Без переводчика

Так, по случайным впечатлениям и встречам создав вал я себе образ Словакии. Книги мало помогали мне.

Въезд в страну оказался весьма прозаическим. У переезда через железную дорогу мы уперлись в автоцистерну, на которой вместо чешского «млеко» было написано «млиеко». Вслед за «молоком», никак не позволявшим себя обогнать, наша «восьмичка» вкатилась в местечко с двумя шеренгами сомкнутых длинных одноэтажных зданий, выбеленных не до половины, как в Моравии, а сплошь. На вывеске булочной стояло не чешское твердое «Хлеб», а смягченное «Хлиеб».

Мы остановились у бензиновой колонки, такой же призывно-красной, как и всюду в республике. Подошел маленький чернобровый мальчик с цыганскими глазами и сказал, что отец сию минуту будет. Это была первая фраза, обращенная к нам на словацком языке. Я очень обрадовался, так как все понял.

— Як си именуешь? — спросил я мальчика. По-словацки, как указал мне потом Паличек, надо было сказать: «Ако са волашь?»

— Франик, — ответил мальчик.

— Колик маш лет? — продолжал я. По-словацки, впрочем, это звучало бы: «Колко йе ти роков?»

Так как минута до появления папы-бензозаправщика тянулась довольно долго, беседа с пятилетним Фраником завязалась оживленная. Кстати, с этого дня я всегда говорил со словаками по-чешски, слушал их родную речь, и мы понимали друг друга.

Еще в Праге я встретил в чешских газетах словацкие статьи. Для чтения газет, для простого обихода переводчик не требуется. Вначале кажется: словацкий это тот же чешский, но как бы облегченный. Исчезли трудные звуки «рж» и «рш». Вместо «добрже» попросту «добре». И только художественная литература не дается так легко: без перевода не уловить всех деталей и оттенков изображаемого.

Не торопясь подходит отец Франика. Прежде чем отпустить нам бензин, он с любопытством разглядывает нас своими черными мечтательными глазами. Его заинтересовал номер моей корреспондентской машины с буквами «Z» и «D».

— Что это может значить, а? — спрашивает он.

Паличек не отвечает. Он всем своим видом показывает, что времени на болтовню у нас нет.

— «D» — это, верно, дипломаты, а? Издалека едете?

— Из Праги, — отвечаю я. Через несколько минут я знаю о бензозаправщике и его семье почти все. Народ здесь, как видно, еще более словоохотлив, чем в Чехии.

«Восьмичка» накормлена. Горячая от солнца лента асфальта ведет нас к Братиславе — словацкой столице. Но мы сворачиваем вправо, чтобы увидеть камни столицы более древней.

Вскоре лес, одевший низину, расступается. Впереди блестит Дунай. Здесь он шириной с Неву под Ленинградом или с Волгу у Рыбинска, цвет его отнюдь не голубой, а в противоположность песенному эпитету мутно-желтый, что естественно для быстрой реки, текущей с гор. Маленькие золотые водовороты всасывают солнце. А над рекой, на восьмидесятиметровой высоте крутого утеса, стоит древняя крепость. По долговечности она не хочет уступать утесу, который вода и воздух расчленили на два отрога. Постройка не рухнула вся, башни удержались на каменных выступах, грозят черными бойницами.

Из всех славянских укреплений Девин едва ли не самый старый. Более тысячи лет назад воины Моравского княжества, объединившего многие племена чехов и словаков, несли караул на башнях, вглядываясь в Дунайскую равнину, расстилающуюся к югу. А вокруг, на береговых откосах, были улицы города, который известен в истории не только как политический, но и как выдающийся культурный центр раннего славянства. Здесь, у моравского князя Ростислава, несколько лет работали ученые-монахи Кирилл и Мефодий, создатели славянской письменности. Много позже, с введением католичества, она сменилась на землях чехов и словаков латинским письмом. Тесные дружеские связи поддерживало Моравское государство с Киевской Русью.

