Страница 1 из 12
Марина Крамер
Анатомия любви
© Крамер М., 2023
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023
«Семейственность – не всегда благо. Не всегда дети должны слепо повторять путь родителей, даже если последним кажется иначе. Дети не должны быть заложниками родительских амбиций, не должны…»
Гладкий асфальт до самого горизонта. Ровная дорога без поворотов. Стоит ударить ногой по педали – и вперед, туда, где все ясно и просто, где есть только скорость и ветер. И – свобода. Невероятная свобода от всего. И прежде всего – от отца, от его придирчивого взгляда, от язвительных комментариев, от оскорбительного пренебрежения.
«Я не маленький ребенок. Мне пора стать тем, кем мне хочется».
Рев мотоцикла заглушает мысли, ветер надувает футболку – свобода! Но завтра утром все вернется на круги своя…
Аделина
Почему-то летом на меня всегда нападают воспоминания о детстве. Нет, честно – ни в какое другое время года я не вспоминаю себя в возрасте восьми-девяти лет, только в июле. Первый рабочий день на этой неделе, солнце уже жарит, как раскаленная сковорода, превращая прохожих в румяные булочки. А я чувствую себя внезапно маленькой девочкой – только что вернулась из деревни, и мама встретила меня на вокзале, приняла из рук в руки у проводницы, подхватила спортивную сумку с вещами и потащила на троллейбусную остановку.
Я сижу на высоком сиденье сразу за водительской кабиной, смотрю в окно и удивляюсь тому, как сильно изменился город за тот месяц, что меня в нем не было, – вроде даже дома стали другими, и улицы, и деревья…
На мне сарафан в серую и белую клетку, вместо пуговиц – пластмассовые красные клубничины, это из-за них он и был куплен в универмаге бабушкой – уж очень я вцепилась в это ничем больше не примечательное платье.
Мама фыркнула на обновку – мол, конечно, такое только в сельпо и можно купить, но я не очень поняла, что плохого и в сарафане, и в сельпо. Белые босоножки запылились, мама смотрит с неодобрением – она уже в то время известный хирург, ее в городе многие знают, а тут рядом такая замарашка в ситцевом сарафане…
Она не спрашивает, как я отдохнула, не интересуется здоровьем бабушки – она хмурится, молчит и нервно кусает нижнюю губу, прокручивая в голове сделанную вчера операцию. Я хорошо знаю и это выражение лица, и его причину. Для мамы нет ничего важнее работы.
Для меня тоже нет ничего важнее работы – ну если не считать мужа. Мы с Матвеем не так давно женаты, хотя уже довольно не юны, но что такое возраст в сравнении с теми чувствами, что мы друг к другу испытываем…
Но работа – это тот дополнительный цемент, что скрепляет наши отношения и делает их еще прочнее. Муж-единомышленник – это настоящий подарок, он поддерживает меня во всем, не страдает по поводу отсутствия ужина (который мастерски может приготовить сам), не ворчит по поводу моих задержек на работе – потому что сам такой же. В общем, семейная жизнь оказалась совершенно необременительной, чего я так боялась прежде. Главное – это выбрать подходящего человека, который будет смотреть в ту же сторону, что и ты.
И если снова о работе, то моя клиника пластической хирургии по-прежнему лучшая, туда все так же не иссякает поток желающих что-то изменить в себе, а я все так же за счет людей, готовых выкладывать большие деньги за новую внешность, бесплатно оперирую детей и оказываю экстренную помощь тем, кому она действительно нужна, а не является блажью или просто фантазией. У меня в штате всегда есть хорошие, высококлассные хирурги, специалисты по реабилитации и лучший – я не кривлю душой, говоря это, – психолог Иван Иващенко. С этим человеком мы долго искали общий язык, но, когда нашли, оказалось, что я обрела не только прекрасного специалиста, но и хорошего друга, способного выслушать и дать совет там, где этого не может сделать Матвей.
