Страница 6 из 52
Японцы привыкли к рису, не сдобренному маслом, редко пьют молоко, почти не знают сливок, сметаны — ведь скота в стране очень мало. Нашего дневного рациона японцу хватило бы дня на три.
Япония — страна малых доз. В свою трубку японец кладет крохотную щепотку табака — гораздо меньше нашей сигаретной порции. Маленькую рюмочку сакэ — подогретого рисового вина умеренной крепости — японец пьет полчаса, крохотными глоточками. Он воздержан во всем. Это воспитано веками лишений, вошло в традицию.
Жизнь в живописной Японии всегда была до крайности суровой. Императорские указы запрещали под страхом наказания простому человеку съесть или надеть то, что доступно самураю. Вплоть до середины XIX века бытовал страшный термин «лишние дети». Только трое детей в семье считались желанными, остальных обычай разрешал уничтожать. Убийство новорожденных было во многих селениях обычным делом…
Можно только поражаться выносливости людей, которые, питаясь впроголодь, отстроили Токио, разбитый в годы войны американскими бомбами, создали великолепные машины, дороги. Страна высокоразвитая, с передовой индустрией постоянно недоедает.
Цены растут. Немалую часть скудного обеда приходится уделять на содержание американских войск, разместившихся в Японии.
Хуже всего живется земледельцу. Он по старой поговорке «не должен ни жить, ни умирать». Недавно на страницу газеты «Асахи» попало письмо девятнадцатилетней девушки, перебравшейся из голодающей деревни в столицу. Вот оно:
«Только раз в месяц крестьяне едят рыбу. Это обыкновенно макрель, самая дешевая. Лучшего блюда у нас пет. Ребенок, получивший кусок рыбы, не съедает его сразу, а сохраняет два-три дня, такая это редкость. Уходя работать в поле, мы берем с собой вареный ячмень, редиску или квашеную сою да еще кувшин с водой. Это и есть повседневная наша пища».
ПАГОДЫ И БУДДА
Нет, я ни в чем не собираюсь обвинять японское Бюро путешествий. В автобусе удобно, маршрут у нас такой же, как у всех прочих туристов — у англичан, у французов, у американцев. Цель его обозначается английким словом «сайт-сиинг».
Что значит «сайт-сиинг»? Буквально — «осмотр видов». Понятно, лачужки окраины, демонстранты у парламента— не «вид» для туриста. Ему надо полюбоваться па обезьян в парке Уэно, погулять по саду Хаппо-эн, посетить картинную галерею Мейдзи.
И верно, нельзя покинуть Токио, не увидев всего этого. К сожалению, в парке Уэно нам мешал дождь, у обезьянок не было охоты резвиться на корнях и сучках толстенного дерева-макета в вольере. Уэно — популярное место отдыха токийцев. Часть его занимают клетки со зверями и пестрые палатки — чайные.
Зато в Хаппо-эн мы попали как раз в интервал между набегами дождя. Сад невелик, но кажется очень обширным — таково искусство прославленных японских садоводов, основавших его много столетий назад. Взгляд нигде не упирается в ограду, не находит предела замечательной зеленой композиции, деревья и кусты всюду смыкаются перед вами, и тропы ведут, кажется, далеко-далеко! Нашлось место и для пруда, он причудливо извилист, одна за другой открываются заводи. В них звезды лотосов, белые с оттенком золота, словно тронутые светом встающего солнца. Воин Мидароку, побежденный в бою и сделавшийся каменщиком, поставил вон тот светильник восемьсот лет назад в честь богов. Светильников в саду десятка три; тот, что вытесан Мидароку, имеет форму большого, выше человеческого роста, гриба. Остальные тоже старинные; это по преимуществу четырехугольные каменные лампады, прикрытые острой кровлей. Тысячу с лишним лет стоит башенка-пагода из тринадцати камней. Каждый вырезан в виде кровли, и все они, взгромоздившиеся друг на друга, увенчаны каменным же шпилем. Постройка чудесных, классических пропорций стройная, легкая.
Хаппо-эн привлекает еще и коллекцией карликовых деревьев. Особенно изящны сосенки с Курил. Растут деревья в ящиках, расставленных на длинных столах. Поколения садовников ухаживали за этими старцами-лилипутами двух- и трехсотлетнего возраста.
