Встречный огонь

— Всю жизнь вы плотничали, можно сказать, горб заработали на этом деле. Неужели вы не заслуживаете почета и уважения? — Банзаракцаев снова засмеялся, но тут же оборвал смех и сказал уже заметно построжавшим голосом: — Не будем много болтать, мы не бабы. Спорить тут не о чем… Едем. Заодно отдохнете, город посмотрите, людей. Увидите руководителей республики. Выезжаем завтра в шесть утра. Будьте к этому времени готовы. Слава богу, в Исинге воды хватает — вдоволь покупайтесь, оденьтесь во все лучшее, значок ударника не забудьте прикрепить к пиджаку. Возьмите достаточное количество денег — вы пока еще не обеднели. Мы за вами заедем.

— Товарищи начальники, пожалейте старика. Я ведь даже не смогу понять, о чем там говорить будут. Я же всего лишь темный бурятский старик. Возьмите лучше Ендона Тыхеева. Он человек проворный, остер на язык и перед людьми любит речь держать, — отнекивался старик.

— Ендон Тыхеев наш знатный чабан, — негромко объяснил Шоноеву председатель. — Как вы не можете уразуметь, дядюшка Бизья: ваш этот Ендон — чабан. А мы едем на совещание строителей, передовиков строительства, понимаете? У вас с Ендоном всю жизнь длится неприязнь, ссоры, неужели вам все это еще не надоело?

— У Ендона на лбу же не написано, что он чабан, вот потому и говорю. Если его чуть подбодрить, подхвалить, то он, ей-богу, покажет себя не хуже любого строителя. Еще даже впереди многих окажется.

Председатель посуровел лицом, глаза его стали колючими.

— Видите ли, товарищ Заятуев, мы ведь не шутить сюда собрались. Вы не ребенок, должны понять, что вам говорят. Не от нечего делать уговариваем мы вас. Что это такое, в конце-то концов! До каких пор вы будете думать только о себе? Вам предлагают принять участие в большом общественном деле, а вы, как пугливый конь, шарахаетесь все в сторону да в сторону. И это вместо того, чтобы на легковой машине прокатиться до города, повидать зятя, дочь, внуков. Скажите-ка прямо, с каких пор вы не были в городе?

— Да вот… как-то после войны ездил один раз.

— Это же тридцать лет назад! — секретарь райкома был явно поражен.

— Да, — старик Бизья потупился. — Зачем болтаться по свету и терять попусту время. Так я рассуждаю своим скудным умишком.

— И это передовой строитель, ударник! Ну, а на курорт, в санаторий не доводилось ездить?

— Зачем мне это, если я не болею? Пусть уж туда ездят всякие ендоны тыхеевы. Это ведь такие люди, что скользнет по ним тень коршуна, и они тут же начинают кричать, что простудились.

— Что такое телевизор, знаете?

— Как сказать… Слышал про такое.

— Ну, хотя бы в кино-то вы ходите?

— Нет. Я ведь русского языка почти не знаю…

— Как же такому человеку можно было давать звание ударника коммунистического труда? Поражаюсь… — негромко сказал по-русски Шоноев, обращаясь к председателю, и, морщась, качнул головой.

— Это же исключительно трудолюбивый человек. Большой мастер строительства. Было бы у нас в колхозе хотя бы три таких Заятуева, не понадобилось бы тогда сто лодырей, — ответил Банзаракцаев и повернулся к старику. — Ну, я вас и в самом деле не умоляю. Это, приглашение я взял не из своей головы, оно исходит сверху, из республиканских органов! Держите, — с этими словами председатель протянул сверкающий золотыми буквами по красному атласному картону пригласительный билет.

Уже порядком подавленный, старик Бизья отозвался дрожащим голосом:

— Что ж, делать нечего. Начальству надо повиноваться, такая мысль сидит в моей голове не со вчерашнего дня, — и, как бы желая сделать свои слова более убедительными, толстым корявым пальцем постучал себя по виску. — Я ведь дурость-то свою только потому и показывал, что, думаю, не пойму я там ничего, а потому и пользы от меня не будет никакой. Такие дела под силу только молодым, с острым умом — вот как я всегда думал. Ей-богу, именно так. А теперь что ж поделаешь, придется ехать. На строительство-то мне можно заглянуть?..