Коллектив у нас более-менее устоявшийся, все работают давно, и я довольно редко беру кого-то еще, потому что в этом нет необходимости. И только в прошлом году, взяв молодую, но перспективную Ульяну Ненашеву, я была вынуждена снова искать хирурга. У Ненашевой начались проблемы с психикой, непроработанные детские травмы подкинули и ей, и мне неприятный сюрприз, и я снова начала обзванивать знакомых в поисках достойной замены. Длилось это довольно долго, в этот раз почему-то все кандидаты меня не устраивали, я выискивала повод отказать им – и непременно его находила.
И вот в понедельник наконец должно было состояться собеседование с кандидатом, а я, проснувшись утром, вдруг начала вспоминать детство. Вот к чему бы?
– В отпуск тебе пора, вот к чему, – Матвей откинул одеяло и сел, потягиваясь.
Я уставилась на него:
– Опять громко думаю?
Матвей развернулся, снова упал на кровать и обнял меня:
– Я давно к этому привык. Но тебе бы не помешало об этом с Иваном поговорить.
– Считаешь, что я схожу с ума?
– Нет. Считаю, что ты слишком много работаешь и нуждаешься в отпуске. И не надо мне сейчас говорить, что тебе не на кого оставить клинику, – приложив палец к моим губам, закончил муж. – Все, давай вставать, у меня операция в десять.
– Блефаропластика?
– Да. Хочу еще раз посмотреть, прежде чем в операционную брать.
– Надеешься, что она передумала?
Матвей рассмеялся, вставая с кровати:
– Кто? Супруга мэра? Ты меня удивляешь. Она сделала портрет с макета, поставила на тумбочку и медитирует на него сутки напролет, а ты говоришь – передумала.
Макет – это смоделированное на компьютере изображение лица клиентки «после», мы всегда делаем такие, чтобы результат будущей операции был более понятен и нагляден. И, похоже, жене нашего мэра это очень понравилось.
Ну ладно – Матвей блестящий хирург, лучший из тех, что есть в моей клинике, и он сделает все так, что результат превзойдет ожидания капризной клиентки, за это я даже не переживала. А вот за предстоящий разговор с кандидатом на должность нового хирурга – очень. Потому что никогда не знаешь, кто окажется за открывающейся дверью в твой кабинет.
Семен
Харлей привычно заурчал, обтянутые кожей рукоятки управления приятно холодили руки – Семен почему-то чувствовал, как изнутри его охватывает жаркая волна, как будто на улице уже градусов сорок. Нет, он не волновался по поводу предстоящего собеседования – знал себе цену, понимал, что все его заслуги не фикция. Но… фамилия. Фамилия, черт ее дери…
Всегда, еще со времен студенчества, стоило Семену открыть рот и назвать ее, как тут же начинались косые взгляды, ехидные усмешечки и типа понимающее «а, ну ясно все». Быть сыном проректора института, где учишься, тот еще подарок, конечно, а если учесть, что отец до получения профессорской должности был еще и выдающимся хирургом, известным практически на всю страну, то картина получалась совсем печальная.
Вроде как все ждали от Семена чего-то – то ли неизбежных ошибок, то ли, наоборот, какого-то немыслимого взлета, ну а как же – сын великого хирурга Кайзельгауза не может быть заурядным – или наоборот, должен им быть, чтобы оправдать поговорку «на детях природа отдыхает».
Примерно класса с седьмого, когда стало понятно, что другой дороги, кроме как в медицину, Семену жизнь не предоставила, он с остервенением учился, чтобы доказать в первую очередь отцу, что достоин носить его фамилию, достоин быть сыном «самого».
И не то чтобы отец требовал от него подобного, вовсе нет, но глубоко внутри Семен ощущал, что должен, обязан, не имеет права не соответствовать. И это висело на его плечах тяжелым походным рюкзаком, вроде того, что он собирал всякий раз, отправляясь с приятелями-байкерами в очередной пробег.
Но если с содержимым этого рюкзака все было понятно, то что делать с чувством долга и завышенными ожиданиями окружающих, Семен не знал.