Страница 20 из 102
Это был точь-в-точь тот охотник, который мог бы сопровождать по санному пути молодого геолога, женщину-врача, ее дочь-студентку и еще кого-нибудь из героев Иванова в его новом фильме. Если бы этот фильм состоялся…
От кончика носа до кончика хвоста, вытянувшись в одну прямую линию, собака скользила по лыжному следу за охотником.
Лошадь не быстро, но торопливо побежала своей дорогой — ей оставалось бежать три-четыре километра, недалеко, и она догадывалась об этом.
Иванов же думал, почему он так мало замечает свой нынешний путь и только вспоминает и вспоминает?
Видит вокруг себя пейзажи, а свою дорогу заметил только в каких-то отрывках — в цвете леса и неба.
Масть лошади, на которой он ехал, он увидел только что, вот сейчас — лошадь оказалась гнедой, запах ее пота ударил ему в лицо лишь сию минуту — он был острым и гармонировал с запахом не нынешнего, тоже острого мороза. Скрип санных полозьев, который сопровождал его нынче, был тоже не нынешним и доносился откуда-то издалека.
Вот и с замыслом происходило что-то: он рвался в клочки и уходил от него.
Он пришел к Иванову, как всегда, нежданно-негаданно, в нестерпимо жаркие дни и на берегу моря, а теперь исчезал вместе с охотником и его собакой, тоже мелькая где-то между серых, землистых стволов огромных сосен.
— Почему? — спрашивал себя Иванов. — Почему исчезает интересный и многообещающий замысел?! — недоумевал он.
Потому что это был последний санный путь Иванова, только он не знал об этом, не догадывался.
Он был еще не старым человеком, он проживет еще немало лет, поставит довольно много фильмов, в том числе один или два хороших, у него сохранится интерес к жизни, причем — взаимный, жизнь по-своему тоже будет интересоваться Ивановым, но на санях он больше не будет ездить уже никогда: у него не будет такой необходимости.
Ни у него самого, ни у его детей и внуков. Все они, в соответствии с расписаниями, будут и дальше двигаться по земле на поездах и автомобилях, будут плавать на водных ракетах и летать на воздушных лайнерах, но разве только один какой-нибудь внучонок Иванова однажды, в дни зимних каникул, прокатится три круга по центральной площади города на разукрашенной лошадке, в разукрашенных саночках.
Ни лошадки, ни саночки ничего не подскажут веселой детворе о санных путях, и дети никогда и ничего не узнают о них сами по себе, непосредственно, разве только с помощью книг, картин и кино.
Вот и в жизни Иванова было много путей, иногда он выбирал их, иногда — они его, он предчувствовал появление и еще каких-то неизвестных путей, но когда какой-нибудь путь становился прошлым для него — он не умел об этом догадаться.
Д. Константиновский
ЕСТЬ ЛИ У ЧЕЛОВЕКА КОРЕНЬ
Взрослые никогда ничего не понимают сами, а для детей очень утомительно без конца им все объяснять и растолковывать.
От инженера Иванова ушла жена. Ушла, уехала в другой город. Через полгода Иванову удалось заполучить сына на зимние каникулы. Был Иванов тридцати пяти лет, крупный, черноволосый, с ясными серыми глазами, щекастый, как ребенок. Работу свою он знал и любил ее за то, что она ему давалась. Он быстро вырос, изведал вкус власти и принятия крупных решений, и ему доставляло удовольствие раздумывать о том, какой путь открыт перед ним. Природная рассудительность и инженерская привычка к анализу сделали его человеком уравновешенным, уверенным в прочности мира и в том, что жизнь устроена скорее просто, чем сложно. Порою его удивляли чьи-то поступки, сомнения, радости и огорчения; порою он удивлял нас своими бесстрастными суждениями; во всех случаях он искренне оставался при своем мнении. Все привыкли к этому; в конце концов, приходили к нему за техническими решениями, а не за житейскими советами. Умел он глянуть через очки так четко, коротко, чуть прищурившись, с едва намеченной улыбочкой, что становилось не по себе от этого проницательного, враз прочитывающего вас взгляда, и то мгновение, которое он длился, лицо Иванова казалось неподвижным. А мог бросить очки на стол, потянуться, заложить ногу за ногу и улыбнуться так, что на щеках появлялись ямочки. Но это давно уже никого не обманывало. Никто и не удивился, когда жена ушла от него.
