Страница 18 из 79
Музыка заиграла, когда она позвала нас на позицию. На этот раз я в главной роли, играю трагическую Одетту, и я скольжу к центру сцены, поднимаю руки вверх и наклоняю голову, держась ровно до того, как мне подадут сигнал.
Театр исчезает, когда я танцую, кружась и поворачиваясь, мое тело движется естественно с отработанной легкостью. Музыка преследует, и она проникает глубоко внутрь меня, соединяясь с душой. Я отпустила ее. Позволяя эмоциям сцены охватить меня, перенося меня в другое место и время, и я больше не здесь, меня больше не мучают заботы, когда тело плывет по сцене, а конечности излучают страсть и тоску, когда я живу и дышу Одеттой.
Когда музыка заканчивается, я медленно возвращаюсь в исходную позицию, моя грудь вздымается, а лоб покрыт каплями пота, и я чувствую, что кто-то присоединился к мадам в аплодисментах.
— Belle. Merveilleux (прим.: с франц. «Прекрасно. Чудесно»).
Мадам целует меня в обе щеки, пока я смотрю на ряды сидений, желчь наполняет рот, когда глаза останавливаются на другом хлопающем человеке.
Джексон стоит, громко хлопая в ладоши, и подмигивает мне. Сойер и Кэмден все еще сидят на своих местах, уставившись на сцену с нейтральным выражением лица.
Как, черт возьми, они узнали, что я буду здесь?
И как они смеют вторгаться в мое личное пространство. Я с тревогой осматриваю театр в поисках Оскара, когда аплодисменты Джексона стихают. Он стоит у края сцены, хмурясь и не сводя глаз с мальчиков.
— Ты их знаешь? — спрашивает Лиам, шепча мне на ухо.
— Они новенькие из моей школы, — говорю я своему партнеру по танцам. Лиам учится на предпоследнем курсе университета Райдвилл, и он хороший парень. Мы танцевали вместе много лет, и он самый близкий мне друг мужского пола, кроме Ксавье.
— Почему они здесь?
— Потому что им нравится мучить меня.
Лиам приподнимает бровь в удивлении.
— Или у них есть желание умереть.
Он здесь вырос, так что он это понимает.
— И это тоже, — соглашаюсь я. — Не то, чтобы их это волновало.
Заставляя себя игнорировать парней, я заканчиваю репетицию, но я на взводе, и мадам это замечает.
Я переодеваюсь в рекордно короткие сроки и выбегаю из примерочной в узких джинсах, бледно-розовой шелковой блузке и черных балетных туфлях. Папа сдерет с меня шкуру живьем, если увидит меня в таком виде за пределами дома, но его здесь нет, чтобы орать и жаловаться. Оскар кладет руку мне на плечо, сопровождая через театр, не сводя глаз с парней в поисках признаков их присутствия.
Мы выходим наружу, в угасающий дневной свет, и вот они. Прислонившись к стене, в ожидании меня. Джексон курит травку, шокирует ужасом, а двое других держат позы, которым позавидовали бы восковые модели в музее мадам Тюссо.
Они следят за каждым моим шагом с расчетливой интенсивностью, и паника клокочет у меня в горле. Оскар прищуривается, глядя на них, когда мы проходим мимо, но я продолжаю смотреть прямо перед собой. Впрочем, это не имеет значения, потому что я чувствую, как их глаза прожигают дыру в моей спине всю дорогу до машины, и каждое нервное окончание на теле находится в состоянии повышенной готовности. Я выдыхаю, как только меня надежно запихивают в машину, и впервые радуюсь, что у меня есть телохранитель и шофер.
Два часа спустя я все еще нервничаю, растянувшись на кровати и делая домашнее задание, мое внимание разбито вдребезги. Я в сотый раз проверяю одноразовый мобильник, но от Ксавье по-прежнему нет ответа.
Громкий стук привлекает мое внимание, и я закрываю книгу, засовываю телефон под одеяло, и подхожу к двери.
— Мисс Эбигейл, — говорит, наша экономка, миссис Бэнкс, когда я открываю ей дверь. — Твои друзья внизу. Я сопроводила их в гостиную цвета бургундского вина. Мне приготовить кофе?
Джейн — единственная подруга, которая заходит, и мне не нужно быть гением, чтобы понять, кто здесь.
— Никакого кофе! — шиплю я, пробегая мимо нее босиком. — Они не пробудут здесь достаточно долго, чтобы выпить его.
