Страница 17 из 23
Степная наука
Лицо у Сережина маленькое, глаза веселые, а нос большой и чуть-чуть свернут влево. Сережину двадцать четыре года. Он только начал работать в газете, а до того учился пятнадцать лет, но мало что знает.
Ему идти и идти. Может, до Поспелихинского зерносовхоза двадцать километров, а может, семь. Кто знает, сколько? Степь пустая. «Кто ее распахал? — думает Сережин. — Когда это все успели?» Распахали дорогу. Хорошая была дорога, мягкая для ног. Теперь ее нет. Надо идти пахотой. Вязко и все-таки хорошо идти пахотой. Надо ее одолевать. Чувствуешь свои ноги, что они не так просто, не зря, что в них есть сила и они нужны. Снова явилась дорога. Как-то она извернулась под плугом. Речка Алей пробила в степи глубокое русло. Степь по кусочку падает вниз, в Алей; обрыв черствый и бурый. Сережин поет песенку:
Встает заря алея над берегом Алея...
Ее сочинил поэт. Сережин идет и тоже сочиняет все подряд. «Не держи ты меня, не держи, — сочиняет он в такт шагам. — Я люблю вот такую жизнь...» Эти слова он обращает к своему редактору. Иногда слова ложатся в рифму, иногда нет. Ему хорошо идти по степи. «Мне здесь место, — думает он. — Здесь...»
Степь пахнет под вечер сильно и влажно. Это запах земли, той самой сырой землицы, чуть-чуть подсохшей за день. И лекарственный запах воды, идущий с низких соленых озер. Это дым, ползущий над степью, и пыль, и прель соломенных копен, и сладкий привкус хлебной стерни.
Сережин устал. День кончается. Где он, совхоз? Нет конца плоской пустой земле. Алтайская степь... «Зачем я пошел пешком? — говорит себе Сережин. — Дождался б машину и ехал, меня бы свезли в совхоз. Не устал бы и степь точно так же увидел...»
В совхоз он добрался только к ночи. И тут же куда-то поехал...
Лошадь бредет себе в темноте, и не понять, ровным местом бредет или краем бездны? Рядом с Сережиным бригадир первой молодежной бригады. Это он позвал Сережина к себе в бригаду. Отказаться было нельзя. Ехать гораздо лучше, чем жить неподвижно. И тут еще лошадь ржала тихонько во тьме, просилась в дорогу. И звезды на небе, и бричка...
Бригадир — долговязый, нескладный парень. Родом он из Одессы. «У нас, — говорит, — поживете недельку, ознакомитесь...»
«Черт его знает, что за совхоз, — думает Сережин. — Щитовые дома в поселке стоят вразброд, как попало, бригадиры — не поймешь, что за люди. Кто же распахал эту степь?». В блокноте у Сережина еще ни одной строчки. Через два дня срок его командировке. Ехать ему неспокойно. Напряженность и смута в душе. «Надо узнать фамилию бригадира, — думает Сережин. — Можно использовать в критическом материале... А как ее узнать фамилию? Ведь не спросишь: «Как ваша фамилия?»
— Девушки у вас красивые в Одессе, — сказал Сережин бригадиру.
— Сейчас приедем на место, ознакомитесь... — сказал бригадир.
Сережин сморщился. В темноте не видно. Подумал о бригадире: «Что за дубовый парень?»
Лошадь пришла к жилью, к безногим вагончикам с горящими глазками. Появились женщины. Откуда им тут взяться посреди пустого места? Одна из них, с любопытными от молодости глазами, о чем-то пошепталась с бригадиром. Ввели Сережина в купе вагончика. Подкрутили фитиль в лампе, чтоб было видней.
Еще одна женщина пришла, еще пошептались.
— Ой, — сказала пришедшая женщина Сережину, — да вы бы хоть предупредили. Мы бы вам ужин разогрели.
— Ну что вы, — сказал он, — зачем же?
...После лежал на полке и улыбался. Рядом, напротив, за узким проходом поместился бригадир с женой.
— Я уже по тебе соскучился... — только и сказал бригадир мягоньким, младенчески-домашним голосом.
«Вот тебе и дубовый парень», — подумал Сережин.
Ему все слышно. И все здесь открыто. И степь за дощатой стенкой. Кто-то всю ее распахал.
Утром — Сережин видел — бригадир встал первым, и загоревшее его лицо затвердело, туго обтянулось кожей, словно кулак, засуровело. Сам он узкий в плечах, костистый, чуть сутулый. Фуражку натянул с путейскими молотками: видно, служил на железной дороге.
