Страница 38 из 127
А не словами — так чем? Чем прикажете чужую дурь выколачивать, когда мне самой-то девятнадцатый год всего подходил?
То есть я могла, понятное дело, взять его за руку и свести в Дом свадеб. Тут же, сейчас, немедля. Многие на моем месте именно так и поступили бы. И на этом, скорее всего, прекратились бы Васенькины терзания.
Ну, а если бы не перешибло?
А гордость моя девичья на что?
Долго сидели мы в тот вечер. И пообещал он мне не видеться с ней больше.
Обещания, обещания…
Вася честно старался все выполнить — не смог.
Что ж это за колдовство такое? Что за наваждение?! Почему ни я, ни другие наши ребята, кто гостей на свадьбе изображал, ничего особенно глубокого не ощутили и живут себе, как жили раньше?
Или я Васю плохо изучила?
Или слишком рано уверилась, что он — мой?
Зря, конечно, я ему шагу шагнуть самому не давала; он бы тверже знал тогда, что я — его единственная.
Я, не кто другой.
Мама пыталась меня утешить, говорила, что Вася, дескать, попросту в эту Светочку втюрился, пообнимавши-то во время дублей… Так ведь маманя Васятку никогда всерьез не принимала.
Он бы мне прямо сказал, коли так… Что-то тут не то, а что именно — не пойму, хоть ты тресни!
Винился он, бедняжечка, раз, другой, третий, и плакали мы, обнявшись. И такой он был разнесчастный да убитый, словно я его на клятвопреступление толкаю.
И отпустила я его добровольно на все четыре стороны.
Взяла — и отпустила.
И зла на него не брала ни капельки.
И сейчас не держу.
МАЛОВЕРОЯТНЫЕ ИСТОРИИ
Знаете ли вы… что истинныя происшествия, описанныя со всею исключительностью их случайности, — почти всегда носят на себе характер фантастический, почти невероятный?
Чего только не коллекционируют люди…
Старинный приятель автора московский журналист К—в много лет собирает замысловатые истории.
Человек одинокий, легкий на подъем, он охотно отправляется в самые дальние и длительные командировки и, помимо острых материалов для своей газеты, привозит отовсюду аккуратно пронумерованные, с датами и адресами, краткие записи-конспекты разного рода маловероятных происшествий. Где он их выкапывает, как у него времени хватает — понять невозможно; впрочем, недаром же возникла поговорка «на ловца и зверь бежит».
О своем увлечении К—в говорит в достаточной степени туманно.
— Видишь ли… Еще студентом я натолкнулся как-то на такую характеристику одного из, любимых героев Ремарка, нашего тогдашнего кумира: «По его теории, самое невероятное почти всегда оказывается наиболее логичным». Я призадумался: не станет же маститый, много передумавший писатель просто так, эффекта ради, сыпать парадоксами — тем более в книге характеристика довольно подробно обосновывалась. Задал вопрос на семинаре — меня высмеяли… И лишь много лет спустя, основываясь уже на собственной практике, я понял, кажется, что имел в виду Ремарк, и подумал: а ведь это в известной степени мой долг — не выпускать из поля зрения задевшие, заинтересовавшие меня случаи из жизни, какими бы странными, из ряда вон выходящими они ни казались… Не беда, что они не всегда объяснимы с точки зрения привычной логики, что они разрушают видимость гармонии — я так и называю их «диссонансами»… Эти нестандартные проявления нашего бытия подчас не меньше говорят уму и сердцу, чем стройные колонки так называемых средних показателей, которыми пестрят отчеты уважаемых социологов.
— Понимаешь? Такого рода «доказательства от противного» помогают взглянуть на текущие события в необычном ракурсе — а это не только полезно, но и необходимо даже, если хочешь всерьез разобраться в происходящем и ухватить хотя бы за краешек вечно ускользающую истину.
— Почему ты не публикуешь свои были-небылицы? — спросил как-то автор, с интересом выслушав очередное пополнение коллекции К—ва.
— Пробовал подробно написать — ни черта не получается, — буркнул тот. — Все время на что-то вроде фельетона сбиваюсь, а это не моя стихия.
Помолчал, похлопал по записной книжке, добавил:
— А ты — пользуйся… Я не жадный… Все равно все свои находочки я первый до косточки обсасываю и в дело пускаю: то ли «зримо», то ли нет, «диссонансы» в каждом моем материале присутствуют… А потом мне уже все равно, что с ним станется.
Автор усердно трудился тогда над гигантским замыслом. Он кивнул, беззаботно рассмеялся и не придал щедрому предложению особенного значения.
Потом как-то раз…
Словом, вот рассказы К—ва, записанные автором.
РЕШАЮЩИЙ ШАГ
В этот северный город я приехал на недельку, с заданием написать очерк о работе местного транспортного узла. В редакции мне порекомендовали обратить особое внимание на деятельность пароходства. «Там Гарустов начальником, инициативный, настойчивый мужик, — сказал мне на прощанье завотделом. — Ты приглядись к нему, к его штабу…»
Прибыв на место, я обнаружил даже больше интересного материала, чем предполагалось; мое внимание привлекло, в частности, весьма оригинальное решение проблемы взаимодействия морского порта с железной дорогой и автотранспортными предприятиями на основе непрерывного плана-графика. Стоило вникнуть в детали, и я запросил у руководства «добро» на то, чтобы остаться здесь подольше.
В первые несколько дней я дважды беседовал с Николаем Степановичем Гарустовым, и Гарустов произвел на меня сильное впечатление. Бывший военный моряк — его боевой и трудовой путь был отмечен двумя рядами самых почетных орденских ленточек, — он принадлежал к числу самородков, которыми богата наша земля. Меня с молодости тянет писать как раз о таких людях; мне кажется, главная задача окружающих — не мешать им развернуться во всю богатырскую силушку, а святой долг прессы — всячески этому способствовать.
Когда разрешение задержаться было получено, Гарустов предложил мне комнату в общежитии пароходства, расположенном тут же, в порту. Учитывая, что в общежитии я окажусь прямехонько среди людей, о которых мне предстояло писать, а также и то, что такой вариант обойдется намного дешевле гостиницы, я немедленно согласился.
Так случилось, что я прожил около месяца в длинном, неуклюжем здании; пароходство использовало его в качестве пристанища для приезжающих, а также для семей моряков и других своих служащих, не получивших пока по тем или иным причинам нормального жилья.
Дом был построен, вероятно, в конце двадцатых годов, в полном соответствии с модной тогда коридорной системой: по обеим сторонам бесконечной кишки располагались комнатки-квартирки, на концах ее — места общего пользования. У жилищ такого рода немало недостатков, по сравнению с современными домами они выглядят жалостно, но есть у них и одно достоинство — как все коммунальное, они не дают людям вариться в собственном соку, активно препятствуют их самоизоляции, если можно так выразиться.
Женщины нашего второго этажа жили на редкость дружно, а на обширной кухне образовали даже нечто вроде домашнего клуба — чисто, светло, кухонная утварь сверкала, как на выставке; нередко и мужчины собирались там вечерком вокруг стола, покрытого вытертой бархатной скатертью, — покурить и «потравить».
Целыми днями я пропадал в порту, на железнодорожной станции, в автоколоннах, встречался с десятками людей, участвовал в совещаниях и активах, дома сидел за пишущей машинкой, так что на кухню заходил редко. И хотя кое-какой материал я почерпнул и там, но ни с кем из своих временных соседей особенно не сблизился, за исключением семьи Михайловых; дверь их комнаты приходилась как раз напротив моей.