Плоды мести

— Я просто подумала, что из того места, куда мы плывем, рукой подать до цитадели. Ну, ты понимаешь, о чем я.

— Понимаю, — кивнул ловец духов. — Опять хочешь отправить меня вместе с посохом на съедение Сконму.

— Вот опять ты начинаешь! — обиделась Рати. — Ничего с тобой не случится.

Готовую начаться ссору прервало появления орка в сопровождении стройной фигуры с намотанным вокруг головы темным покрывалом. Воин тактично кашлянул, и Гарб открыл глаза.

— Долго еще, — из-под плотной ткани раздался голос Адинука. — Тут жарко и дышать нечем.

Гарб сам сделал пять шагов навстречу и стремительно сдернул покрывало.

— Сработало! — захлопал в ладоши бард, и гоблин сгреб его в объятия.

Шаман никому не признался, что едва подавил желание задушить эльфа, потому что точно знал, что он все равно светлый. Вся маскировка сразу как будто растаяла. И все же ярость удалось приглушить достаточно легко, когда хрупкие косточки друга начали опасно похрустывать. Неожиданно помогло переключение в режим счетной машины. Разум тут же очистился от избытка чувств, и стало легче. Только сил такое состояние отнимало изрядно, и гоблин принялся высчитывать, на сколько его хватит.

***

Минула неделя. Адинук продолжал развлекать экипаж песнями, облюбовав себе для этого место в гамаке, натянутом на шканцах между гротом и бизанью недалеко от мостика и капитанской каюты. Повыше, чтобы никто с палубы не достал. Отвлекался он только если в голову вдруг забредала случайная дикая рифма. Тогда остроухий осторожно, чтобы не спугнуть, откладывал лютню в сторону, тихо доставал из сумки перо с пергаментом и начинал ее ловить. Обычно недолго, после чего он с остервенением соскребал ножом написанное и снова брал в руки инструмент.

Гномы, и особенно рулевой, вынужденный все время находиться рядом, сначала бесились от почти беспрерывного концерта, потом начали тихо звереть, но через пару дней вдруг привыкли и даже осмелились на несколько заказов. Эльф довольно быстро на слух подобрал мелодии под гнусаво напетые слова на цвергском, и теперь Рыдло иной раз приходилось подгонять заслушавшихся матросов, чтобы те не забывали о своих обязанностях. И сам он, бывало, тоже стоял и пританцовывал под «Веселую фрау» или грустил под «Последний абордаж», так что подчиненных особо не наказывал.

Сгорбленный Гарб все также коротал время на полубаке, откуда открывался хороший вид на море прямо по курсу, вглядываясь то ли в горизонт, то ли в себя. Отвлекался он только на еду и сон. Рати старалась быть рядом, но почти любой разговор, который она пыталась завязать, неизменно приводил к ссоре. Поэтому девушка вскоре начала просто молча присутствовать неподалеку, постреливая глазками в преступно не проявляющий взаимности предмет своего обожания и тяжело вздыхая время от времени.

Хапуга даже стала в какой-то момент сомневаться в собственной привлекательности. А вдруг он просто видит в ней чудовище и поэтому постоянно отвергает, но не говорит об этом вслух, потому что слишком правильный и воспитанный?

Аггрх убедился, что смертоубийств в ближайшее время не намечается, и отсыпался в своей каюте, пытаясь глушить разыгравшуюся мигрень. Поэтому и не увидел, как гоблин, дождавшись очередной отлучки Рати, внезапно покинул свой пост и быстрым решительным, хоть и ковыляющим шагом, направился к Адинуку. Чернокожий бард, завидев приближающегося компаньона, прекратил петь и с интересом уставился на шамана.

— Послушать пришел? — спросил он.

Гарб отрицательно мотнул головой.

— Не совсем, — проскрипел гоблин. — Ты со мной путешествуешь уже много месяцев, мы вместе пережили много приключений, и я кое-что хочу спросить. Зачем ты постоянно сочиняешь новые баллады? Какой в этом смысл? То есть иные барды сочинят десяток-другой и успокаиваются, но ты же делаешь это все время! Мне непонятно, а когда я чего-то не понимаю, то начинаю нервничать. Я и так еле сдерживаюсь, сам понимаешь, так что удовлетвори мое любопытство, будь другом.