В галерее Мейдзи мы увидели памятники более позднего искусства. Сперва подумалось, что я на выставке декоративных панно. На высоких, узких полотнах кисть художника нанесла и лотосы, и вишни в цвету, но лишь как обрамление совсем иного, политического сюжета. В той же манере, которую мы сразу воспринимаем как японскую, изображены пушки, броненосцы. Пушки, стреляющие в китайцев, военные корабли в битве с русской эскадрой у Цусимы.
Здесь наша девушка-гид, по имени «Прозрачный ручей», перед тем обстоятельно называвшая нам события эпохи императора Мейдзи, вдруг бросилась бежать. Единым духом она оставила за собой добрую дюжину картин, всю русско-японскую войну.
— Тут… Тут вам незачем смотреть, — проговорила она, розовея от смущения.
Среди нас был историк, доцент университета. Он обратился к девушке и заявил, что мы вовсе не хотим замалчивать прошлое. И к тому же наш народ, как и японский, не повинен в войне. Он говорил долго, книжными фразами, и жестикулировал, как на кафедре, но мы не сетовали на него. Это следовало сказать.
«Прозрачный ручей» кинула доценту понимающую улыбку. Мы не урезали историю. Мы осмотрели всю галерею. До чего же красиво, возвышенно выглядит война двадцатого столетия, написанная в условном японском стиле! Где кровь, где страдания? Разрывы снарядов подобны праздничному фейерверку.
Я спросил у «Прозрачного ручья», есть ли в Токио музеи современной живописи, художественного ремесла. Да, есть, но это частные коллекции, не отличающиеся полнотой. Нынешние картины можно смотреть там, где ими торгуют, — в зале большого универмага.
На другой день мы выехали в Камакуру — маленький городок на побережье. Шоссе лишь ненадолго вырвалось из городских теснин. Кончилось Токио, начался Кавасаки, потом Иокогама, Офуна. В промежутках между городами поля, засаженные овощами, опрятные, как вычищенные коврики, без единого сорняка. Слева медленно, торжественно накатывается океан. В него погрузился обломок суши — островок Эносима, соединенный с берегом тонким, словно канат, мостом. Эносима — маленький пятачок, а чего только нет на нем! Домики селения, сады, нагромождения серых известковых скал, бесчисленные миниатюрные фиорды, а в середине лес. И еще маяк, зверинец, купальни, древний храм…
Когда устаешь от мелькающей пестроты японского пейзажа, емкого до пресыщения, смотришь на океан, спокойный, отливающий металлом под набухшими дождевыми облаками, на редкие точки рыбачьих лодок.
Городок Камакура известен знаменитой статуей Будды. Высота фигуры, отлитой из бронзы, 42 фута, год постройки — 1252. Путеводитель сообщает еще, что желающим дозволено подняться по лестнице внутри Будды и посмотреть на мир через его глаз. Что за охота! Как и пагода в саду Хаппо-эн, камакурский Будда велит человеку просто созерцать. Будда сидит на пьедестале, скрестив ноги, соединив опущенные перед собой руки. Веки его прикрыты. Гений средневекового мастера поразителен! От всей фигуры, даже от складок одежды, местами позеленевшей от времени, веет глубочайшим покоем, мудрой сосредоточенностью. Вокруг статуи как бы зона тишины. Кажется, перестаешь слышать гомон многоликой толпы, снующей вокруг.
Жаль, что к таким шедеврам искусства нельзя пускать зрителей по одному. Несбыточная мечта!
Сегодня тут туристы из разных стран. Стрекочут кино- и фотокамеры. Шумнее всех американцы, им, конечно, непременно надо забраться в голову Будды, чтобы потом хвастаться где-нибудь в Дакоте или Оклахоме.
К Будде приехали японские школьники. Экскурсии, как я заметил, играют существенную роль в воспитании ребят. Девочки в белых передниках, мальчики, напоминающие с виду наших ремесленников, — схваченные ремнями темные гимнастерки, широкие фуражки. Мы, советские туристы, отвлекли их от Будды; милая, живая детвора обступает нас, жаждет значков, автографов, спичечных коробков.
К статуе ведут ряды каменных светильников, аллея деревьев, посаженных во славу Будды императором, принцем или видным самураем. От некоторых деревьев сохранились лишь сухие пни. У самых колен Будды корзины с фруктами, цветы. Это — приношения. Будда привлекает не только туристов, но и паломников.