Решающий шаг

Каждый пешеход — потенциальный водитель. Не забывайте, пожалуйста, об этом, товарищи пешеходы.

Мне заметят: существуют профессии, дающие еще более острое ощущение скорости, — гонщики, летчики, космонавты. Но мы говорим о земных, а не сверхзвуковых скоростях, мы говорим не об исключительной, а о массовой профессии.

И еще — о возможности приобщить к скорости сотни тысяч  л ю б и т е л е й, людей другого призвания, в том числе не очень крепких физически мужчин, а также женщин: они так спокойно и домовито водят легковые машины, что любо-дорого смотреть. Недавно я любовался шофером такси: в изящном фартучке, она метелочкой сметала пыль со своей «Волги», протирала ветошью стекла…

— Больше скорость — больше аварий, — могут мне возразить.

Это звучит неопровержимо, как аксиома, на самом же деле это положение весьма спорно.

Большим скоростям должны сопутствовать хорошие ходовые качества машин, и лучшая организация движения, и — главное — приличные дороги.

Мой опыт говорит мне, что количество аварий непосредственно зависит от качества дорог — включая не только их ширину и добротность их покрытия, но и обход населенных пунктов, и отсутствие перекрестков.

А также от уровня подготовки и дисциплинированности водителей.

И еще — от дорожной службы и службы движения.

Бывают, конечно, и разного рода случайности.

Им несть числа.

Аварий в своей жизни я видел немало, но не всегда вникал в случившееся. Когда едешь на большое расстояние, времени терять особенно не приходится, и потом, если ты остановишься, тебя, как пить дать, обгонит колонна грузовиков, которую ты с таким трудом обошел — движение-то однорядное. Так что, если нет сомнения в том, что помощь врача не нужна, мимо разбитых машин проскакиваешь, только сбавив скорость.

Первая авария, случившаяся на моих глазах, произошла в Забайкалье, в сорок пятом году, вскоре после окончания войны с Японией. Я попал туда в составе действующей армии, переброшенной с Запада, и это стоило мне еще года ношения военной формы — демобилизоваться там оказалось не так-то просто.

Жил я на частной квартире и, как все мои товарищи, быстро приноровился к особенностям жизни в тех местах, хотя размах ее часто поражал нас, «европейцев».

Допустим, какой-нибудь гражданочке необходимо навестить приятельницу, живущую за двести-триста километров. Зимой. В тридцатиградусный мороз. При полном отсутствии регулярного пассажирского транспорта. Возможно, теперь там повсюду пустили автобусы, не знаю — тогда автобусов не было.

Так вот, упомянутая гражданочка одевается как можно теплее, договаривается с водителем попутной машины, залезает в кузов грузовика, не закрытый никаким брезентом, да так и едет. Если шофер с понятием, он останавливается почаще, чтобы пассажиры могли обогреться; попадется лопух — гонит вовсю…

Но самое интересное, в смысле размаха, заключалось не в способе передвижения, а в том, что свидание с подругой у проделавшей такую дорогу женщины вполне может продолжаться один вечер. Попили чайку, поболтали, а завтра — назад.

Примерно такого рода поездку предстояло совершить и мне. В нужном направлении шли в тот вечер три «студебеккера». Они везли трофейную муку военнопленным японцам, расквартированным далеко от железной дороги. Туда вело приличное, по тем временам, асфальтированное шоссе, несколько раз переваливавшее через не слишком высокие горные цепи.

Сперва я попытался договориться с шофером машины, стоявшей в колонне второй, — других водителей не было на месте; молодой парень заломил цену, для меня невозможную. Потом подошел водитель первого грузовика, пожилой человек, который о деньгах не стал говорить вообще: глянул на погоны младшего лейтенанта медицинской службы, едва видневшиеся из-под воротника полушубка, и кивнул головой в сторону кузова.

Вскоре мы тронулись. Нагружены «студебеккеры» были одинаково: небольшие, тонкие мешочки с японской мукой — килограмма по три, по четыре — лежали рядами вровень с бортами машин. На мешках и устраивались пассажиры — кто как мог. Поверх телогрейки, полушубка и крепко завязанной шапки-ушанки я накинул еще плащ-палатку и сел в первом грузовике спиной вперед, к ветру, привалясь к кабине; ко мне немедленно приткнулся какой-то старик, ехавший навестить дочь.

