Бобовый король

— Ты не бросай ее, — сказал я.

Вечером приехал Этьен. В пансионе получили очередную партию мебели и всякого оборудования. Этьен, Пуассо и Анетта хлопотали целый день в новом, только что пристроенном флигеле.

— Тебя ждут там в воскресенье, — сказал Этьен. — Ты не возражаешь?

— Нет.

— Публика там... Один показал себя... Тарелку разбил. Ему мясо с чесноком дали. Раскричался! Еврейское, мол, блюдо. Пуассо и тот теряет терпение. До сих пор они, по крайней мере, не скандалили.

Час спустя Этьен повторил все это Маркизу, нежданно прикатившему к нам на своей малолитражке.

Маркиз кивал, — он словно ожидал услышать что-то в таком роде. Я чуял — у него тоже есть новость, и поважнее. Расспрашивать он себя не заставил, — осушил две чашки кофе и рассказал, что было с ним на «Ландыше».

— Без вас мне не разобраться, — сказал Маркиз. — Меня ведь не было с вами, когда вы поймали немецкого курьера с бумагами, помните? Я был в лесу. Вы потом хвастались: до чего ловко сработали!

— Да, — сказал Этьен. — Боши свалились прямо в ловушку, без выстрела.

— Нет, один выстрелил, — поправил я.

— С перепугу пальнул куда попало. Угодил в сосну, кажется.

— А вы могли бы показать мне место? — сказал Маркиз. — Я ведь до сих пор не имею представления, где именно вы так отличились.

Нотка иронии, едва ощутимая нотка иронии звучала в этих словах.

— Раз нужно... — промолвил Этьен. — Отсюда полкилометра, от силы шестьсот метров.

Маркиз вскочил:

— Пошли, пока светло! Есть одна идея. Надо проверить.

Что за идея, он не объяснил. До чего он сегодня деловит и скуп на слова, наш Маркиз! Через две минуты мы уже лезли по откосу, вздымавшемуся сразу за скотным двором, скользили по сухой траве, хватались за деревца. Тут уж было не до разговоров. Вскоре деревья стали выше, начался лес, опору нам предлагали ветви, опахала папоротников, кочки.

Этьен повел нас кратчайшим путем. Мы срезали большой виток дороги, и, когда вышли на нее, запыхавшиеся, с липкой смолой на руках, я тотчас узнал Римский рудник, где мы устроили засаду.

Если верить молве, древние римляне добывали тут железо. Быть может, они первые и проложили дорогу, которая сейчас сбегает круто вниз, потом — уже на самой опушке — одолевает небольшой порог, зовя нас вон из леса, на широкую луговину, где золотится день, пронизанный косыми лучами солнца.

— Ох, ноги заболели!

— У меня тоже, Этьен, — сказал я.

— С непривычки, — успокоил Маркиз.

Наверно, не один я, все мы трое обнаружили в своих уставших, ослабевших ногах тяжесть лет, набежавших со времени той засады...

— Старые мы стали, вот и всё, — бросил Этьен, любивший вот этак, грубоватой прямотой реагировать на деликатность Маркиза.

— Ну, застонали! — возмутился я.

— Давай-ка на свой пост, Мишель! — Этьен повернулся ко мне. — Мы посмотрим, какой ты прыткий. Мишеля мы отправили на дерево, наблюдать, — пояснил он Маркизу.

Где оно, мое дерево? Не тот ли гвардеец-дуб? Теперь на него не влезть, — гладкий черный ствол уходит ввысь и исчезает в густой глянцевой листве, упрямо пружинящей под наскоками ветра.

— Что, сдрейфил! — смеется Этьен.

Маркиз серьезен. У него нет желания дразнить, да и некогда. Он развернул карту. Разложив ее на пне, он делает отметки, слушая меня и Этьена. Мы наперебой вспоминаем вслух.

Я сидел на дереве, а Этьен и Пуассо залегли в ложбинке, за ее порогом, который послужил удобным бруствером. Мотоцикл с тремя гитлеровцами появился там, на луговине. Я мгновенно спустился. Противник мог меня заметить.

Маркиз перебивал нас, требовал подробностей. Он сам припал к брустверу. А немцы, где они были, когда наблюдатель увидел их с дерева? Мы вышли на луговину, Маркиз поставил на карте еще один крестик красным карандашом.

— Мы хлестнули из автоматов, — сказал Этьен. — Покрышки захлопали. Один из солдат сдуру выстрелил из карабина. Потом и он поднял руки.

