Без переводчика

И дальше:

Призыв этот звучал во время восстания 1848 года, охватившего и Словакию, а в нашем веке стал лозунгом антифашистов. Современный композитор Ян Циккер посвятил ему оперу — вторую по счету словацкую оперу.

Есть в Словакии скульптор Фердиш Костка. Он продолжает традиции художественной керамики, начатые четыре столетия назад. Керамические изделия Костки перекликаются с рисунками чешского художника Йозефа Лады; оба черпают темы из родника народного творчества. «Копка картошки», «Обед в поле» — таковы темы Костки. Мог ли он обойти образ Яношика? Конечно, нет. Едва ли не самая яркая работа Костки — «Яношик с дружиной». Поразительной динамикой и силой проникнуты фигуры «горных хлапцев».

Снова ожил Яношик в дни борьбы против гитлеровцев, когда коммунисты подготовляли народное восстание, формировали в горах «дружины Яношика».

Вечером, полные впечатлений, мы вернулись в столицу Словакии.

На Дунае

Утро в Братиславе лучистое, веселое. Ветер согнал ночную мглу с Дуная, солнце высушило зеленые и красные крыши. На рынке, заполнившем кривые переулки против Мандерлака, под полосатыми зонтами лежат кабачки, зеленый, красный и желтый перец, яблоки, груши, персики, круглые зеленоватые плоды, похожие на кавказскую алычу, — лежат в огромных корзинах, грудами на лотках, в южном изобилии. Белеют круги брынзы, стоят высокие, узкогорлые кувшины со свежим холодным молоком, кружатся пчелы.

На площади Гвиездослава еще безлюдно. Дворники метут асфальт. К фонтану слетаются сонные голуби. Проехал большой автобус образцового детского очага; он объезжает по утрам клиентов и забирает ребят, а вечером развозит по домам. Такого обслуживания нет даже в Праге!

Из подъезда «Карлтона» шумной гурьбой выходят «свадебчане». Это словацкое слово, по-моему, не нуждается в переводе. Почему бы не внести его в русский язык? Жених и невеста из богатых винодельческих «дружств». Он из села Модра, она из села Пезинок. Чтобы сыграть свадьбу, сняли в «Карлтоне» отдельный кабинет и пировали всю ночь.

— Виват Пезинок! — кричат родные невесты.

Родственники жениха не остаются в долгу. Они откликаются громогласным:

— Виват Модра!

По обычаю, жених должен внести свою подругу в дом на руках. До дома десятка три километров, но на площади ждет легковая машина, нанятая женихом. Он поднимает рослую, полногрудую, кареглазую девицу и под крики «Виват!» в честь молодых, в честь Модры, Пезинока и других населенных пунктов несет к «татре». Дворники перестают мести, вокруг свадебчан толчется кучка любопытных. Наконец «татра» и оба грузовика с родными и гостями трогаются в путь.

С утра хочется выйти на Дунай. Меня, выросшего на Волге, неизменно манит большая река. Набережная сейчас пустынна. Но в речном порту, на южной окраине города, жизнь кипит круглые сутки.

И вот пристани, лязг лебедок, стальные тросы, притянутые на берег, через которые надо шагать, высоко задирая ноги. И милые моему сердцу совсем волжские запахи речной воды и смолы. Сопровождает нас невысокий, очень подвижный товарищ средних лет, лысоватый, но с живыми, юными, ясно-голубыми глазами и румянцем во всю щеку. Это Вит Правда, редактор портовой многотиражки и автор книжки «Лучшие работники водного транспорта», врученной мне на память. Так как некоторые общие данные о Дунае читателю могут быть полезны, я приведу их из книжки Вита Правды:

«Дунай, величайшая после Волги река в Европе, имеет бассейн площадью в 817 000 квадратных километров; пробегает от истока в Шварцвальде до впадения в Черное море 2850 километров, из которых 2380 километров судоходны. Для нашего внутриконтинентального государства Дунай служит воротами в широкий мир. Разве нельзя от нас проплыть, не огибая Западную Европу, до Белого моря?»