В шорохе могучих дубов, выросших на месте улиц Девина, будто слышится гул торговых рядов с товарами Европы и стран Востока, шаги людей в длинных белых свитках, сотканных из льна.

История надолго разделила народы-братья. На Чехию шли завоеватели с запада, на словаков — с юга. Прага еще была суверенной столицей, а здесь с X века установилось господство мадьяр.

Мы сидим у развалин Девина, и я думаю о судьбе маленького народа, такой же суровой, как эти камни. В 1918 году многовековое подчинение австро-венгерским правителям кончилось, но в буржуазной Чехословакии словаки не получили и не могли получить равноправия, их страна была отдана на разграбление чешскому и иностранному капиталу. Разные фальшивые «друзья» словаков старались изолировать их. Ненависть словацкого народа к мадьярским помещикам они стремились направить против всех мадьяр, ненависть к чешским чиновникам старались разжечь против всех чехов. Они хотели отделить словаков от тружеников других национальностей, от международной борьбы за социализм. Только в наше время в итоге жестоких боев с фашизмом произошло подлинное воссоединение двух братских народов на основе равноправия, под солнцем свободы, о котором мечтал славный словацкий поэт Гвиездослав:

Река играет золотыми бликами. Волны, накатывающиеся на гальку, кажется, вторят моим мыслям. Молчит и Паличек, задумчиво жуя травинку,

Братислава

На свою сестру Прагу Братислава не похожа. Столица Словакии имеет свой неповторимый облик.

Прижатая к Дунаю холмистыми отрогами Малых Карпат, одетых виноградниками, Братислава выглядит южным городом. В Братиславе не темно-серый камень, как в Праге, а светлый. Под ярко-синим небом город переливается всеми оттенками светло-серого и белого. Он словно возник из дунайской пены. Именно такое сравнение приходит в голову, когда стоишь на холме, у стен замка Марии Терезы. И башни Братиславы другие. Это не готические, темные башни старой Праги. Здесь часты формы барокко. На одной фигурной маковке еще маковка, еще и еще, и все они точно насажены на длинный, острый шпиль. Зодчие многих национальностей и эпох строили Братиславу. Она разностильна, но зато лишена строгости, в ней есть солнечная улыбка, затейливость, живая фантазия.

Осмотр города надо начинать с холма, на котором мы стоим. Замок еще полтора столетия назад был разрушен пожаром, остались одни стены. Большой, грозный, он возвышается над городом, как черное гнездо зловещей птицы. Мария Тереза действительно останавливалась в нем, но уже тогда замок был очень стар. Стены его помнят коронацию средневековых венгерских королей, имевших в Пошони — так называлась Братислава по-мадьярски — свою резиденцию. Еще раньше на холме стояла римская крепость. Мы спускаемся в подвал замка, где размещалась караульная рота, в подземные тюрьмы, арсеналы, в конюшню с выдолбленным там колодцем на случай осады. Перелезаем через камни, прыгаем через прокопы, спешим, так как боимся потерять из виду нашего спутника братиславца. Остановить его трудно. Худощавый, верткий, жилистый, он весь в движении.

— Позриете! — звенит впереди его голос под темными сводами, где редкие лампочки едва позволяют что-нибудь узреть.

Скоро замок преобразится. Пройдет несколько лет — самая малость для его возраста, — и он будет восстановлен. Хозяева здесь — студенты местного университета во главе с учеными-археологами. Они очищают от обломков двор, находят оружие, посуду, украшения.

Вылезаем на поверхность. Рядом с замком, на той же вершине холма, огромный летний амфитеатр. Он сооружен в последние годы. Здесь не раз выступали советские артисты. В самом деле, какой зал вместит всех желающих посмотреть ансамбль песни и пляски Советской Армии?! Пли ансамбль танца Грузии?!

Не хочется уходить отсюда. Мчится Дунай, уходя в дрожащую, жаркую даль, в мареве словно растворяются кубы новых кварталов на окраине города.

— Там, — показывает наш спутник, — студенческий городок. Нет, вы не туда глядите. От Мандерлака два пальца влево. Нет, лучше три…