Встречный огонь

Когда у поворота на Гангу водитель по его сигналу остановил машину, Балбар спрыгнул на землю и услышал лягушачий хор из болота. Уже надвигались сумерки. «Вот и все. Приехал», — сказал он себе, увидев знакомую дорогу, по которой прежде часто гонял верхом, громким пением оповещая улусных девчат о своем приближении. Теперь ему хотелось прийти домой никем не замеченным, и он был доволен, что приехал в такую пору.

Машина умчалась дальше по тракту, а Балбар, вскинув на плечи легкую котомку, в которой у него, кроме пары белья да бритвы с мыльницей, завернутых в полотенце, ничего не было, зашагал по направлению к улусу.

Шел он сначала бойко, напевая что-то, потом стал прислушиваться: со стороны берегового леса до него долетел голос кукушки. Балбар удивился ему, немного постоял, вдыхая полной грудью степной воздух, послушал и медленно двинулся дальше.

Он не спешил. Иной раз нарочно сворачивал на тропу, протоптанную вдоль кювета, чтобы опять потом выйти на дорогу. Но как Балбар ни удерживал себя, стараясь растянуть время, как ни медлил в пути, ноги сами приближали его к улусу.

Вот и Ганга… С бьющимся сердцем Балбар оглядел первые с краю избы. Кое-где уже светились огни, хотя еще не успело стемнеть. Острый запах кизячного дыма приятно щекотал ноздри. Слышалось блеяние овец во дворах, где-то мычал теленок. Заливистый лай собак заставил Балбара улыбнуться: как давно он не слышал звуков родного улуса. Неожиданно для себя он снял фуражку, да так и пошел, оставив открытой голову с коротким ежиком еще не отросших волос.

«Что-то ждет меня дома», — то радостно, убыстряя шаги, то тревожно, приостанавливаясь, думал он, сворачивая в переулок. По переулку навстречу шел человек. Можно было еще спрятаться за изгородь, но Балбар не рассчитал и столкнулся с человеком лицом к лицу. Они узнали друг друга сразу.

— Балбар? Ты?

— Как будто я, Володя.

— Здравствуй! — Он сильно стиснул руку Балбара.

«Ого, — подумал Балбар не без зависти, — силен», — и оглядел его коренастую, раздавшуюся в плечах фигуру.

— Отпустили тебя? — спросил Володя.

— Конечно. Если бы сбежал, то здесь бы, наверно, не появился. — Балбар надел фуражку. — Ну, а ты? Закончил свой институт?

— Закончил. А как же? Второй год работаю.

— Где?

— Здесь, в колхозе.

— А-а…

Володя торопился, должно быть, шел куда-то по делу, и у Балбара отпало желание продолжать разговор.

«Зазнался ты, друг моего детства. Видать, что зазнался, — раздраженно думал о нем Балбар, когда каждый из них пошел своей дорогой. — А ведь клятву давали дружить вечно… Даже поговорить не счел нужным. Разве это друг? Да, на земле нет ничего вечного», — заключил про себя Балбар.

К дому он подошел тихо. Вот она, маленькая покосившаяся избенка. Глядит на дорогу единственным глазом: из квадратного оконца льется под ноги свет.

«Ждешь ли ты меня, мама? Слышишь ли мои шаги? — Балбар перелез через упавшие жерди там, где раньше была калитка. Ему вдруг вспомнилось, как в позапрошлом году мать силилась сдержать рыдания в зале суда. Словно прощалась с ним навеки. — Мамочка, милая! Ты же всегда говорила, что большой палец может прижаться лишь к своей ладони, а человек — к родному очагу».

Он взялся за ручку двери, потянул ее к себе, дверь лениво скрипнула и открылась.

Шарухи, сидевшая на корточках у печки, даже головы не подняла. Она раздувала огонь и подумала, наверно, что пришел кто-то из соседей. Мало ли когда им вздумается прийти к ней, идут по делу и просто так.

Балбар от волнения прижал в дверях ногу, чуть не запнулся и, чтобы не испугать своим внезапным появлением мать, тихо проговорил:

— Мэндээ!..[3]

Услышав голос, который она различила бы среди тысячи других, Шарухи вздрогнула и не по-старушечьи резво вскочила на ноги. В растерянности, не зная, померещилось ей, или Балбар на самом деле явился, она шагнула к нему:

— Сыночек…

Балбар обнял ее, чувствуя себя сильным перед матерью и оттого еще больше виноватым перед ней. Он погладил ее по голове, отвел за ухо свисавшую над щекой седую прядь:

— Ну, не надо, мама… Не плачьте. Я же вернулся… Как жили тут без меня?

