотных делянок, можно сказать, с ладонь величиной, взяли сена столько, сколько нам нужно было.

— Это верно, в заболоченных, кочковатых местах техника пасует, траву там брать трудно, — согласился председатель.

Ободренный его словами, Бизья тут же предложил:

— Если б вы подобрали несколько стариков, вроде меня, поговорили с ними по душам да дали в помощь десяток мальчишек, то немало копен поставили бы мы рядами… Добавлю еще вот что: зимники, то есть хорошо унавоженные места, где мы зимуем со скотом, выкашиваются у нас кое-как. А жаль, что перестали обращать на них внимание…

«А ведь старик дело говорит. Недаром сказано: отведай горячего, выслушай гневного, — с некоторым удивлением и тревогой размышлял Банзаракцаев. — Оказывается, этот старикан заботится не только о себе. И что интересно: с одной стороны, конечно, он скуповат, себе на уме. Но с другой стороны, есть и наша вина в том, что вот такие старики остались как бы вне нашего внимания. Так вот каков он, этот старик, а мы-то представляли его совсем-совсем другим: моя, мол, хата с краю… своя рубашка ближе к телу… мол, деньги мои заработаны, а то, что дальше, не ваше дело… Что-то мы в нем проглядели… И во всем этом наша вина. Человек тридцать лет сидел на одном мосте, тридцать лет города не видел… Ох, поздновато мы спохватились…»

По обе стороны дороги тянулись посевы. Впрочем, вряд ли можно было назвать посевами то, что едва-едва возвышалось над землей.

Председатель как-то весь сник, начал нервно поглядывать по сторонам. Потом достал пачку «Казбека», трижды пережал пальцами картонный мундштук папиросы, прикурил. Бизья никогда до этого не видел председателя курящим, и по одному тому, как тот неумело затягивался, сжимая меж пальцами горящую папиросу, тотчас определил, что закурил-то председатель вовсе не развлечения ради.

— Посмотрите на эти всходы, — проговорил вдруг председатель. — Вроде бы ничего особенного, но если они до осени подымутся, то скосим их, заскирдуем, и тогда лучшего корма для скота и быть не может.

«И о чем только не приходится думать председателю, — мелькнула мысль у старика. — Беспокойная все же у него работа». А ведь до этого работа председателя представлялась ему совсем иной: разъезжает человек в легковой машине, меж делом отдает распоряжения, одних поучает, других поругивает, в одном месте пускает в дело власть, в другом — лесть и вообще раскатывает в свое удовольствие — примерно такой представлялась ему раньше должность руководителя. И вот теперь некие сомнения зашевелились в его душе, словно сам он каким-то образом оказался причастным к делам и заботам председателя. Бизья удивлялся этим незнакомым прежде чувствам. И как-то само собой получилось так, что он, наклонясь вперед, спросил:

— Слушайте, председатель, а лет-то вам сколько исполнилось?

— Ну, если считать по-старому, по лунному календарю, то зимой мне исполнится двадцать восемь, — отвечал тот, полуобернувшись и улыбаясь одним глазом. — Время идет, а давно ли, кажется, было мне восемнадцать… Уходят годы, и не вернешь их никак…

Старик Бизья невольно опешил, заморгал растерянно: «Вот тебе и раз, ведь ты же, дорогой, оказывается, ровесник моей Бурзэмы. А уже нажил седину… Что ж, не мудрено и поседеть, если на тебе столько забот, ответственности и приходится днем и ночью думать о порученной работе…» И тут как-то невольно вырвалось у него:

— Э-э, двадцать семь лет — это, знаете ли… телячий возраст, как говорят в народе, — старик засмеялся, но мелькнувшая мысль о том, что, может, сказал он не то, заставила его прикрыть ладонью рот. — А вообще-то это, конечно, для мужчины самый расцвет. — Овладев собой, Бизья произнес это веско, как и следует говорить человеку старшему и авторитетному.

Впереди, слева от дороги появился сосняк. Подле него виднелось небольшое селение. А дальше широко заблистали голубые зеркала Еравнинских озер. И показалось, что от этого стало просторнее даже в машине.

— Как видите, до нашего райцентра, Сосновки, всего лишь пятьдесят минут езды. Ну, а в ваше время скоро ли добирались вы сюда от Исинги?

Бизья прищурился, задумчиво взял в горсть подбородок. Усмехнулся.

— Уж не помню точно, но на резвом коне, кажется, ехали полдня. А вообще-то на это уходил целый день…

— А вот мы с вами через шесть часов будем уже в Улан-Удэ. Вас это не удивляет? Я, например, с интересом смотрю, как быстро все меняется, иным становится уклад жизни людей, да и само время словно бы движется быстрее.

— За шесть часов добраться до Улан-Удэ… Поверьте мне, председатель, — это и в самом деле непривычно для меня. Четыреста километров… Камень, брошенный сильной рукой, летит не быстрее, чем наша машина, если только вы говорите правду…

— А что ж тут особенного, дядюшка Бизья? — вклинился в разговор молчавший до сих пор молоденький шофер Иван. — Пока мы доедем до города, космическая станция «Салют» успеет четыре раза облететь землю.

Банзаракцаев звучно расхохотался:

— Ну, и шутник ты! Да ведь по сравнению с «Салютом» наша машина — это ползущая по земле черепаха.

Ни о чем подобном Бизья никогда не размышлял, и думать о чем-то таком ему тоже не приходилось. Поэтому в нем постепенно зарождалось и крепло такое чувство, будто его вырвали из темного отшельнического мира и перебросили внезапно в мир совершенно иной. И невольно вспомнились слова, услышанные некогда все от того же непоседливого Ендона Тыхеева: «Дружище, что ты видишь в жизни? Свой плотничий топор, свою жену Дугарму и то, что ты заработал. Ничего иного, весь остальной мир ты не видишь. Живешь ты прошлым и в прошлом, все еще блуждаешь в темноте».

Слова эти как бы въявь прозвучали в ушах, заставив Бизью бессильно откинуться на мягкую спинку сиденья. Показалось вдруг, что минувшие годы прошли быстро, без смысла и без пользы. Из чего состояли эти годы? Из вереницы дней. Ну, а день из чего состоял? Завтрак… затем топор, врезающийся в дерево… ужин, сон… И это изо дня в день, изо дня в день… Вот из чего складывалась и сложилась жизнь…

Не останавливаясь, проскочили райцентр, Сосновоозерск. Впереди возник синеватый удлиненный горб — гора Дархита. И как раз над ней, оставляя за собой ровную белую черту, шел где-то на невообразимой высоте реактивный самолет. Банзаракцаев некоторое время провожал взглядом почти невидимую отсюда, с земли, крылатую машину, потом обернулся, и Бизья тотчас заметил в глазах председателя какой-то необычный блеск.