Сына Иванов привез рано, еще в двадцатых числах. Ходил за мальчиком по дому, отмечая, как узнает он квартиру. Сын вытянулся, похудел и побледнел; заглядывая ему в лицо, Иванов то принимался искать в нем черты жены, то воображал его, первоклассника, за партой; Иванову было и сладко, и грустно. На кухне ему влетело за погубленные цветы:
— Папа, ну неужели так трудно полить цветочек?
Иванов смутился.
— Папа, ты же знаешь, как мама любит эти цветы!
Сын говорил огорченно и деловито.
— Ну что с тобой поделать, папа!
Иванов рассмеялся, и детские ямочки появились на его розовых щеках.
А потом зазвонил телефон. Иванов снял трубку, продолжая смеяться; затем враз стал серьезен:
— Когда? Сколько? Где? Кто пострадал?
Сын взял его за руку:
— Папа, папа! Я во двор, к ребятам, ладно?
Иванов кивнул ему, помог одной рукой надеть пальто, а другой прижимал трубку, выслушивал детали.
— Ясно, — сказал он, — Сейчас буду.
Распахнув окно, Иванов позвал сына. Мальчик поднял к нему голову, победно взмахнул над головой каким-то прутиком и вприпрыжку помчался к двери подъезда.
Иванов уже проверял свои карманы: пропуск… ручка… удостоверение по технике безопасности…
— Сын, — сказал он доверительно, — я должен ехать на работу. К вечеру вернусь. Будь тут молодцом. Договорились?
— Ладно, папа, — торопливо ответил мальчик. Он был занят другим. — Смотри!
Иванов не видел ничего особенного в сухом ощипанном прутике.
— Я посажу его, и он вырастет!
Мальчик воткнул прут в цветочный горшок, примял землю.
— Хорошо, — сказал Иванов за недостатком времени. — Я поехал.
У инженера Петрова жены не было вовсе. Сначала война, а потом привезенные с нее заботы мешали Петрову. Молчун, скептик, он холодно взирал на мир маленьким голубыми глазами. Новичков пугали его худоба, желтизна его лица, отсутствие жестикуляции. Никто никогда не видел, чтобы он сделал шаг навстречу собеседнику, — скажем, улыбнулся или смягчил интонации. И потому вам начинало казаться, будто вы имеете дело с говорящей машиной. К тому же, подавляющей своей квалификацией. И тут вас могло выручить только чутье. Если вы принимали эту игру и пытались тоже показать себя машиной, то вскоре обнаруживали, что стоите за кульманом в другом отделе. Если же интуиция подсказывала вам открыть Петрову человеческие качества, — вы могли считать, что судьба ваша устроена. Я встречал у Петрова конструкторов, полностью живших по его советам. Да и мне случалось обращаться к нашему старику в трудную минуту…
Иванов пришел к нему зеленым инженером. Старик вырастил его и сделал ближайшим своим помощником. Бывало, старик ложился в больницу на полгода и доверял Иванову все технические задачи. С людьми у Иванова получалось хуже, и старику приходилось принимать сотрудников в палате. Иванов давно мог бы получить собственный отдел, да старик его придерживал. Из-за этого у них уже начали портиться отношения. Как обычно бывает, пошли разговоры, что Петров не дает расти своим сотрудникам.
Авария произошла по вине старика. Получилось так, что испытания закончились взрывом. Пострадал ли кто-нибудь? Спасибо железобетонным блокам, никто не пострадал. Кроме Петрова: ему грозило снятие с работы.
Вечером Иванов купал сына и пытался объяснить ему, почему прутик не вырастет. Сын не принимал его объяснений, а Иванов не мог понять, что это за невосприимчивость к логике.