Страница 80 из 92
«Высокий гость» уже уходил — устраиваться в гостиницу, а Павел Петрович его напутствовал:
— Потом сюда — я еще буду здесь, и ко мне ужинать. Хорошо? — А когда тот закрыл за собой дверь, глубоко вздохнул и рассмеялся ему вслед. — А знаешь, почему он зачастил к нам?
— Кто ж этого не знает, — сдержанно ответил Першин.
— Подфартило девке, правда? А он стесняется чего-то, тянет резину… А чего тянуть? Раз-два — и свадьбу, а? — Павел Петрович панибратски подмигнул и расхохотался. — А что? Скажешь, браки свершаются на небесах? Ерунда! — И нажал кнопку. — Я их мигом сейчас сосватаю — засекай время!
Оля открыла дверь и замерла, дожидаясь приказаний.
— Зайди, Оля, сядь, — пригласил Павел Петрович.
Оля прошла и неуверенно села, Павел Петрович вышел из-за стола и остановился перед нею с чуть-чуть насмешливой улыбкой.
— Как ты думаешь, Оля, зачем сюда ездит Виктор Иванович? Не догадываешься?
Оля покраснела и пожала плечами.
— На рыбалку… воздухом подышать…
— А хочешь, я тебе открою одну тайну? Нравишься ты ему, Виктору Ивановичу… а он неженатый, между прочим!
— Он же старый… — опустив голову, едва слышно проговорила Оля.
— Какой он старый?! Пожилой человек, но еще совсем не старый… Зато у него прекрасная квартира, машина, огромные связи в городе: не попрыгунчик какой-нибудь — солидный человек! И хороший, главное, человек! Так что смотри, не упусти шанс — такой журавль тебе в руки летит…
Оля еще ниже опустила голову.
— Зачем вы так, Павел Петрович? Ну зачем вы смеетесь надо мной?
— Еще чего! Почему это я смеюсь?
— Ну, вы говорите про машину, квартиру, связи… разве это главное?
Павел Петрович смутился.
— Не главное, разумеется… но существенное. Тебе же хочется жить в большом городе, в хорошей квартире и так далее?
— А если я люблю другого человека?!
— Что?! — насмешливо переспросил Павел Петрович. — Она любит другого человека! — и хохотнул. — Да что ты понимаешь в этом! Любит… На две недели эта твоя любовь, на месяц, в крайнем случае… — И уже совсем обиженно проворчал: — Любит она… шалопая какого-нибудь.
Оля всхлипнула и закрыла лицо руками.
— Господи! Ну почему все считают меня за дуру?..
— Да потому, что ты и есть… — в сердцах начал Павел Петрович, но сдержался в последний момент и, когда Оля выбежала вся в слезах, все-таки договорил: — дура! — Махнув рукой, огорченно пошел на свое место, — Да и тот тоже хватил! Двадцать лет с хвостиком — все-таки разница?! — Сел в кресло, вздохнул протяжно, потер лоб ладонью. — Ладно… пошутили и будет!
— Кому-то шутки… а мышке слезки, — сказал Першин неприязненно.
Но Павел Петрович не почувствовал тона, даже не обратил внимания — так он был возбужден. Да и коньяк, хотя и в служебной дозе, тоже, наверное, действовал.
— Гляди, как бы эта мышка тебя не скушала: с нее станется! — Он склонил голову и, чуть прищурив один глаз, посмотрел на Першина, словно прицеливаясь. — А что? По-моему, она в тебя метит… и недаром завела тут речь про любовь…
— Это и есть тот разговор, для которого я должен был зайти?
— Да нет же! — отмахнулся Павел Петрович. — Но жениться тебе надо — пора уже, дорогой мой! А то ведь роста не будет!
— Какого роста?
— Такого роста… Вот есть, например, мнение выдвинуть тебя секретарем парткома, а это, как ты сам понимаешь, дело нешуточное! Тут уж мальчиком ходить как-то не того…
У Першина внутри все ширилась и поднималась какая-то неуемная злость. Он старался подавить ее, но она лезла из него, как перекисшее тесто. «Сидит… самодовольный, властный — этакий вершитель судеб… — думал он, глядя на Павла Петровича, — А ведь старше меня всего на три года… Что власть делает!»
— А чье мнение? — глухо спросил он.
— Мое, во-первых… ну и… некоторых вышестоящих партийных работников.
— Понятно… — тихо отозвался Першин. — А Григорий Иванович куда?
