Страница 94 из 127
Существует анекдот. Новоиспеченный владелец автомашины «Запорожец» ужасно огорчался тем, что его автомобиль — самый маленький, слабый и невзрачный из всех. Стремясь хоть как-то удовлетворить уязвленное самолюбие и ничего лучше не придумав, он попросил знакомого механика приладить ему дополнительные фары и расставить их как можно шире, чтобы хоть в темноте создавалось впечатление, что идет большая, сильная машина, чтобы хоть вечером к его экипажу относились с уважением.
Механик выполнил заказ. Герой наш отправился за город, чтобы испробовать новую технику, а судьбе было угодно послать именно по этому шоссе, именно в этот вечер навстречу «Запорожцу» огромный грузовик с прицепом, выполнявший международный рейс. Водитель грузовика издали заметил широко расставленные фары какой-то неведомой машины и стал будить отдыхавшего сменщика.
— Что там такое едет, как ты думаешь? Боюсь, не разминемся — дорога узковата… кюветы глубокие…
Сменщик привстал, глянул вперед, протирая глаза, не задумываясь ответил:
— Какая же это машина, дурик… Это два мотоциклиста… Жарь посередине…
Смешная и жалобная история эта не только напоминает о ежеминутной возможности недоразумения, особенно в темноте. И сюжетом своим, и еще больше своей интонацией она затрагивает огромную, едва ли не безграничную сумму проблем, лишь очень условно определяемую формулой — автомобиль как частный сектор.
Злое словечко «частник», ушедшее, казалось, в прошлое вместе с частной торговлей и предпринимательством, неожиданно легко возродилось с появлением собственных автомобилей и неожиданно прочно прижилось. Оно отражает снисходительное, ироническое и раздраженное отношение профессиональных водителей к той части любителей, которые владеют автомобилем, как бы не имея на то морального права. Они не знают машину, как должно, плохо ведут ее, мешая движению, — это особенно сказывается на узких участках дорог и улиц, узких в буквальном или переносном смысле; у нас таких участков, к сожалению, не так уж и мало.
Любопытно, что, когда профессиональный шофер пересаживается из служебной машины в свою собственную, он сразу в глазах своих коллег, едущих по улице и не знающих его лично, становится любителем, частником — номер-то у него определенной серии. Он же, владея машиной профессионально, считаться любителем не склонен, он оскорбляется, негодует, хочет доказать обгоняющим его таксистам, что и он не лыком шит, — возникают и смешные ситуации, и всяческие, иногда опасные, недоразумения.
Но у частника есть еще одно отличительное свойство, нашедшее свое отражение в рассказанной выше истории. Многие владельцы, рассматривая автомобиль как свою собственность, свою вотчину, так сказать, переносят на него все, к чему они привыкли, что соответствует их устоявшемуся с годами вкусу. Они не считаются с тем, что одно дело — интерьер квартиры, которым любуешься ты сам и те, кто твое жилище посещает (не нравится — не ходи), и совсем другое — внутренний и внешний вид автомобиля. Машина — частица улицы, дороги, квартала, причем частица, обязательная для каждого, кто по этой улице идет или едет: стоящим у тротуара автомобилем, хочешь не хочешь, вынуждены любоваться все. Дополнительная никелировка, часто переставленная со старых машин и грубо нарушающая замысел дизайнера, всякие заслонки, занавесочки, финтифлюшечки, несколько добавочных фар — словно машина то и дело вынуждена пробиваться сквозь густой туман, — все это слишком явно отражает отсутствие у владельца вкуса и такта, выражает его самодовольство, нежелание считаться с мнением окружающих.
Мое! Что хочу, то и делаю!
И ведь одной внешностью дело почти никогда не ограничивается: за ней, как правило, вплотную идет психология. Обладатель «уютного гнездышка» соответственно ведет себя во время движения. О н едет, не кто-нибудь, зачем думать о других машинах, шоферах, пешеходах? Такой не подвинется, не притормозит, не уступит дорогу даже в очень опасном месте: он немедленно прибавит газу, если вы станете его обгонять, а ведь обязан пропустить, он каждую минуту может стать причиной аварийной ситуации, может совершить непоправимое, тем более что и рулем он обычно владеет не слишком уверенно, но не желает принимать всего этого во внимание в своем тупом блаженстве и самоуверенности.