Я задыхаюсь к тому времени, как добираюсь до официальной гостиной. Я ворвалась в лакированные двери красного дерева, из ушей у меня валил пар.
Джексон стоит у мраморного камина, потягиваясь, и тычет пальцем в набитую голову лося. Кэмден развалился на коричневом кожаном диване, закинув ногу на ногу, как будто он хозяин этого места.
— Какого черта ты делаешь, и как вы сюда попали?
Такого бы никогда не случилось при Оскаре, но Луис — ленивое дерьмо, которое напрашивается на то, чтобы ему надрали задницу. Держу пари, он на кухне набивает морду домашним печеньем с орехами пекан или трахается с одной из младших горничных в прачечной.
— Я не могу поверить, что ты живешь здесь. Это место чертовски жуткое, — заявляет Джексон, все еще тыча пальцем в лося, когда его глаза скользят по комнате.
Я не возрождаюсь от комментариев. Не то чтобы я не была согласной с ним. Большая часть мебели в нашем доме — фамильные реликвии, и, поскольку отец так сосредоточен на поддержании традиций, он ни черта не хочет менять. Вся деревянная мебель в этой комнате орехового дерева, сочетающаяся с темными деревянными панелями, покрывающими стены и потолок. Мезонин с его гнетущими перилами отбрасывает тени на нижний этаж, делая комнату более мрачной.
Богато украшенная люстра в центре комнаты не обеспечивает достаточного освещения, а света от ламп, расположенных на множестве столов, недостаточно, чтобы осветить пространство. Тяжелые шторы цвета морских водорослей свисают прямыми линиями с единственного окна в комнате, блокируя большую часть естественного света. Единственная особенность, которая мне нравится в комнате, — это ковер с бордовым и золотым узором, который украшает большую часть пола.
Возвращаясь в настоящий момент, я тычу пальцем в воздух, свирепо глядя на них.
— Убирайтесь к чертовой матери.
— Твой язык ужасен для кого-то, очевидно, хорошо воспитанного, — говорит Кэмден, со скучающим видом изучая свои ногти.
— И мне плевать на то, что ты думаешь, — говорю я.
Шагаю к телефону на стене, нажимая кнопку вызова кухни. На звонок немедленно отвечает незнакомый женский голос.
— Где, черт возьми, Луис? — огрызаюсь я.
Наблюдаю, как Джексон ходит по комнате, будто принадлежит этому месту. Кэмден встает, прищурив глаза, и направляется прямиком ко мне.
— Ну, так найди его! — рычу я в трубку. — И я хочу поговорить со службой безопасности. Попросите охранника, дежурившего у ворот, подойти к дому.
Кэмден вырывает телефон у меня из рук, с грохотом кладет его обратно в держатель и тащит меня к дивану. По крайней мере, на этот раз не за волосы.
Он вызывает Джексона легким движением головы, и тот прекращает свое любопытное изучение комнаты, направляясь к нам с кривой усмешкой. Кэмден толкает меня на диван, садится рядом со мной, и большой рукой сжимает мое бедро, чтобы удержать на месте. Прежде чем я успеваю оттолкнуть его, Джексон садится с другой стороны от меня, его рука движется к другому моему бедру. Обе их ноги прижаты к моим, их торсы источают тепло и мужские феромоны, когда они заключают меня в клетку своих тел.
Я ненавижу шквал бабочек, вторгающихся в грудь, и жар, который скапливается между бедрами, быстро распространяясь вверх. Я могла бы вырваться из их лап, если бы захотела. Но я этого не делаю. И мне любопытно посмотреть, что они собираются делать дальше, поэтому я сижу спокойно, позволяя им поверить, что они поймали меня в ловушку. Кэмден проводит носом вверх и вниз по моей шее, глубоко вдыхая, когда рука Джексона ползет выше по моему бедру.
— Как так получается, что кто-то такой уродливый внутри выглядит и пахнет так красиво снаружи, — шепчет Кэм.
Он высовывает язык, чтобы облизать линию от моего уха до ключицы. Я не могу контролировать дрожь, которая пробегает по телу, и Джексон хихикает, его пальцы медленно приближаются к вершине моих бедер.
— Я могла бы спросить тебя о том же самом, — отвечаю я.
— Уродливый — недостаточно сильное слово, чтобы объяснить, какой я под этой внешностью, — вкрадчиво говорит Кэм, выдергивая резинку из моих волос и оттягивая голову назад одним плавным движением.