Страница 25 из 59
А горы словно раскрыли объятия столице. Расходятся вправо и влево, погружаясь в марево. Покрывающие горные склоны леса соединяются с бульварами и садами столицы. Как она здесь на месте, София! Как естественно вписана она в ландшафт страны!
Природа обделила город водой, из рек, клокочущих в горах, не подарила ни единой. Теперь к столице отведены воды реки Искыра. Те крупные голубые капли вдали — искусственные озера. В них купаются, катаются на лодках, на яхтах…
Кроме того, Софию опоясывает теперь судоходный канал.
Насмотревшись, мы подкрепляем свои силы кебабом и нервозным кашкавалом. Рядом с верандой стартуют вагончики канатной дороги. Когда канат исчезает из глаз, кажется, будто они летят по воздуху.
К вагончику длинная очередь, и мы втискиваемся в автобус. Никола говорит, что иногда он позволяет себе пользоваться автобусом в день вылазки, при спуске конечно. Сегодня надо поскорее спуститься.
— Я вас веду к себе, — заявляет он властно.
Квартира Николы Георгиева на бульваре, за живыми шторами зелени, вся в солнечных зайчиках. Они прыгают по тахте, по салфетке с вышивкой, напоминающей украинскую.
На стеллажах много русских книг. Они здесь не иностранцы, кичащиеся яркостью нетронутых суперобложек. Русские книги читаются, они стоят вперемежку с болгарскими, такие же потрепанные, такие же близкие хозяину.
Ужином нас потчевала жена Николы — энергичная, быстрая Пенка, командир в доме. Когда мы расправились с фаршированным перцем, она с видом заговорщицы поставила вазочку с клубничным вареньем и блюдца.
— Наша церемония, — сказала она, протянув мне ложечку.
По болгарскому обычаю, первым пробует варенье почетный гость. Затем пьют кофе по-турецки, запивая холодной водой.
Так заканчивается вечер — последний в милой Софии.
БУХАРЕСТ
Сказочное село
Начать рассказ о столице Румынии следует, по-моему, с села. С необычайного, сказочного села, в котором я очутился, не выходя из города.
В этом селе не пашут и не сеют. Населяют его художники. Они там днюют и ночуют.
Образовалось оно из многих сел. Вообразите, что по волшебству с разных концов страны в Бухарест, на берег озера Хэрэстрэу, перенеслись дома со всем имуществом, колодцы, мельницы, резные ворота, даже уличные скамейки с фигурными навесами. И расположились посадами, раскинули свои палисадники, обросли цветниками, яблонями, вишнями…
Собственно, так оно и произошло, только не вдруг.
Еще в королевской Румынии, в тяжелейших условиях, начали это благородное дело энтузиасты народного искусства, очарованные странники, которые бродили по селам, отбирали, а затем свозили сюда самые примечательные творения безымянных умельцев — зодчих и резчиков, гончаров и вышивальщиц.
Переступаешь порог хатенки, выбеленной внутри и снаружи, — и ты будто в лесном прикарпатском крае, в избе, где, по преданию, жили старуха Врынчоайя и семь ее сыновей — храбрые витязи, отличные плотники и художники. Не они ли придумали этот хитроумный пресс, чтобы зажимать кровельную дранку для обрезки? С первого взгляда не поймешь, машина это или взлохмаченная голова лешего, затейливая деревянная скульптура.
Покидаешь хату старухи Врынчоайя, всю в полотняных бабочках, сложенных из расшитых полотенец, — и несколько минут спустя ты в горном крае Кымпулунг. В избе ковры из овечьей шерсти, со ступенчатым орнаментом, похожим на гуцульский; на полках деревянные фляги и бочонки с выжженным либо вырезанным узором.
А вот изба, типичная для области Байя-Маре, тоже в Молдове, но тут все по-другому. На бревенчатый неоштукатуренный сруб нахлобучена большущая крыша, подпираемая кругом еще и столбиками. Внутри по стенам висят расписные кувшины. Какое племя оставило здесь свои любимые цвета — черный, желтый и синий — и свои узоры из цветов и листьев?