Жена потянулась:
— Куда ты в такую рань?
Бригадир не ответил, не взглянул, не улыбнулся.
Утро неохотное, ползучее. Как порушить его вязкую власть? Или вместе с ним зябнуть и ждать, тащиться тихонько в день? Долго еще тащиться...
Вдруг высоко и часто взметнулся, застрекотал моторчик — пускач на тракторе, в клочки разодрал это утро. Истошно трещал под кожухом дизеля. Дизель проснулся, отфыркнулся и тоже пошел, ровно и споро. Пускач примолк. Взметнулся другой. Трактора шевельнули траками. Ожили люди. Холод забылся. Бригадир прошагал крупно. Рядом с ним, поспешая, говоря на ходу, — механизаторы; каждый по плечо бригадиру.
На стеклах у тракторов красным наведены картинки — комсомольские значки. Что за художник их рисовал? Где его взяли? От картинок — словно бы праздничность. Хорошо, когда в будень покажется праздник. Так думается Сережину, или что-то вроде этого.
Ушли трактора, остались четверо парней на стане, повели Сережина в вагончик. У каждого на груди почетный знак: «отличный связист», «отличный шофер», «отличный пограничник», «снайпер». От этих знаков тоже праздничность. Обсели Сережина, приблизили свои лица к его лицу и начали.
— Вы знаете, — сказал связист, — какие тут дела творятся? Мы себя целинниками не называем. Не-ет. Мы про себя так говорим: солдаты. Солдаты — и все.
— Мы солдаты, — сказал снайпер. — А что? Солдату везде почет. Солдат, он дело знает. — Снайпер подмигнул.
— Вы не смотрите, — сказал шофер, — вам тут наговорят. Бригадир здесь, это он только так это. Комар носу не подточит, а медведь в лаптях проскочит. Разговор у него идейный, а женку свою на прицеп не садит. Тут надо бы разобраться.
Пограничник сидел и все улыбался. Очень он был красивый. Лицо большое, продолговатое, белое, а губы розовые, длинные, движутся, меняя все лицо. То оно презрительно-капризное, то бесшабашно-доброе, то жесткое.
Да и все четверо ладные ребята. Жизни в них, силы — на восьмерых. «Хорошо бы к ним в компанию», — подумал Сережин.
— А чего же вы сами не на работе? — задал он солдатам глупый вопрос.
Солдаты подобрались.
— Это вы бригадира спросите, — сказал связист. — Р-работа... По десятке в день заколачивать. — Он пошел прочь из купе.
— Вы тут разберитесь, товарищ корреспондент, — сказал шофер. — Как же так получается? Какие это заработки?
Снайпер подмигнул:
— Попросите у бригадира лошадь. Нам он не даст. А вам даст. Мы бы в деревню, в магазинчик. Сейчас бы отметили знакомство.
«Что за совхоз, — подумал Сережин, — что за бригада? Девчонки трясутся на прицепах, пашут степь, а парни сидят на стане, чего-то жалуются. Ай, какие могучие парни! До чего на них славно смотреть! Какие у них круглые диагоналевые икры, какие прямые плечи, какие чубы, какие значки!»
— Погулять надо, — сказал пограничник. Глаза у него голубые, незамутимые. Улыбнулся. — Наработаемся еще.
Пришел бригадир. Был он утренне хмур, озабочен.
— Вы не кушали, — сказал он Сережину, — вас там в столовой ждут.
— Да я вот тут с ребятами потолковал, — сказал Сережин.
Бригадир глянул чуть-чуть на солдат и махнул рукой на всех разом. Без досады, без гнева махнул. Просто так отмахнулся.
Шофер засвистел. Связист задымил папиросой. Снайпер зевнул громогласно. Каждый пытался себя проявить. Один пограничник остался сидеть, как прежде, словно и не было тут бригадира.
«Ага, — подумал Сережин, — не нравится, что на вас рукой машут. Так-то вот. Никому не нравится...» И обрадовался, словно кто-то сделал за него необходимое, тяжкое дело. И подосадовал немного, что сам не сделал и не может так сделать.
А день все выше. Он быстро растет. Это с утра его прихлопнуло сизое небо. Теперь он прорвался, поголубел. Ходить стало свободней и легче. Вагончики, копны соломы, люди — напротив — убавились в росте.
Сережин едет верхом на бочке. Лошаденкой правит пограничник, рядом с ним повариха, та, что вечером предлагала Сережину ужин.