Анатомия любви

Этот тип в свитере со следами кошачьей шерсти Инне сразу не понравился. Он говорил тихим голосом, словно стеснялся каждой своей фразы, но Инна чувствовала, что любой его вопрос выверен и попадает точно в цель, в самое чувствительное место, а это значило, что постоянно нужно быть настороже, готовой отразить атаку и не запутаться в собственных ответах. Если бы такое собеседование было одно, можно было как-то вывернуться, но ей пришлось встречаться с психологом трижды, и Инна очень боялась перепутать ответы на вопросы, которые Иващенко задавал всякий раз одни и те же, но в какой-то ему одному ведомой последовательности, потому легко было сбиться, особенно если стремишься говорить не всю правду.

Из разговоров с коллегами она уже знала, что владелица клиники всегда принимает решение о приеме на постоянную работу, основываясь на выводах психолога. Можно было, конечно, взбрыкнуть и отказаться, но Калмыкова отлично понимала, что места лучше этого ей не найти – даже с ее столичными рекомендациями и опытом работы. Клиника Драгун была местом, куда стремились попасть и откуда не увольнялись по своей воле, потому что совершать такую глупость мало кто хотел.

И она терпела эти «допросы», как мысленно называла беседы с психологом, ночами напряженно прокручивая свои ответы, чтобы не забыть их до следующего раза. Когда тебе есть что скрывать, приходится постоянно помнить все, что и кому говоришь.

Вторую заваленную сессию Алины Инне тоже удалось «устаканить», и теперь дочь проходила практику в одной из больниц, но, судя по всему, появлялась там так же редко, как и на занятиях в институте, потому Инна вынуждена была контролировать и это. Да, ее дочь не была приучена мыть полы, но ничего, в жизни всему придется научиться. Работа санитаркой, конечно, не была пределом мечтаний Алины, но практика есть практика, и потакать дочери Инна вовсе не собиралась.

– Если сегодня ты не появишься в больнице, пеняй на себя! – крикнула она уже из коридора, выставив сына с рюкзаком за дверь.

Из комнаты Алины не раздалось ни звука, и Инна, со вздохом кинув взгляд на часы, побежала вниз по лестнице вслед за Даней.

Аделина

Приятно чувствовать, что дело, которому ты посвящаешь жизнь, и место, в которое вкладываешь силы и душу, стали родными еще кому-то. Я всегда думаю об этом, когда оказываюсь на территории клиники и вижу, как относится персонал к этому месту. У нас всегда чисто и красиво – и заслуга здесь не столько нанятых садовника и дворников, но большей частью наших медсестер и работниц пищеблока, а также анестезиолога Инны Калмыковой.

Когда я брала ее на работу, даже представить не могла, что эта невысокая хрупкая женщина с чуть вьющимися коротко постриженными каштановыми волосами окажется еще и прекрасным ландшафтным дизайнером. В первую же весну она пришла ко мне с предложением обновить клумбы и разбить новые в таких местах большого парка, о которых я, например, даже не задумывалась. Однако доверившись Калмыковой, через несколько месяцев обнаружила, что клумбы самых причудливых форм, в том числе и каркасные фигурки животных, размещенные в разных углах парка, сделали его по-настоящему сказочным и уютным.

У анестезиолога, помимо высокой квалификации в профессии, оказались еще и золотые руки во всем, что касалось цветочных дел, и я мысленно похвалила себя за то, что все-таки взяла ее. А ведь могло сложиться и по-другому…

Психолог Иващенко после первого же разговора с Инной сказал мне, что та ему не нравится и кажется весьма подозрительной. Я насторожилась – чего-чего, а подозрительных людей в клинике я видеть больше не хотела, тут и так регулярно появлялись довольно странные персонажи как среди пациентов, так и среди персонала, и это иной раз вызывало определенные сложности, мягко выражаясь. Создавалось впечатление, что моя клиника притягивает людей в высшей степени профессиональных, но с какими-то скелетами в шкафах, с какими-то прошлыми сложностями. Это касалось даже меня самой, даже моего мужа Матвея, и порой я думала, что именно в этом причина – я чувствую в людях эти сложности и не могу отказать.