Быть может, никто не даст мне ответа. Имя этого племени, смешавшегося с многими другими в румынском народе, возможно, давно забыто. А искусство его художников осталось. Вот оно, на глазури длинногорлых кувшинов, на цветных скатертях и половиках, на деревянной формочке для сыра, на солонке.
Искусство талантливых умельцев, разоренных, обездоленных, нищих…
Я подошел к жилью, какого не увидишь теперь в Румынии. Передо мной курная землянка, крытая соломой, похожая на бугор, заросший сорняком. Когда-то она давала приют крестьянской семье в степной Олтении, недалеко от Бухареста. В плетеном амбарчике, стоящем на четырех столбах, хранился скудный урожай кукурузы… Тут, в сказочном селе, в воображении не могут не возникать тени прошлого… Под амбаром мне привиделся маленький мальчик в тряпье, играющий в пыли.
«Этот выжил. Он одолел и пустышку с жеваным хлебом… Не ошпарился он, когда опрокинулась бадья с кипятком. Не сожрали его и свиньи, когда наткнулись на него за хатой в корытце, где он шевелил, словно жучок, ножонками и ручонками и лопотал что-то по-своему. Не погиб он ни от варева из незрелых плодов, ни от конского навоза, что пихали ему в рот деревенские бабки, когда болел он коклюшем».
Звали этого мальчика Митря Кокор, и вы, верно, его знаете, если читали одноименную повесть Михаила Садовяну.
Конечно, я зашел в землянку к Кокорам. Две девушки сидели там у очага, да, живые девушки, художницы с текстильной фабрики, увлеченные работой. Они смотрели на жесткий топчан, накрытый домотканым полотном, и переносили с него орнамент в свои альбомы. Поразительный орнамент! Основа его проста — ромбы и полоски. Но как разнообразны их сочетания, с каким вкусом подобраны тона на красном фоне — зеленые, желтые, синие, как будто контрастные, спорящие между собой и все-таки сведенные в один цветовой аккорд!
Это сделала хозяйка бедной землянки при тусклом свете, сочившемся из крохотного оконца. Глаза болели от дыма, от горя. А покрывала на топчане, на сундуке, на подушке играют ручьями красок, смеются, Можно подумать, мастерица знала, что творения ее увидят другое время.
Народное искусство задохнулось бы, не будь надежды, его вдохновлявшей.
Я выхожу из землянки, проулком иду к водяной мельнице. Ветер гонит волну, она шевелит ветви плакучих ив, пошаливает с колесом. Кажется, мельница оживает, колесо со скрипом принимается за работу. И слышится, будто жалуется на свою судьбу батрак Митря Кокор.
Сотня шагов — и я из степного края перешел в горную Трансильванию. Здесь, в бревенчатом доме, тоже художники. Они срисовывают дубовые стулья на точеных ножках. Спинки стульев напоминают очертания скрипки. Среди сокровищ этого дома пастушеский посох. Его тончайший узор нанесен острием ножа. Сколько это требовало кропотливого труда, сколько бессонных ночей у костра, на высокогорном пастбище!
Сказочно хороши творения замечательных умельцев, народа-искусника, веками бившегося в путах!
«Маленький Париж»
Королевский Бухарест, город нищеты и роскоши, кичливо именовал себя «маленьким Парижем».
Говорят, основал его букур — чабан, — поставивший когда-то здесь свою хижину.
Так пели пахари и букуры, искавшие работы в столице.
Огромен королевский дворец, ныне Музей искусств. Его строили с явным намерением потягаться с Версалем и Веной. Об этом говорят и его размеры, и помпезная архитектура с отголосками барокко. Его коронованные обитатели владели еще ста тридцатью дворцами и замками, наделом земель общей площадью сто пятьдесят тысяч гектаров, акциями разных предприятий на четыре миллиона лей. Вольготно было королям распродавать иностранным концессионерам — немецким, французским, английским — уголь и нефть, медь и свинец, леса и речные пути Румынии.