Без переводчика

— Видите! Не так уж много нужно, чтобы заставить многоэтажную постройку улыбнуться. Вот веранда, охватывающая угол. Она чем-то напоминает галерею старой ратуши, не правда ли? А башенка! Тут она как раз на месте.

Так говорит, перелистывая альбом, Михаил Черняк. Потом мы откладываем альбомы и долго беседуем о судьбах Братиславы. Под рукой у Черняка листок бумаги, инженер набрасывает сплетения лиан, листья — сложный, тонкий, бесконечный узор…

Но вот он встает и приглашает нас продолжить осмотр города. Мы едем на северную окраину — туда, где у подножия Малых Карпат, среди садов, стоят новые корпуса словацкой Академии наук, а ближе к Дунаю на трехстах гектарах раскинулся парк культуры и отдыха с театром и стадионом.

Заканчиваем мы маршрут на восточной окраине Братиславы, у «Железного колодца». Впрочем, не железистый источник привлекает сюда горожан, а чудесное маленькое озерцо, вклинившееся синим лезвием в предгорья. Шумы города сюда не доносятся, и кажется, что мы перенеслись очень далеко от столицы, в самое сердце горной, лесной Словакии.

Простившись с Черняком, мы возвращаемся в город.

Площади, днем раскаленные, теперь остывают. Зажигаются фонари. Всюду полно гуляющих. Почти сплошным потоком движутся они по узкой, кривой Михалской улице, ныряющей под арку старинной башни, заполняют тротуары и мостовую. Отдыхает Братислава шумнее, чем Прага. Громче голоса толпы, смех. Потоки гуляющих стягиваются к отелю «Карлтон». Там открыты и кафе на террасе, и подвальная «винарня», и лихо на всю площадь Гвиездослава поют удалые цыганские скрипки. В соседнем квартале кафе «Редута», где в нижнем зале танцуют, а в верхнем играют в карты и в домино. А оттуда несколько шагов — и набережная Дуная с рестораном-поплавком, свежий ветерок с реки, шепот влюбленных у ограды и на скамейках.

— Не пора ли ужинать? — спрашивает Паличек. — Вы любите перец? Нам подадут такое лечо! Язык проглотите.

Паличек облизывает губы.

— Лечо приготовляют из колбасы, фасоли и яиц, — поясняет он. — Или закажем паприкаш. Это такой острый гуляш. Или зажарят курицу, — продолжает он, — Зажарят на вертеле да зальют соусом из помидоров и…

Я подивился, какой страстный гастроном вдруг проснулся в Паличеке.

В мадьярском ресторане мы съели огненно-жгучий паприкаш. Паличек вскоре впал в тихое блаженство. Потягивая кофе, он смотрел на танцующих. Вальс сменился чешской полькой, затем чардашем. Цыган-цимбалист неистовствует. Он подбрасывает палочки, ловит их на лету и так стремительно пробегает ими по струнам, что они исчезают из виду, словно спицы крутящегося колеса.

Темп чардаша ускоряется. Танец требует ловкости и выносливости. Дольше всех выдерживает одна пара — юноша в ослепительно ярком галстуке и черноволосая девушка с крупными белыми клипсами в ушах, в красном платье. Темп все бешеннее. Палочки цимбалиста совсем растворились в воздухе, вот-вот то же случится и со смычком скрипача, прохаживающегося перед эстрадой, но танцоры не сбиваются, не отстают. Им хлопают.

— Скоро придет Черняк, — говорит Паличек.

— Разве он знает, где мы? — спросил я.

— Знает, я сказал. Он придет непременно. Расстаться и не выпить вина — это не по-словацки. Нет, нет, вот увидите!

Как раз в эту минуту вошел Черняк. Он приблизился к нам своей быстрой, деловитой походкой, разрезал крутоверть танцующих и, повернувшись бочком, сел. Затем разлил легкое, чуть терпкое вино здешних лоз и, сдвинув брови, серьезно произнес:

— За дружбу, товарищи!

Потом вытер губы, огляделся и сказал:

— Давненько я не был здесь. Да. Я ведь строитель. А строители, честное слово, самые занятые люди в Словакии.

Край Яношика

Из Братиславы мы совершили поездку в край Яношика, в северную часть Словакии.

