Страница 3 из 93
Один из троих подскочил к телефонному устройству, коммутатору, что ли, что-то куда-то воткнул, очень вежливо попросил:
— Ласточка, Ласточка, я — Перепел, я — Перепел. Будьте любезны, соедините меня с Четвертым… Товарищ капитан! Четвертый на проводе. — Солдат чуть заметно пристукнул каблуками своих кирзовых сапог и стушевался, ушел в сторону.
«Вот они, современные-то юноши, — подумал Евгений Иванович. — Со средним образованием… Солдаты, а с политесом: „Будьте любезны…“»
Капитан доложил Четвертому о прибытии художника Шухова, подвинул к себе его бумаги, вслух прочел, что написано в них: «…заслуженный деятель… для сбора материала и проведения бесед с личным составом… о задачах искусства на современном этапе… в свете решений…»
— Так что уж извините, Евгений Иванович, — сказал капитан, — легковых машин у нас, на перевалочной базе, нет, и нигде сейчас нет свободных. Придется уж вам на грузовой. Ну, машина новая, кабина просторная…
— Вы не беспокойтесь, — сказал Евгений Иванович, — я все понимаю, знал, куда еду. Не в первый раз. Помню, в тридцатые годы приедешь на границу, лошадку тебе дадут — и хорошо. А то и, как говорится, пешедралом…
Капитан с улыбкой выслушал Евгения Ивановича. Сам Евгений Иванович понял, что заболтался. Стал он примечать за собою эту не свойственную ему прежде разговорчивость и боролся с ней, как со всяким признаком старения, одергивал себя. Но не всегда вовремя примечал.
— Часов шесть проедете, — сказал один из солдат, хмурясь от смущения.
— А то и с ночевой бывает… — сказал другой солдат, супя брови.
Во двор как раз въезжали машины, такие большие, каких Евгений Иванович и не видал. Водители находились так высоко, что с земли им в глаза не заглянешь. Водители спрыгнули наземь, ростом они оказались вровень с колесами своих машин. Большими машинами управляли мальчонки в зеленых фуражках. Если когда-нибудь и брились они, то единственно для того, чтобы скорей выросли усы.
Капитан хотел помочь Евгению Ивановичу забраться в кабину, но не успел: Шухов ухватился за поручни, рывком подтянулся, сел, утвердился на широком, вместительном диване. Рукой помахал капитану и трем солдатам, которые вышли его провожать.
2
Едва миновали станционные грязные улицы, выехали на шоссе, на грейдер, едва побежали навстречу сосны, как с неба всю хмурость, всю облачность смыло, хлынул солнечный свет. По сторонам дороги засинела, зарябила, засверкала вода, не убралась еще в берега; многоводно, многоструйно, покрывая излуки, торили себе прямые русла весенние реки. «Застал весну — хорошо», — подумал Евгений Иванович. Хорошо ему было в высокой, просторной, сплошь остекленной кабине, как в корабельной рубке: все видно вокруг.
Водитель крепко держался за большую баранку, подымал острый, мальчишеский подбородок, ног едва хватало ему выжимать большие педали.
— Откуда сам-то будешь? — спросил водителя Евгений Иванович.
— Архангельский я, — сказал водитель, зыркнул глазами на соседа. Поговорить ему, видно, хотелось, но сам не решался начать. — Из-под Архангельска… Из деревни. Сначала в совхозе работал, на тракторе. Потом романтика потянула…
— Романтика, говоришь?
— Романтика. На целину подался. В Казахстан. В Павлодарскую область. Там курсы шоферов кончил. Теперь уже две специальности. Не помешает.
— Это хорошо, — сказал Евгений Иванович. — Не помешает.
— А вы что, прямо на заставы поедете? — спросил водитель.
— И на заставы тоже… хотелось бы.
— На заставы ехать, дак лучше на левый фланг, — сказал водитель. — Я там на одной служил. Там рыбы навалом. И красная тоже есть — кумжа. На других заставах тоже есть, только рыбаков полно, а на этой — никого. Туда не очень-то доберешься. Продукты на лошадях возят, во вьюках. Там два озера, верхнее и нижнее, а между ними протока. Водопад шумит, за километр слыхать… В дозор идешь, дак обязательно лося встретишь. И олени есть. С той стороны они к нам заходят.
