Решающий шаг

У каждой эпохи свой дефицит.

Южный акцент объяснялся просто: Маргарита принадлежала к армянской семье, в конце прошлого века переселившейся из Нахичевани в Крым. Отец ее Георгий служил приказчиком в мануфактурной торговле, потом стал торговать «от себя» — вяло, помаленечку, без риска, без особого размаха, зато в полном соответствии с собственной натурой. Был Георгий рассудителен, не жаден, хоть своего не упускал, не суетлив; никогда ни на кого не повышал он голоса, вечно грустные глаза умоляли, казалось, окружающих жить в мире и согласии, не ссориться по пустякам, не терзать друг друга. Мягкость отца уравновешивалась, как это часто бывает, властностью матери, Елизаветы, — на ее долю приходилось все многоступенчатое домашнее хозяйство, пятеро детей, родня, приживалки, прислуга… Одних куличей в их симферопольском одноэтажном, но вместительном доме пекли на пасху столько, что приходилось приглашать на кухню дворника-татарина Ахмеда и мыть ему торжественно ноги, — Елизавета лично проверяла, чисто ли; ногами Ахмед замешивал тесто в огромной кадке — руками не получалось.

Масштабы…

Врачевала Маргарита действительно толково, литовские пациентки не зря проникались к ней доверием. Фундамент был заложен прочный — в одном из германских университетов, куда отправил дочку отец; естественным наукам, да еще философии, в Германии в то время учили лучше, чем где бы то ни было. А уж практика… Едва закончив курс, Маргарита попала на фронт первой мировой войны, в Галицию. Поработала медсестрой, потом пришлось перебрать чуть ли не все медицинские специальности, так что, вернувшись в Крым, она внезапно оказалась одним из самых заметных в Симферополе молодых врачей.

Медаль «За храбрость» за номером 974 603 она бережно хранила до самой смерти.

В годы гражданской в Крым попутным ветром занесло нескольких представителей когорты латышей, своей энергией, стойкостью, неподкупностью, фанатической верностью идеалам и присяге так своевременно и так основательно поддержавших молодую советскую власть. Роман одного из латышей с Маргаритой, официально, впрочем, зарегистрированный, длился недолго — в семье остались смутные воспоминания о гладко выбритой голове новоявленного зятя, его потрясающей аккуратности, а также о непривычном для южных ушей специфическом произношении русских слов. Потом Карлуша исчез так же внезапно, как и появился, а Маргарита в ноябре двадцать первого года родила сына.

Когда мать и сын стали совершать первые прогулки по бульвару, и сейчас еще вытянутому вдоль улицы, где некогда стоял дом Георгия, сидевшие на лавочках старухи дружно ахали: рядом с чернявой армяночкой, каких в Симферополе пруд пруди, ковылял вылитый ангелочек — златокудрый малютка с ослепительно белой кожей и голубыми глазами.

Контрасты…

Давненько это было. Вслед за умершим еще в войну Георгием, в двадцать четвертом году скончалась Елизавета, остатки семьи немедленно рассыпались кто куда, и Маргарита с сыном уехали в Ленинград. С этим городом связывались когда-то вершинки самых пламенных ее мечтаний, — теперь представлялся случай исполнить мечту, и Маргарита не раскаялась в своем выборе. Даже покинув, в конце жизни, «северную Пальмиру», она, невзирая на все, там пережитое, сохранила горячую симпатию к городу, среди великих страданий и мук сумевшему каким-то чудом не подавить, а очистить, поддержать, укрепить лучшие качества ее души.

Так ей казалось во всяком случае.

Она спокойно подняла в одиночку сына. Женщина самостоятельная, Маргарита выбирала друга сердца долго и осмотрительно, среди людей солидных, не склонных к крайностям, и выбрала человека, не только составлявшего ей приятную компанию и практически помогавшего ее вдовьей судьбе, но и никогда не докучавшего мальчику.