…Явившись на работу, Бизья обычно не сразу приступал к делу. Отойдя в сторонку от бревен, завезенных для строительства, он, сложив ноги калачиком, усаживался на зеленую травку, доставал кисет, свою видавшую виды трубку, выбивал ее о мозолистую ладонь, старательно наполнял табаком, после чего принимался не спеша курить. В этом смысле он был довольно-таки странным человеком. Он курил только один раз — перед тем, как приступить к работе. В другое же время — будь то дома или на улице — он и не помышлял о табаке. То ли это его утренняя трубка, выкуриваемая перед работой, помогала ему сосредоточиться и обдумать, что и как надо сделать сегодня; то ли уж это была просто глубоко укоренившаяся привычка, столь же обязательная, как утреннее умывание. Так вот и сиживал старик, опершись локтями о колени и как бы любуясь уже сделанным, и обводил загоревшимся взором то, что создавалось его руками.

Закончив курить, он заворачивал трубку в кисет, прятал все это в карман куртки, которую тут же аккуратно складывал в сторонке, после чего доставал из брюк обернутый в черный лоскут ставший совсем тонким от долгого употребления оселок и начинал править лезвие топора. Время от времени поплевывал на оселок, ногтем большою пальца пробовал остроту лезвия. И все это делалось не спеша, обстоятельно, но стоило лишь взглянуть на любовно заточенный инструмент, и любому становилось ясно, что перед ним труженик серьезный, дело свое любящий и делающий его на совесть, по-хозяйски. На этом подготовительная часть работы заканчивалась. А завершалось все еще одной странностью — старый плотник снимал с себя обувь. «Такого плотника, который работал бы босиком, я в жизни не видывал, да и от других о таком не слышал. Все у него не как у людей. Видно, хвастается своими косматыми, будто у медведя, ногами», — осуждающе толковал Ендон Тыхеев.

Вместе со стариком работал его свояк, двадцатилетний парень по имени Данзан.

— Ну, свояк, начнем, что ли? — по обыкновению спросил старик у Данзана, после чего, поплевав на ладони и крепко сжав топорище, с неожиданной легкостью вскочил на ноги.

Данзан, здоровенный малый, румяный, с ямочками на щеках, был несколько глуховат. Последние два года он, работая при старом плотнике, пообвык, кое-чему научился.

Старик Бизья приблизился к уложенным на поперечные лежаки длинным бревнам. Под них с обеих сторон, чтобы они не раскатились, были предусмотрительно подложены куски коры. Бизья обошел вокруг, оглядел все это придирчивым оком.

— Ого, прекрасное дерево, — говорил он, будто обращался к невидимой толпе. — По такому дереву мой топор пойдет как по маслу. Отличный материал, — заключил он и даже прищелкнул языком от удовольствия.

Плотники, как известно, для того, чтобы внутренняя стена будущего дома была гладкой и ровной, используют бечевку, натертую сажей или мелом. Ее туго натягивают вдоль бревна, после чего оттягивают на манер тетивы и отпускают. Следует короткий щелчок, и от одного конца бревна до другого остается строго прямая черта. Однако старик Бизья в таких случаях полагался только на свой глаз и руки, не уступающие по точности любой линейке. Не теряя времени на всяческого рода ухищрения, он сразу брался за топор. Эх, если б вы только видели, как он тесал бревна! Ровнехонько, не спеша и, казалось, не прилагая никаких усилий. Одновременно с ударом топора он с коротким хеканьем выдыхал воздух. Стесанная поверхность выходила столь гладкой и блестящей, что в пору лизнуть языком.

— У каждого дерева своя особенность, свой нрав, Данзан, — поучал старик и наставительно поднимал при этом палец. — Не следует бездумно набрасываться на бревно, едва его прикатят. Прежде с деревом надо познакомиться, разглядеть в нем все извилины, все сучки и изъяны. Начинаешь рубить — не спеши, не орудуй абы как. Далее, когда опускаешь топор, успевай выдохнуть, умей расслабиться, чтобы дать себе отдых в этот момент. Резвый конь бежит ровно, расстояния покрывает большие. Вот почему учись работать спокойно и аккуратно.

Старательно следуя советам старого мастера, Данзан мог теперь, если нужно, без труда срубить дом и в одиночку. И все же он сознавал, что до учителя ему еще далеко. Бизья же мечтал воспитать мастера, не уступающего ему самому, и поэтому, принимая работу своего ученика, старался не ворчать, не придираться, а спокойно и доброжелательно объяснял, что, где и как можно сделать лучше. А если уж замечал сделанное из рук вон плохо, быстренько исправлял сам. И в таких случаях Данзан, парень самолюбивый и упрямый, злясь в глубине души, сжимал зубы и с большим рвением брался за работу.