Однако Калмыкову бы я не взяла и уже настроилась отказать ей, но тут, как обычно, случилось непредвиденное – наш бессменный анестезиолог Артем разбился в аварии, а его более молодой коллега Влад ни за что не справился бы с такими объемами операций, как проводились в клинике. Словом, судьба распорядилась так, что Инна Калмыкова стала частью коллектива, но я пока не пожалела об этом ни разу. Ну и увлечение ландшафтным дизайном, конечно, тоже добавляло ей веса в моих глазах.

Сейчас, идя по аллее от парковки к административному корпусу, где находился мой кабинет, я с удовольствием отмечала, что все клумбы укрыты зеленью и цветами как ковриками, от них исходит приятный медовый аромат, и это как-то успокаивает, настраивает на хорошее.

Я невольно задержалась у большой клумбы в форме сердца, усеянной мелкими белыми, розовыми и маслянисто-желтыми цветами. Они тонко пахли, и я никак не могла вспомнить название.

– Доброе утро, Аделина Эдуардовна, – раздалось за спиной, и я повернулась – ко мне приближалась Инна Калмыкова, чуть задыхаясь от быстрой ходьбы, раскрасневшаяся и слегка растрепанная.

– Доброе утро, Инна Алексеевна. Вы сегодня рано.

– Почему? – как-то растерянно спросила она, бросив взгляд на часы, и вдруг расхохоталась: – Да у меня часы вперед бегут, надо же… а я детей подняла ни свет ни заря, сына в лагерь отвезла – думаю, почему так тихо? Ох ты… – она завозилась с наручными часиками, переводя стрелки.

– Вы не знаете, как цветы называются? – спросила я, кивая на клумбу, и Калмыкова улыбнулась:

– Вообще это гипсофилы, но мне больше нравится английское «дыхание ребенка».

– «Дыхание ребенка»? – переспросила я, никогда прежде не слышавшая подобное название цветка.

– Да. Существует легенда, что в горах разбился мальчик, пасший овец, – искал отбившуюся от стала овцу и не заметил высокого обрыва, упал. Мать искала его несколько дней, а обнаружила только вот эти цветы, – Инна рукой указала на белые головки.

– Жуткая легенда, – поежилась я.

– Да, вот и немцам так казалось, потому они называют их «вуаль невесты».

– Откуда вы все это знаете, Инна Алексеевна?

– Так я много лет занималась разведением цветов. Дом был загородный, большой, с садом, пока в декрете сидела – нужно было чем-то заниматься, вот я и занималась… Я понимаю, странно звучит – анестезиолог и вдруг…

– Да почему же? Наоборот, интересно. Когда вы только время находите для такого хобби?

– Ну сейчас-то я только тут, в клинике, цветы высаживаю, квартира в обычном доме, – пожала плечами Калмыкова, и в ее лице вдруг мелькнуло что-то странное.

– Жалеете, что из столицы уехали?

Она снова пожала плечами:

– Не особенно. Здесь все-таки родной город…

– Мне кажется, я вашего отца знала.

– Все может быть. Он работал в больнице скорой помощи, заведовал приемным отделением.

Я почему-то вдруг сразу вспомнила Алексея Максимовича Калмыкова – высокого, сухощавого, с тяжелым профилем и кустистыми бровями. Он всегда так стремительно передвигался по коридору отделения, что полы его халата летели сзади как крылья, и я отчетливо помнила этот момент. Калмыков умер лет семь назад от инфаркта прямо на работе.

– Странно, что я раньше об этом не вспомнила.

– Может, оно и к лучшему, – с грустной улыбкой отозвалась Инна. – Мне вот сегодня дочь заявила, что быть Калмыковой в нашем городе – наказание, особенно если учишься в медицинском институте.

– Подозреваю, что Галина Григорьевна Ганченко особенно придирчива? – предположила я и не ошиблась – Инна кивнула:

– А то… да вы наверняка тоже через это прошли, как и я.

– Наверняка! – заверила я и даже поежилась, вспомнив Три Гэ, как мы называли заведующую кафедрой неорганической химии. К детям врачей она придиралась с такой силой, что редкий из нас сдавал проклятую неорганику с первого раза, и меня эта участь тоже не обошла.