Сын радовал ее. Хорошо учился, и не просто хорошо, а был все школьные годы устойчивым отличником. Стал комсомольцем. Успешно занимался спортом, много читал, играл в шахматы, увлекался фотографией, — его снимок, девять на двенадцать: мать в рабочем кабинете в консультации, в белом халате, на фоне плаката со все тем же призывом не носить круглых подвязок, собственноручно сыном изготовленный, обошел всю родню, — словом, вырос здоровым физически и духовно, выдержанным, скромным, но не сомневающимся в своих возможностях юношей, каких немало встречалось в поколении, кончившем школу в тридцать восьмом, тридцать девятом, сороковом и сорок первом годах.

Надежные были ребятки…

Темпераментом сын пошел, скорее, в отца: он и брался за все, что делал, так же основательно и дотошно, и волосы, как и отец, стал терять уже в старших классах школы, в результате чего часто стригся под машинку. Это не уродовало его внешность, как бывает сплошь да рядом, а лишь еще глубже вскрывало добрые качества его натуры и придавало лицу известное своеобразие — примерно так же многим современным молодым людям придает своеобразие совершенно невозможная в тридцатые годы бородка, нередко скрадывающая безволие их черт. Он пользовался успехом у девушек, но, как многие его сверстники, считал, что в этом деле слишком уж легко поскользнуться, и сдерживал себя всячески; он ухаживал за девушками, сопровождал их на каток, на танцы, в кино, в театр, был непременным участником всех школьных и домашних вечеринок и целовался там от души, но ни одну из своих подруг не сделал несчастной.

Кончив школу, сын поступил на один специальный технический факультет, — этим объяснялось, что он не был призван в армию в сороковом году, когда отменили отсрочки: профессия, которой он успешно овладевал, и так была полувоенной.

К началу войны сын как раз кончил три курса, и его, одного из лучших студентов, направили не в обычную воинскую часть, а в военную академию. В ускоренном порядке завершив учебу, он получил назначение в действующую армию — и сразу же, через какой-то месяц, в тихий, без единого выстрела день, в начале апреля сорок третьего года, нелепо погиб на Брянском фронте…

Самые страшные месяцы блокады Маргарита перенесла лучше, чем многие ленинградцы, и вовсе не потому, что как-то ловчила, чего-то избегала, куда-то пряталась.

Скорее, наоборот.

Что же — судьба такая?

Может, судьба, может, повезло кое в чем. А может быть, фронтовая юность Маргариты и нелегкая, в общем-то, жизнь  г л а в ы  с е м ь и  послужили для нее неплохой закалкой; да и в детстве, и в отрочестве мать воспитывала Маргариту и ее сестер не белоручками, никак не белоручками.

Первые два месяца войны ничего не изменили в ее жизни, и лишь в самом конце августа, когда сын уехал куда-то на Урал, а над городом нависла угроза чего-то неведомого, но зловещего, Маргарита перебралась с Петроградской стороны к младшей сестре Валентине, занимавшей двухкомнатную квартиру на Фонтанке, наискосок от цирка; с Валей жила шестидесятилетняя няня ее сына, находившегося в армии.

Устроив военный совет и обсудив ситуацию, все три женщины твердо решили из города не выезжать. Такова была их собственная исходная позиция в борьбе с врагом, отлично знакомым — они так думали! — по прошлой войне, по оккупации Украины в восемнадцатом году, которую Валя пережила в Киеве. Никаких иллюзий относительно того, что несут с собой лавиной катившиеся к городу полчища, у них не было, но ни эвакуироваться, ни паниковать и бежать куда-то они не собирались.

Немцы и немцы… Мало кто в городе понимал всю серьезность предстоявшего испытания, да и кому в голову могло прийти, что Гитлер намерен стереть Ленинград, как и Москву, с лица Земли? Немцы и немцы — видали мы таких…

Любой мальчишка и любая девчонка их поколения распевали сами или хотя бы слышали песенку:

Да и вообще, в России, чуть ли не со времен Ивана Грозного, этих немцев толклось… И, хоть натерпелись от немчуры изрядно, в народе было принято относиться к ним иронически; ценили лишь первоклассных мастеров своего дела — инженеров, техников, врачей, аптекарей, часовщиков. А так…