Шарухи поспешно вытерла слезы.

— Говорят, от радости даже старые вороны рыдают, — заговорила она с улыбкой. — Как я жила? Да я-то хорошо жила. Что со мной сделается в родном улусе? А ты вот… Как тебе пришлось? Два года!..

Она пристально посмотрела на сына и вдруг заметила, как сузились его глаза.

— А, не будем об этом… — Балбар махнул рукой и поморщился.

— Верно, верно, сынок. Не будем. Тебе надо отдохнуть с дороги. Устал ведь.

Шарухи засуетилась: от стола к печке, от печки к столу — забегала, гремя посудой, уронила тарелку, смеясь, подобрала с пола брызнувшие в разные стороны осколки.

Балбар тем временем умывался, шумно фыркал, разбрызгивая воду. Потом надел чистую рубаху и стал ходить по избе, а мать украдкой следила за ним счастливыми глазами.

Он — единственный сын у нее. Вырос без отца — так уж получилось: в молодости Шарухи была не хуже других девушек: в карман за словом не лезла и работу всякую делать умела, хотя в доме у них был достаток. Но женихов от себя отпугивала — то ли крутым нравом своим, то ли капризами. В улусе про нее даже частушку сложили:

Кто был отцом Балбара? В каждом улусе есть женщины, которые в один миг могут разгадать любую тайну и тут же сделать ее достоянием многих. Но тайна Шарухи осталась неразгаданной. Ни в Ганге, ни в соседних улусах нет человека, на которого был бы похож Балбар. Люди помнят, как Шарухи полгода провела на лесозаготовках. Оттуда она приехала неузнаваемой. Там, как видно, улыбнулось ей короткое счастье. И вот родился у нее сын. Он вырос красивым, Балбар. Из-за него ссорились между собой девушки, пока не пришла беда…

Скоро стол был уставлен едой. Мать и сын уселись друг против друга. Балбар накинулся на сушеный творог — айрхан и жадно, с хрустом жевал его.

— Что это я? — Шарухи вдруг соскочила с табуретки и кинулась открывать большой сундук, занимавший чуть ли не полстены, достала оттуда бутылку водки и поставила перед сыном: — Вот! — Потом вынула из настенного резного шкафчика стаканы, приговаривая: — Грешно не вспомнить о боге, когда сын вернулся живой и невредимый. Выпьем…

Балбар открыл бутылку кончиком ножа и налил себе и матери.

— Ладно. За мой приезд и за ваше здоровье, мама. — Они чокнулись и, не глядя друг на друга, выпили: мать — пригибаясь к столу, сын — запрокидывая голову. Балбар осушил все до дна, даже воздух хмельной вдохнул из пустого стакана с последней капелькой, сморщился и понюхал кусочек хлеба…

— Закусывай, ешь, сынок…

Балбар кивнул.

Она тоже допила свою водку и крякнула.

— Да ты ешь, ешь, сынок… У тебя всегда был хороший аппетит. И в детстве, помню, ты любил айрхан. Бывало, поставлю я сушить его на крышу, солнце еще высоко, глядишь, а айрхан уже кто-то ополовинил. Ну, думаю, это воробьи клюют. Сделала чучело. Только зря старалась. Один раз выхожу из дому, вижу: сыночек мой на крыше сидит, лакомится. Вот так воробей, думаю… — беззвучно похихикав, Шарухи вдруг встала. Подойдя к сыну, она обняла его и неловко прижалась губами к его щеке.

Балбар мягко отстранил ее руки и, когда она уселась на прежнее место, спросил отчужденно:

— Значит, я воровал?

— Да нет же… нет, — пугаясь его сурового взгляда, заторопилась мать. — Ты был просто находчивым и толковым. Как это… Маленький да удаленький. Все понимал, где свое и где чужое. Люди говорили, что из тебя хороший хозяин выйдет. Помнишь, как ты насобирал целую кучу бабок, а?..

— Помню… — сказал Балбар. — Одну продавал за пять копеек. А отлитую свинцом за двадцать копеек. Наутро сам же их выигрывал. И снова продавал… Да, есть что вспомнить, — с ядовитой усмешкой заключил он, давая этим понять, что не стоит ворошить прошлое. — Дров хватало? — спросил он неожиданно.

3

Мэндээ — здравствуйте.