— Трое против троих, — произнес Маркиз. — Силы равные, почему же они так быстро сдались? Кинулись бы за бугорок, достать их там было бы не просто.

Маркиз отбежал к бугорку, присел, потом вернулся к нам.

— Сорок пятый год, — сказал Этьен. — Войну они, по существу, уже проиграли и...

— Это я понимаю. И все же... А тот солдат, когда он успел выстрелить? Обер-лейтенант и ефрейтор подняли руки, а солдат воюет по-своему, снимает с плеча карабин...

— Нет, не так, — сказал я. — Оружие они все держали наготове. Карабин, автомат, револьвер...

— Мишель прав, — поддержал Этьен. — Естественная предосторожность. Тут и раньше бывали засады.

— Любопытно, — сказал Маркиз.

Нагнувшись над картой, он стал тыкать в свои крестики и закорючки, разбросанные по простору курчавого Тюреннского леса, прорезанного коричневыми хребтами и голубыми ниточками речек и ручейков.

— Ехал он отсюда, из штаба армии... Бумаги были адресованы сюда... Вот прямая дорога, бойкая, вон сколько на нее нанизано воинских частей! Так нет, ваш обер-лейтенант делает крюк, забирается в глушь...

— Мог сбиться с пути, — сказал я.

— Слепым надо быть, — возразил Маркиз. — Учтите, он везет секретные документы. И нате, получайте! План обороны, намеченная линия Германа, ее расположение, огневая мощь...

— Да, — кивнул Этьен, — досталось нам все дешево. Что ж, офицер, может, давно решил распрощаться с Гитлером. Ждал подходящего случая. Солдат и ефрейтор, понятно, не подозревали... Обер-лейтенант, я считаю, хотел сдаться, но побаивался, вот он и принес в дар свою сумку с бумагами, в дар, как доказательство искренности.

— У вас на допросе он молчал, так ведь? Просил только скорее переправить к американцам.

— Набивал себе цену.

— Неприятно, герои, — сказал Маркиз, — но обер-лейтенант вас здорово надул. Документы — фальшивка, липа!

Мы онемели. Что значит фальшивка? Мы очень гордились захватом курьера. И вдруг — обманул! Чем же? И какая же фальшивка, если я копал линию Германа, копал собственными руками!

Маркиз не отпускает нас от карты. Он складывает один ее край, расправляет другой, — теперь из зелени, как рифы из морской поверхности, вылезают скалы Чертовой западни, а пониже — черный зигзаг траншей.

— Вот линия обороны. Очень короткая, и однако ей дали имя. Линия Германа! Положим, только первая очередь линии, если доверять трофейным бумагам. Реклама, чистая реклама! Американцы на линии Германа потеряли четырнадцать человек. Всего-навсего! Историки пишут, фашисты не успели дать отпор, союзники быстро рванули вперед. Да, быстро. Но все равно... Я спрашивал специалистов, они согласны со мной: там и не могло быть сильного сопротивления.

Мы все еще не догадывались, что́ он стремится нам втолковать. Передо мной возник танк с белой звездой, спасший меня.

Оказывается, у гитлеровцев на линии Германа было около батальона пехоты и батарея противотанковых пушек. Маркиз вычитал это в мемуарах. Огонь немцы открыли, еще не видя американцев, — было приказано произвести как можно больше шума, отвлечь на себя внимание противника. От чего? Соседей на флангах ведь не было.

— Странный приказ, не правда ли?

— Допустим, — сказал я. — А дальше что?

Маркиз не спешил, однако, удовлетворить наше любопытство. Ему хотелось, должно быть, чтобы мы оценили весь ход его рассуждений.

— Скажи, Мишель, — он положил мне на плечо руку, — доставляли при тебе боеприпасы?

— Да, чемоданы со снарядами, — ответил я. — Для мелкокалиберных орудий.

— И много?

— Порядочно. Их привезли на грузовиках и снимали...

Маркиз до боли стиснул мое плечо:

— В них-то вся суть... Ты, Мишель, не закапывал их, этим занялась другая партия пленных, и из нее, видно, никто не уцелел... Но может быть, ты вспомнишь, где лежали чемоданы, где их сгружали?..

— Сомневаюсь, Бернар. А зачем это? — спросил я.

...Луч прожектора скользит по машинам, по чемоданам, спущенным на землю... Железные, ребристые, темно-зеленые чемоданы с деревянными ручками. Подобранные на поле боя, они попадали к фермерам, заполнялись домашним добром...