Я никогда не «голосую» в машину с любительским номером, и вам не советую — жизнь дороже.
Легковая машина, заднее стекло которой затянуто материей, или тюлем, или фольгой, или мерзко дрожащими проволочками совсем уже непонятного назначения, опасно закрывает обзор дороги шоферам машин, идущих сзади; милиция почему-то не принимает этого во внимание.
Попробуйте расписать чем-нибудь этаким балкон — пенсионеры вашего жэка быстренько призовут вас к порядку. А с машиной пока можно делать все что угодно.
Частники, что вы хотите…
— Позвольте! — слышу я восклицание. — Но ведь и вы, уважаемый рассказчик, ведь и вы в некотором роде частник, не так ли?!
Так, разумеется. Машина — моя собственность, хотя, поверьте, я предпочел бы иметь возможность брать ее напрокат; так вот, зайти и взять, без всякой очереди, без препирательств о запчастях, с гарантией того, что она в порядке. И серия моего номера вопит о том, что я — частник, выдает меня любому и каждому.
Ничего не попишешь, этот маленький крест я обречен нести до конца дней своих, точнее до того мгновения, как я сяду за руль в последний раз. И любой прохожий, даже и тот, кто на моем месте, напротив, гордился бы этой сверкающей лаком собственностью, может ткнуть в меня пальцем.
Так же, как вы это сделали только что, дорогой читатель.
Но раз уж в жизни мне некуда деться, позвольте хоть в книге поставить себя «вне закона» и сделать вид, что уж я-то никак не частник. А что? Я непременно сделался бы профессиональным шофером, если бы не диплом врача.
Кстати, и зарабатывал бы я в этом случае куда приличнее.
И вот еще какое есть у меня оправдание: быстро осознав все, на что способен частник, я с самого начала своей автомобильной карьеры терпеть не мог ситуаций, в которых я выглядел бы любителем в глазах профессионалов, и делал все возможное, чтобы избежать иронического к себе отношения. Овладев как следует машиной, я стал ездить с максимально допустимой на данном участке скоростью. Двести пятьдесят тысяч километров, которые отщелкал за эти годы мой спидометр, дают мне некоторую уверенность в своих силах. И частников, мешающих мне двигаться по забитой машинами трассе, я, подражая шоферам, тоже ругаю сквозь зубы.
И напрасно. Ибо для того, чтобы ездить как профессионал, каждый должен накатать свои двести тысяч, совершая при этом положенное число ошибок. Иначе попросту не бывает.
И все же я уверен, что тянусь к профессионалам не зря.
И не зря уважаю труд шофера, и самих шоферов — тоже.
И еще машина дала мне ощущение планеты Земля.
Сколько места занимает пешеход? Несколько десятков квадратных сантиметров? В масштабах Земли это точка, различимая только в очень сильный телескоп.
А если я провел колесами машины след длиной в сто километров? Это уже солидный кусок поверхности нашего шарика, различимый и невооруженным глазом — например, с вертолета.
А тысячу километров можно различить даже со спутника.
Тысячу километров я проезжаю запросто. И делал я это много раз…
«Хорошо бы, — думается мне иногда в дальней дороге, — чтобы существовал экран, на котором кто-то мне близкий, дочки или та же моя вечная Галя, мог бы наблюдать, как перемещается по Земле крохотный жучок, моя машина. Я еду, а жучок ползет и ползет потихоньку…»
Главное, ты не просто механически пересекаешь пространство. Твое существо непрестанно впитывает в себя различную информацию, приметы ландшафта, времени, своеобразие архитектуры и уклада жизни тех городов и районов, которые ты пересекаешь.
Езда по городу ничто в сравнении с тем, какое наслаждение получаешь, когда изредка представляется возможность или тем более необходимость совершить очень дальнюю поездку. Уже самые сборы, включая подготовку машины, доставляют великую радость ожидания. Что же сказать о дне, когда, освобожденный от мелких забот, плотной броней закрывающих обычно твое существо, ты осторожно выводишь из города крепко нагруженную и доверху заправленную машину и, постепенно прибавляя скорость, вживаясь, так сказать, в новый ритм движения, вырываешься на простор.