— Он уходит на пенсию.
— Уходит или его уходят?
— Уходит сам, не переживай… Кстати, и он считает, что лучшей кандидатуры нам не найти.
— Разве мало у нас хороших людей — коммунистов?
— А кого? Специалиста выдернуть из производства? Работника? Плохого не утвердят, а хороший мне в хозяйстве нужен.
— Парторг, по-твоему, не работник?
— Не придирайся только! Не лови меня на слове! Сам понимаешь прекрасно — это лучший вариант! И самый простой: людей ты хорошо знаешь — они одни и те же; работа — примерно одинаковая. Перейдешь из одного кабинета в другой — только и делов! Першин помолчал, тяжело вздохнул.
— А если я не захочу?
Павел Петрович снова посмотрел на него, словно прицеливаясь.
— Почему?
— Ну-у… у меня, может быть, другие жизненные планы.
— А устав ты помнишь?
— Помню… но так обычно не делается, чтобы против воли на руководящую работу…
— Всяко делается! — жестко отрубил Павел Петрович. — Как надо, так и делается… А что у тебя за планы?
— Я институт кончил… — не сразу ответил Першин, — педагогический, между прочны.
— В школу собрался?
— Допустим…
Павел Петрович недоверчиво и удивленно хмыкнул.
— Нашел тоже!.. Ему такое дело предлагают… такими должностями не бросаются, понял? Это тебе не шуточки! Чего это ты вздумал вдруг?! Никогда от тебя не слышал…
Першин развел руками, прямо посмотрел Павлу Петровичу в глаза.
— Хочется жизнь прожить честно — такое маленькое скромное желание!
Павел Петрович изумленно вперил в него самонадеянный взор.
— Так… а партийная работа тебе в этом помешает?
— Не совсем так, — твердо и спокойно ответил Першин. — Просто в этом случае я должен буду еще долгое время работать с нынешним директором, находить общий язык и вообще быть ему признательным за все те блага, которыми он осыпает меня.
Это было совсем неожиданно и, должно быть, очень обидно и неприятно для Павла Петровича. Он просто растерялся, но скоро привычно взял себя в руки.
— Значит, директор тебя не устраивает?
— Да, директор… за которого я когда-то голову мог положить, а сейчас бы очень жалел об этом.
— И что тебя не устраивает во мне?
— Многое.
— А конкретно? Ты можешь сказать конкретно? Хотя бы одну из причин?!
— Конкретно, Павел Петрович, ты все меряешь на деньги, — прямо и твердо продолжал Першин, — на материальные блага, так сказать… Я как-то раньше не придавал этому значения: экономические рычаги, принцип материальной заинтересованности и так далее — все как будто правильно, естественно, но однажды вдруг испугался… Испугался, когда понял, что деньги у тебя стали мерой всего, мерой добра и зла, нужности и ненужности людей, их поступков — все на рубли! И у нас у всех, работающих с тобой, тоже… постепенно… Мы уже не замечаем, как строим на этом все наши отношения, систему доводов…
— Стоп! — нетерпеливо остановил его Павел Петрович. — Тогда я хочу уяснить несколько принципиальных моментов. Момент первый: кто после меня громче всех ратовал за хозрасчетные звенья, утверждая, что это принцип настоящей материальной заинтересованности и ответственности за труд, за его конечные результаты; и когда у некоторых вышло по четыреста рублей в месяц и райфинотдел испугался, кто вместе со мной доказывал на всех уровнях, что нужно выплатить рабочим все до копейки, а не причесывать под общий уровень?! Кто это был — ты или не ты?
— Я… Ну и что?
— Ничего — постой! Момент второй: почему мы отказывались от двухсменки на ферме и перешли на двухцикличную дойку? Потому что в наших условиях это грозило, прежде всего, потерей в зарплате доярок — так или не так?
— Так…
— И кто после меня снова горячее всех убеждал нашего многоопытного Григория Ивановича, что нет такого закона, чтобы доить коров именно три раза, а не два, допустим, или четыре?
— Я, — твердо сказал Першин.
— Но ведь мы рисковали, когда решили попробовать это дело на третьей ферме, хотя и знали, что удои сначала упадут, а потом должны выравняться. Ведь если бы там, наверху, узнали, почему упали надои, нас вытряхнули бы из кресел, не дожидаясь результатов эксперимента. И теперь ты в этом раскаиваешься — так?