— Водопад, говоришь? — спросил Евгений Иванович. — А застава-то далеко от водопада?
— Да рукой подать… А вы что, бывали?
— Тебя как зовут? — спросил вдруг Евгений Иванович.
— Валерой, — оказал водитель.
— Видишь, Валера, я точно не помню места, но, пожалуй, именно где-то там, на левом, именно, фланге. Два озера и протока. И водопад…
— Ну! — сказал Валера. — А вы что, картины рисовать будете или портреты?
— Картины я дома пишу, в мастерской, — сказал Евгений Иванович. — И здесь тоже пописать думаю… Этюды, для памяти…
— Когда пограничники в дозор с собакой идут, интересно нарисовать, — сказал Валера.
— Да, да… и с собакой тоже… — пробормотал Евгений Иванович.
— Вы начальнику заставы скажите, он вам лучших воинов выделит и собачку подберет. Собаки там есть — дай боже! Как лошади. — Валера уже обвыкся рядом с непонятным ему человеком, с художником. Некоторая даже ирония просквозила в его усмешке. Независимость, превосходство: Валера был командиром в кабине, в рубке могучего корабля. Начальник далекой заставы, некогда самый первый его начальник, теперь уж ему не власть…
«Ну да, — подумал Евгений Иванович, — современным юношам свойственна ироничность. Ироничность и романтика…» Современные юноши интересовали художника, как, впрочем, и современные девушки. Вглядываясь в них, он размышлял, что значат новые, неизвестные его молодости черты, выражения, манеры, фасоны, прически. Порою казалось, что облик нынешней молодежи существует отдельно от сути ее, содержания, подобно взятому напрокат театральному реквизиту: костюму и маске. Однажды он ехал в автобусе людного городского маршрута. В проходе стоял современный юноша, с перетянутой широким ремнем талией, с мягкой, покатой, женственной линией плеч, с гривой специально отрощенных выхоленных волос. Старушка, пробираясь к выходу, обратилась к длинноволосому юноше: «Девушка, на следующей выходишь?» Юноша промолчал. Старушка, в деятельной своей озабоченности и тревоге, опять тормошила стоявшего перед ней длинноволосого: «Девушка, на следующей выходишь?» Юноша повернулся к старушке, сказал негромко, но так, что услышал его весь автобус: «Я не девушка». — «Нашла, чем хвастать», — сказала старушка, как плюнула. Пошла работать локтями к выходу.
Евгений Иванович вспомнил эту историю, улыбнулся, взглянул на Валеру. Вся Валерина суть отобразилась на его лице, со вздернутым подбородком, с профессиональной цепкостью во взгляде и позе, как надлежит водителю дальних рейсов, с отроческой припухлостью губ. Валера понял улыбку соседа, как приглашение к дальнейшему разговору. Он повернулся к Евгению Ивановичу, сказал с радостным воодушевлением:
— Сто семьдесят три дня мне осталось служить. Демобилизуюсь — и на стройку. Куда-нибудь в Сибирь или на Дальний Восток. Романтика зовет. Наши многие воины туда уехали. Письма пишут. Две специальности у меня есть. Еще строительную получу. В наше время строительная специальность — это главное. Пригодится…
— Пригодится, — сказал Евгений Иванович. — Только ты вот мне скажи, Валера, ты поедешь на стройку в Сибирь — это хорошо. Воины тоже поедут в Сибирь… (Ему понравилось это новое звание: «воины». В его время красноармейцы были, бойцы, потом, позднее, солдаты, а теперь — воины.) А кто же домой поедет, в архангельское-то село?
Валера ничего не ответил, дорога пошла на подъем, завыл мотор. Когда въехали на пригорок, Валера вдруг надавил на сигнал. В утробе большого автомобиля родился неожиданно звонкий, певучий звук, как бы такт музыки в верхнем регистре. Идущий впереди, метрах в сорока, грузовик остановился. Из его кабины высунулся такой же, как Валера, белобрысый, с тонкой шеей, с востреньким подбородком парнишка.
— Витька-а!
— Чего-о-о? — отозвался Витька.
— Да та-ак! — крикнул Валера.
Он спрыгнул на землю, и Витька спрыгнул. Они, должно быть, соскучились друг без дружки. Постояли немного и дунули за кювет, там лакомились на кочках подснежной брусникой.