Мчались мы с ветерком: километров через девяносто, в первом большом поселке, часть пассажиров сошла, а остальные забежали погреться — ветер был ледяной. И тут одна из попутчиц поднесла по стопочке шоферам. Все мы толклись в одной комнате, и я заметил, что мой водитель только пригубил, а если и отхлебнул, то совсем немного, — я похвалил его в душе. Так же поступил и шофер третьей машины; лишь молодой парень, с которым мы не сторговались, лихо выцедил свою долю.

Двинулись дальше. Стемнело. На безоблачном небе взошла луна, и плотно припорошенная укатанным снегом дорога стала видна отчетливо.

Вскоре начался очередной подъем, потом — спуск, длинный, метров в четыреста, и совершенно прямой; в самом низу дорога круто сворачивала, а вскоре за поворотом выходила на деревянный мостик через речку или ручей, засыпанный глубоким снегом.

Бензин в то время ценился чуть ли не дороже спирта, его экономили как могли, и такие бывалые ребята, как наши шоферы, конечно же спускались с перевала, выключив моторы. На спуске они легонько притормаживали; снежная дорога — всегда скользкая дорога.

Во всяком случае, наш водитель притормаживал, — сидя в кузове, мы прекрасно ощущали это.

Владей я хоть немного кистью, я легко мог бы и сейчас нарисовать эту картину: черное небо, залитая лунным светом безмолвная снежная пустыня — места там безлюдные, — длиннейший спуск с горы, и беззвучно (как это нарисовать?) летящие вниз наши три машины, тоже темные, без огней; свет луны был ярок, его хватало.

Вот первая машина, та, что была подо мной, закончила спуск, плавно взяла поворот и, все еще с выключенным мотором, стала приближаться к мостику. В это время второй «студебеккер», разогнавшийся шибче и поэтому «резвее» взявший поворот, стал нас нагонять.

Боясь, очевидно, резко тормозить, чтобы не занесло, шофер второй машины решил обойти нас. Ширина дороги вполне позволяла это, но он не смог соотнести свой маневр и, главное, свою скорость с тем, что у мостика дорога немного сужалась.

Наш же водитель, никак не предполагая, что его товарищ, более ста километров не нарушавший строя, захочет вдруг его обогнать, и мирно беседовавший с соседкой, у самого мостика, не взглянув в зеркало заднего вида, взял чуточку влево; на дороге был ухаб.

Этой чуточки оказалось достаточно.

Дальнейшее разыгралось в двух-трех метрах от меня, на фоне все того же застывшего безмолвия. Увидев вдруг перед собой задний борт нашей машины, водитель второго грузовика вынужден был тоже взять влево — затормозить он уже точно не мог.

И тут тишина была нарушена. С треском смяв мощным бампером деревянные перильца моста, «студебеккер» повис на секунду левыми колесами в воздухе, затем очень резко, весь разом, перевернулся и, колесами кверху, ухнул вниз.

Я забыл сказать, что на остановке сошла единственная пассажирка, находившаяся в кузове этой второй машины; только рядом с шофером сидела женщина, угощавшая водителей водкой.

Я застучал по кабине. Наша машина, пробежав еще метров тридцать, остановилась, подошла так же беззвучно третья, и мы все, проваливаясь в снегу, кинулись под откос.

Грузовик лежал, как на перине, ровно и спокойно. Ни звука, ни движения.

Кто-то стал разгребать снег руками, кто-то кинулся назад, за лопатами. Как смогли быстро, мы откопали их.

Пушистый, глубокий снег и плотный груз в высоком, сравнительно, кузове сохранили шоферу и его спутнице жизнь: кабина «студебеккера» смялась в лепешку, но только до уровня кузова. Обе жертвы лежали внутри вниз головами, скорчившись, как младенцы в утробе матери. Они были без сознания.

Самое трудное заключалось в том, чтобы открыть заклинившиеся двери и вытащить их из кабины. Дальше все пошло на удивление быстро. Пока я приводил пострадавших в чувство, две остальные машины специальными тросами и лебедками, укрепленными спереди на раме «студебеккера», сперва перевернули своего собрата, затем вытащили на дорогу.