Справа хребет Большой Фатры, слева Мартинске голе. Голе — это безлесные вершины, поросшие камнеломкой, шафраном, колокольчиками, примулами, анемонами и множеством других растений, составляющих весной богатейший по краскам ковер. Там и здесь он прорывается острыми, костяной белизны известняковыми скалами. Хребты раздвигаются, мы едем по широкой долине, охваченной амфитеатром гор.

— Турьец, — говорит Паличек. — Вся эта местность называется Турьец.

Жители Турьеца отличаются своеобразными, очень яркими костюмами. В Турьеце находится известная деревня Чичманы — замечательный образец народного зодчества. Бревенчатые избы, иногда в два этажа, с резными, совсем южными верандами покрыты ярким геометрическим узором, напоминающим рисунок ковра.

Склоны Большой Фатры покатые, местами безлесные. Зимой свободные от леса пространства исчерчены следами лыж. Сюда собираются лыжники со всей республики. Для них построены опрятные «ночлегарни» из сосновых бревен, с резными наличниками, протянута канатная дорога. А дальше, в глубине Словакии, горы более дики. Я разворачиваю карту и вижу в той области, куда мы въезжаем, пучок извилистых, расходящихся во все стороны хребтов. Кажется, кто-то схватил их в горсть. От Большой Фатры змеей вьются к востоку Низкие Татры. Впереди, на севере, стоит, замыкая долину, по которой мы едем, Малая Фатра. За одним горным валом еще вал, уже невидимый отсюда, а там еще.

Карта переходит в руки Паличека. Сегодня он чаще обычного обращается к ней. Не так-то просто распутать узел горных цепей, найти дорогу.

— Начинается край Яношика, — говорит он, — Тут вам везде расскажут про Яношика. В каждой деревне. Песни поют про него. На прядках, на посиденках, то есть, когда девушки прядут лен, коноплю. Ну и поют и танцуют.

Как словаки, так и чехи хранят память о Яношике. Он принадлежит обоим народам и имеет такую же популярность, как у нас Степан Разин. Изображают Я котика в безрукавке, в шляпе с пером и с топориком-«валашкой» в руках. В нем образ горца, пастуха или лесоруба сливается с образом «збойника» — повстанца, бойца крестьянской войны, которая бушевала в Словакии по существу столетиями, вспыхивая то в одной долине, то в другой. Исторических данных о Юрае Яношике немного. Родился в 1688 году в деревне Терховой, за стеной Малой Фатры. Должно быть, он отличался исключительными способностями и упорством, так как пробил себе дорогу в Трнавский университет, что было для бедняка почти невозможно.

Несколько лет Яношик и его «горные хлапцы» держали панов в страхе. Нежданно, как лавина, свергались они на врагов. По всей Средней Словакии гулял неуловимый Яношик.

Горы помогали Яношику и его дружинам. В горах Яношик был хозяином. Деревья, шелестя и нагибаясь, указывали ему путь. Лесные гномы — «пиди-мужики», то есть «мужики с пядь», — хранили его сон. Волшебная «валашка» Яношика без промаха разила супостатов. Его бы не одолели, если бы не измена. Стоном стонала земля, когда Яношика схватили.

Яношик был казнен в 1713 году. С его именем на устах вставали новые бойцы. Крестьянская война продолжалась еще долго: ведь крепостное право в Словакии существовало до середины XIX века, гораздо дольше, чем в Чехии.

Яношик живет не только в песне, но и в пляске, которую мы видели в Стражницах, на сценах драматического и оперного театров, в самодеятельных кукольных представлениях, в изобразительном искусстве.

Сто лет назад ходил по словацким деревням и говорил крестьянам о вольности поэт Янко Краль. «Поля, луга, горы — все ваше», — учил он. «Рука, разившая панов, давно в земле», — с печалью отвечали ему. Чтобы пробудить силу народную, он создал поэму о Яношике и читал ее в хатах, у пастушьих костров. Иначе она не дошла бы до народа.

Не будет преувеличением сказать, что словацкая поэзия возникла под знаком збойницкой валашки. Збойника прославил Сладкович в поэме «Детван», к оружию звал народ Само Халупка в своем знаменитом стихотворении «Убей его»: