Бобовый король

— Помешали, — бросил он и выругался. — Ну-ка, расходитесь все... А с вами, маркиз, мы еще встретимся...

Он отпер дверь.

В коридоре пусто. За дверью взахлеб хохотала женщина. В зале разливается аккордеон, отбивают чечетку. Звуки кафе-бара «Ландыш», обыкновенного кабака. Звуки жизни, которая возвращается нестройным прибоем.

Жермен подал плащ. Маркиз вышел на сходни, покачнулся, схватил перила. Его трепал озноб. Перед главами замельтешили плитки, белые плитки, уродливые пятна крови. Наверно, для него никогда не будет плиток чистых, без крови.

А спектакль подготовлен заранее. Это один из артистов, спрятанный за кулисами, ломился в дверь, изображал чудесное спасение, явившееся в последнюю минуту.

Напугать — вот что требовалось. Взялись неумело, перестарались. Спектакль громоздкий, несовременный. Чересчур много слов. Кто он — этот клетчатый?

Маркиз сделал несколько шагов по мосткам и остановился. Постоял еще немного. Хорошо над водой, легко дышится.

Да, пугают. И следовательно... Маркиз засмеялся от радости — так обрадовала внезапно возникшая уверенность. Он на правильном пути. Дело бросать нельзя.

Доски скрипнули, кто-то соскочил на них с бетонной лестницы на берегу. Цветные лампочки — гирляндой над сходнями — тотчас окатили пришельца своими красками, он стал сперва синим, потом зеленым.

— Ой, это вы!..

Парень придержал шаг от удивления, потом ринулся к Маркизу.

— Андрэ!

Будто нарочно он тут... Судьба сработала, послала Андрэ, чтобы поддержать хитрость, которую он, Маркиз, обдумывал и так и не пустил в ход.

— Я, мсье... Вы из «Ландыша», да?

— Постой... Погоди... — Маркиз загородил ему путь. — Тебе-то зачем туда?

Андрэ отступил. Что-то необычное было в голосе Маркиза.

— Я... Я только узнать... Там, говорят, Зази, моя знакомая...

— Зази Эттербек?

— Вы откуда знаете?

Маркиз спокоен. Андрэ помог ему, прогнал остатки нервной дрожи. Но куда он рвется? Маркизу хочется товорить с Андрэ. Все равно о чем.

— Ее нет в кафе, Андрэ. Ее отец ищет, и я спрашивал. Нет ее, милый.

— О, мсье, тогда я кажется догадываюсь, где она... Если это вас интересует... — он помялся и выпалил с решимостью: — мы можем пойти вместе.

Зази нет на «Ладыше». Андрэ стало одиноко и холодно на сходнях, освещенных суматошными и равнодушными лампочками над черной бездной. Поэтому он и позвал с собой Маркиза. Стыдился своей слабости, но все-таки позвал.

— Сегодня все ищут Зази, — попробовал пошутить Маркиз.

Они поднялись на набережную, к остановке автобуса.

— Если ее нет в Бегинаже, — сказал Андрэ, — то, значит, выдумала что-то новое... Ох, с ней расстройство, с Зази, — прибавил он тоном старшего, угнетенного семейными невзгодами.

Маркиз улыбнулся:

— Из Бегинажа ты уж сам ее вытаскивай, Андрэ.

Женщины они тихие, скромные — бегинки. Но за ними — грозное воинство в камилавках, католическая церковь. Бывало, студентом, в день университетского праздника, Маркиз распевал с товарищами на улицах: «Сбивай камилавки, сбивай, не жалей!» Легко спеть! Попробуй сбей теперь, когда надо зарабатывать на хлеб! Попробуй только замахнуться! Живо останешься без клиентуры, особенно в таком провинциальном городе, как Тонс.

— Пускай сидит в своей келье, — сказал Маркиз. — Сообщу адрес родителю. Его чадо...

— И не надо ее никуда тащить. Кондитер колотит ее, тарелки в нее бросал. Разве так можно!

— В Бегинаже даром не кормят, — сказал Маркиз. — Она умеет что-нибудь?

— Не знаю.

Ветер рвал на них плащи, шуршал обрывком афиши, еще державшимся на будке, — «Соблазнительная Дезире Лафорж, королева стрипти...» Ну, на эстраду Зази не занесет, подумал Маркиз. Не те данные.

— Зверская стужа, — бросил Маркиз. — Чего ради тебе приспичило приехать? Пуассо, наверно, машину требует, а ты...

— Подождет, — повел плечом Андрэ. — Я хочу, чтобы мсье Мишель поговорил с Зази.

— Кто? Наш Мишель?

Такого ответа Маркиз не ждал. Андрэ — большой, взбалмошный ребенок, сдуру отказавшийся учиться, нелепый бунтующий индивид, неудачный отпрыск, оторвавшийся от здорового, боевого партизанского рода...

— Ты серьезно, Андрэ?

— Она послушает его. Мне кажется — послушает. С мсье Мишелем хорошо говорить. Иначе беда, мсье! Черные сутаны ее опутают.

— Ах, вот оно что!

— Ты любишь ее, — сказал Маркиз.

Андрэ скривил губы:

— Сложный вопрос.

Они все такие — поколение папаш. Любишь или не любишь, одно из двух. Категорически обязан выбрать. И во всем так. Отец доказывает — раз ты не за толстосумов и не намерен быть буржуа, ты должен быть со мной в партии.

Андрэ высказал бы эту жалобу вслух, в порыве откровенности, но Маркиз подтолкнул его в автобус.

Любишь или не любишь? — бередил себя Андрэ. Коли любишь — веди невесту в мэрию. Разумеется, сперва обеспечь себе твердый заработок. Тут они заодно — и отец и кондитер Эттербек. Человеческие чувства укладываются в вековую форму, как тесто, когда пекут к рождеству пряничного святого Николая. Любишь или не любишь! Говоря абсолютно честно, определить чувство, которое вызывает Зази, немыслимо. Любовь, дружба, сексуальный интерес, влечение, любовная дружба, близость интеллектов? Оттенков масса, но ни одно название полностью не годится. Может быть, связывает его с Зази то, что нет ни у кого и не было...

Странные есть пары... Длинный Антуан, например, хвастается, что он ничего не делает с Геддой, даже когда они спят вместе.

Андрэ только однажды был у Антуана, в мансарде возле Угольного рынка. Все сидели на голом полу, и Антуан проповедовал, что все зло на свете — войны, нацизм, тирания диктаторов — происходит от инстинктов. Поэтому надо их подавлять — все до одного. На Гедде был халат, она вынимала свои груди и показывала Антуану, всем сидящим, Антуан смотрел и продолжал говорить так же ровно и спокойно. Он испытывал своих последователей такими номерами. Креста в мансарде не видно, стены пустые, если не считать портрета какого-то мудреца, кажется индийца, но проповедь, как ни верти, монашеская. После лекции началась гимнастика для укрепления воли, но Андрэ не вытерпел, ушел, а Зази осталась.

Положим, судомойка Валери из студенческой столовой, чернушка Валери, которая научила его всему, лучше Гедды. У Гедды груди слишком тяжелые. Но с какой стати надо убивать в себе инстинкты? Если длинный Антуан только спит с ней, то у него скорее всего что-то не в порядке.

А Зази красивая? Опять-таки сложный вопрос. Что такое красота в конце концов? В начале лета, в пору коротких ночей, он долго гулял с Зази. Они шагали по Зеленой набережной, по Синей, по Розовой, уходили далеко за город, по берегу канала Бернарда, к ветряным мельницам, четким на фоне закатного неба. Эти ветрянки давно отслужили, их сохраняют только для туристов. «Смотри, — говорила Зази, показывая на них, — они муки не дают и денег никому не приносят, а все же мы любуемся. Значит, красота бесполезна, да?» Он не успевал ничего сказать, Зази ошеломляла его выводом вроде: «Я хотела бы жить в прошлом веке, Андрэ. Или в позапрошлом».

Зази говорила, помнится, что пошла бы в бегинки. Он не обратил на это внимания. И напрасно. Рядом с ней ему хотелось молчать.

Бегинки бывают у матери Зази, приносят кружева. Приглашают к себе.

Зази такая — в несколько минут она наговорит столько, что не обдумать и за целый день. Нет, трудно, невозможно находить возражения, когда она рядом. Ответы складывались в голове потом, после прогулки.

«С тобой не бывает так, — спрашивала Зази, — смотришь ты на какую-нибудь вещь и она вдруг теряет смысл? А со мной часто... Мама приносит новую ткань из магазина — прелесть, говорит, «эланка», замечательная синтетика. А я не понимаю — зачем? Душа человека уходит в вещи. Мама говорит, ты еще не женщина. А я никогда не стану женщиной».