— Ах, любопытство — похвальная черта, — троу провел пальцами по струнам. — Тебе, наверное, можно открыть эту тайну. Я не говорил, что влюблен по уши, как орел в небо?

— Мне не говорил, — пожал плечами Гарб. — А когда влюбляешься, обязательно сочинять песни в таких количествах?

Адинук взял пару мелодичных аккордов, сложившихся в грустную мелодию.

— Я бы спел об этом, но именно на этой балладе у меня всегда наворачиваются слезы и ком подступает к горлу, — сказал он. — Тебя же интересует именно количество? Знай же, что я не просто так сбежал из-под материнского крыла.

Эльф вылез из гамака и потянулся.

— Пойдем, — поманил он гоблина за собой. — Эта длинная история не для посторонних ушей. К тому же внизу свист ветра, скрип снастей и плеск волн отвлекают меньше.

Каюта эльфа была наполовину затянута толстыми нитями паутины. Отодвинув клейкую сеть от входа рукой, бард пригласил гоблина войти. Сам он уселся на привинченный к полу табурет, предложив гостю место на койке — там паутина была не такая густая. Гарб присел, чтобы выслушать троу. Впервые за две недели он перестал видеть в эльфе врага и снова увидел друга и личность, у которой есть свои чувства и мысли.

— Я первенец матроны дома Хельвиафин, — начал Адинук с грустной улыбкой. — Не самого крупного, но достаточно влиятельного в Подземье. Я любимый ребенок, хотя мать никогда в этом не признается. У нас не принято проявлять чувства даже к ближайшим родственникам, если это, конечно, не выражение ненависти или презрения. Законы троу нацелены на выживание нашего рода, и за долгие века в Подземье они становились все суровее, как зимы на далеком севере, пока не стали совсем невыносимыми. Женщины отвечают за продолжение рода, поэтому, по нашим законам, женщина всегда главнее мужчины, особенно в некоторых вопросах. Женщина сама выбирает партнера и вольна его поменять, если старый ее чем-то не устраивает. Лишь бы рождались дети.

— Самки главнее, — задумчиво сказал Гарб.

— Ну да, — согласился Адинук. — Так вот, я влюбился, как мальчишка. Правда, я тогда мальчишкой и был. Сто лет — совсем юный возраст для таких, как я. Она занималась боевой подготовкой при школе и была прекрасней всех женщин во вселенной, а я только-только закончил обучение и сразу предложил ей стать парой.

— И что случилось? — подбодрил рассказчика шаман.

Эльф поджал губы.

— Она отвергла меня, — горестно сказал он, — потому что видела во мне только испорченного властью мальчишку. Я был, как говорят тут на поверхности, принцем, а она хоть и занимала высокое положение, но происходила из низов.

— И ты поэтому сбежал?

— Не совсем, — ответил бард, закатывая глаза. — Я был ослеплен страстью и начал… настаивать. Она избила меня, связала, а потом… Чтобы показать, насколько я ей противен, отдалась пленному человеку и заставила меня на это смотреть. Хотела показать, что готова возлечь даже с рабом, даже не с троу, лишь бы не со мной.

Гарб прикусил губу от неожиданности признания.

— Прости, если ты не хочешь об этом рассказывать, я пойму, — сказал он.

— Если не делиться с друзьями, то с кем еще? — удивился Адинук. — Я убил его.

Эльф задумчиво смотрел на грубые доски пола и молчал.

— И поэтому сбежал? — прервал паузу гоблин.

— Имей терпение, — криво улыбнулся бард. — Меня даже похвалили за то, что вступился за честь дамы. А ее наказали. Жрицы повелительницы пауков Карвалшаресс превратили мою возлюбленную в чудовище. Так редко поступают, но связь с человеком — тяжелейшее преступление, потому что от этого родятся неполноценные дети, которым не место в Подземье.

— А ты?

Адинук ненадолго задумался, погрузившись в воспоминания.

— Я валялся в ногах у матери, пытаясь вымолить для нее прощение, но матрона отказала. Я обращался в школу чародейства, но никто не вызвался помочь несчастному влюбленному принцу. Лишь одна жрица сказала то ли в шутку, то ли всерьез, что я должен сочинить и исполнить тысячу баллад на языке, которого еще не знаю, и тогда проклятие само спадет. Сам понимаешь, музыку на моей родине любят так же сильно, как пещерный лосось радуется рыболовной сети. В общем тогда я и сбежал, прихватив любимую с собой.