Вит Правда пишет дальше, что тупая жадность капиталистов, их раздоры между собой и ненависть к Советскому Союзу постоянно сковывали плавание по Дунаю, превращали эти природные ворота в узкое оконце…

Мы на пристани. Трехцветный чехословацкий флаг плещется на корме «Моравы». Гигантский стальной журавль-кран нагибается над теплоходом и достает из трюма советскую пшеницу. Вкусный хлебный дух идет из трюма. Завтра «Морава» и ее баржи примут сельскохозяйственные машины для Болгарии, ткани для Румынии и многое, многое другое и снова отправятся в путь.

Такой теплоход — с высокими бортами, с белой одноэтажной надстройкой, отодвинутой к корме, — берет на буксир десяток, а то и больше барж. Но это не значит, что плавание по Дунаю спокойное. Вовсе нет! Бывает что и два теплохода с трудом ведут одну баржу.

Если природа Средней Европы еще таит где-нибудь грозные опасности, то это прежде всего на Дунае.

Как многие словаки, Вит Правда говорит живо, увлекательно. Паличек исчез в машинном отделении судна, а мы с Правдой стоим на носу, у якорной лебедки, и мне виден путь, предстоящий «Мораве».

Отчалит она с восходом солнца. Звонким гомоном встретит ее Остров корморанов, — сотни этих птиц-рыболовов гнездятся там на высоких ветвистых черных тополях. Однако речникам некогда будет любоваться корморанами, так как здесь «бродовый усек» Дуная, его самый мелководный участок. До мельчайших подробностей знает реку рулевой, вся она, со всеми островками, мысами, банками, впечатана в его память, но без лота «бродовым усеком» не проплыть. Быстрые воды перекатывают песок, смывают отмель и наносят ее в другом месте, тут срежут мыс, там насыплют новый. До самого Будапешта экипаж начеку, матросы то и дело меряют глубину, погружая полосатый черно-бело-желтый лот. Дальше опасность наскочить на мель уже невелика. Но приближаются Железные ворота! Дунай прорывается там сквозь хребты Трансильванских Альп.

Прежде чем войти в знаменитые ворота, он у пристани Молдова Веке, на земле Румынии, разливается вширь, словно для того, чтобы накопить силы. Говорят, ни один матрос, не крещенный по дунайскому обычаю, не пройдет живым через трансильванские пороги. Новичка «крестят» так — щедро окатывают речной водой. Впрочем, нередко об этом заботится сам Дунай. Налетает «кошава» — свирепый восточный ветер — и поднимает высокие валы. Брызги летят на капитанский мостик. Попробуйте пристать в такую погоду, да еще с баржами! А не пристать нельзя: ведь с собой через пороги можно взять самое большее три баржи. Прочие надо оставить; их мало-помалу будут переправлять потом. Поэтому в Молдова Веке скапливается иногда множество барж.

От Молдова Веке пороги тянутся на сто двадцать километров. Лишь местами путь облегчается обходными каналами. Дунай здесь суров, темен от нависших скал. От капитана и рулевого требуется высшее искусство вождения, они должны сохранять хладнокровие в борьбе с быстринами, которые тащат судно прямо на каменные зубы, выступающие из воды.

В случае беды команда чехословацкого теплохода не одинока. Какой бы флаг ни был на барже, сорванной с якоря, или на судне, севшем на банку, помощь окажет первый, кто увидит аварию. Река, протекающая самым многонациональным краем Европы, река, много раз окрашивающаяся кровью сражений, на огромном протяжении стала дорогой дружбы, нерушимой дружбы народов. Особенно ярко сказалось это во время наводнения 1954 года. Дунай поднялся на десять с половиной метров, затопил Петржалку — заречную часть Братиславы, хлынул на поля. На куске венгерской земли, отрезанном от материка, собралось две тысячи беженцев. Воды Дуная ушли так далеко по равнине, что остров оказался ближе к Словакии, чем к венгерской суше. И словаки, невзирая на штормовой ветер, самоотверженно бросились на выручку. Остров заливало, он быстро уменьшался, словаки на лодках вывозили людей, кормили их, давали им кров. Была пословица: «Скорей вода помирится с огнем, чем словак и мадьяр». А теперь даже разъяренные воды Дуная, вышедшего из берегов, бессильны были остановить словаков. Это ли не самая прекрасная из всех перемен, свершившихся на Дунае!