Страница 1193 из 1227
— Ты именно поэтому отказалась спускаться к Истоку в последний раз?
— Поэтому, — нехотя произнесла женщина. — Только местью я и могла жить, а это неправильно. Не стоит жить ради этого. А если не ради этого, то ради чего?
— Тебе со священником следовало этот вопрос обговорить.
— Говорила. Он убеждал меня, что именно мне-то и следует спуститься к Истоку. Чтобы было время понять, найти, и всё такое.
— И?
— Знаешь, это ведь только я, по большому счёту, могу сказать, способна ли я на такие серьёзные изменения. Нет, не способна. Поверь, я себя знаю лучше, чем кто-нибудь. Я не хочу это длить. Тяжело.
— Жаль, — с трудом выговорила леди Уин Нуар. — Очень жаль.
— Если такие слова мне говоришь ты, так это что-нибудь да значит, — рассмеялась госпожа Элейна. Рассмеялась легко, искренне, развеивая напряженное ощущение трагедии, сгустившееся под сводом шатра. — Шах.
— Не шах, а мат, — подумав, возразила директор школы Уинхалла. — Ты великолепно играешь.
— Нет. Это ты слишком много отвлекаешься. — Женщина аккуратно сложила фигуры обратно в коробку. Ненадолго соперница положила ладонь на её руку. — Ну что — мир?
— А как иначе…
Илья потихоньку повернулся на другой бок и заснул.
ГЛАВА 8
Он только на другой день смог мыслями вернуться к услышанному разговору и обдумать его заново. К собственному удивлению, он вдруг поймал себя на мысли, что одержимость образом госпожи Гвелледан больше его не угнетает. Это было шоком — не узнать, а понять, что в действительности любят не тебя, лишь какую-то часть тебя, напоминающую о погибшем возлюбленном. Однако шок воспринимался скорее как нечто благодетельное. Странно, увлечённость аристократкой из древнего рода Оборотного мира показалась вдруг подобием болезни, от которой не было сил выздоравливать, а сейчас вдруг появилось желание.
Вместе с сожалением о тех чувствах, которые теперь приходилось оставлять в прошлом, — чувствах пронзительно-сладостных, пробирающих до глубины души и при всей своей противоречивости дарящих ощущение полной жизни, — пришло облегчение. Не было больше неприятной раздвоенности между двумя женщинами, одна из которых была близка душе и по-дружески дорога, а вторая будила какие-то глубинные пространства чувств. Была строгая определённость — есть Мирним, которая лучше всех на свете просто потому, что она — это она, есть то, к чему он привык и с чем сжился.
Есть Мирним, которой нужно было как-то объяснить факт своей помолвки и будущего брака с дочкой господина Даро. Эта мысль узлом скрутила его тело — думать об этом оказалось невыносимо трудно. Но нужно.
Всё утро до того момента, как на окраине лагеря, выросшего в снежной пустыне за считаные часы и даже обзавёдшегося худо-бедно накатанными из камней и снега валами, приземлились виверны, которые привезли из Даро школьниц из Уинхалла и пару дополнительных отрядов, Илья ходил хмурый. Его позвал Всеслав — встречать Мирним и Машу, а потом всем вместе идти к походному госпиталю спрашивать про Санджифа.
Дочка учительницы истории кинулась на шею юноши с такой порывистостью, что он едва устоял на ногах.
— Привет!.. Слушай, мне говорили, что тебя едва не убили!
— Я-то при чём? Это Сафа чуть не убили, а я так… Рядом валялся.
— Это же был лорд Инген, да?! Он ведь мог тебя убить. Запросто!
— Да ему не убить меня надо, а захватить. Разные вещи. Пока ему это требуется, я в относительной безопасности.
— Рассказывай! А если он отчается и решит просто убрать тебя как опасного соперника?!
— Как Санджиф? — негромко спросила Маша. — Что говорят?
— Говорят, всё будет нормально. Не волнуйся. Но к нему нельзя пока. Он ещё в себя не пришёл.
— Как думаешь, меня пустят за ним ухаживать?
— Не представляю.
— Пришёл он в себя, пришёл, — хмуро возразил, подходя, Всеслав. — Его состояние оказалось намного лучше, чем предполагали. Не встаёт, конечно, но в сознании. Вас к нему пустят. Ненадолго.
— А что предполагается дальше? — понизив голос, осведомился Илья. — Как там с военными действиями?
— Войска господина Ингена отступили. По законам стратегии сейчас предполагается развивать и закреплять успех. Так что лагерь временный. Надеюсь, скоро будет перенесён.
— А ещё того лучше, если штаб будет размещён в одном из замков Варреса, — важно вставил Беджар. — Тогда и лагерь будет неподалёку, а это горячая пища всегда и стационарный госпиталь.
— Существуют ещё законы маскировки, молодой человек. Так демаскировать штаб, мягко говоря, неразумно. Да вам пока не на что жаловаться — вашему другу вполне хватило походной операционной, и кормят вас горячей пищей два раза в день… Ладно, осматривайтесь, только не разбегайтесь. После полудня я приду и поставлю вас на работу. Лишних рук в армии нет.
Время вдруг взяло с места и понеслось вперёд с такой прытью, какой Илья прежде даже не подозревал за ним. В круговороте событий, по большей части связанных с работой по лагерю, магической или самой обыкновенной, физической, ребята едва успевали выкроить минут по двадцать на торопливый обед, а потом как-то незаметно наступала ночь, и им разрешали свалиться на расстеленных кое-как матрасах в одном из больших шатров и спать. В этой ситуации не то чтобы обстоятельно поговорить — просто перекинуться парой фраз наедине было невозможно.
Первый день они все вместе распаковывали тюки (все, за исключением Амдала и Вджеры, которые занимались боевыми демонами), второй — запаковывали их обратно, потому что лагерь спешно переносили севернее. Несмотря на то что все они понимали, для чего нужны их усилия, труд всё равно казался бессмысленным. Однако приходилось поворачиваться, и не только потому, что мастер, также обременённый кучей обязанностей, бдительно присматривал за каждым из своих подопечных, но и потому, что стыдно было бы бездельничать в окружении людей, которые мало того что трудились на износ, так ещё и вели в бой отряды демонов.
Санджиф поднялся на ноги через четыре дня после ранения. Он, шатаясь, вышел из палатки, поддерживаемый Машей (которую всё-таки допустили ухаживать за ним, и с охотой, потому что там рук тоже не хватало) — бледный до зелени, то и дело застывающий, перекособочась, переживая боль, но, несмотря на это, весёлый.
— Я был уверен, что отец мне выговорит, — поделился он с Ильёй, когда тот освободился и получил возможность передохнуть немножко.
— Надеюсь, он не стал этого делать?
— Нет. Промолчал, только спрашивал, как я себя чувствую.
— Ну и как ты себя чувствуешь?
— Вот тебе могу правду сказать — просто на редкость отвратительно.
Они посмеялись, вернее, посмеялся Илья, а его друг, которому было больно хохотать, лишь обозначил усмешку, растянув губы. Они сидели у самой госпитальной палатки, на груде распиленных дров, укрывшись от ветра. Санджифу было трудно, но он сидел, посматривал в небо, щурясь, и коротко вздыхал, не решаясь набирать в грудь больше воздуха. Каждое его движение напоминало о том, что рана ещё не зажила до конца.
— Ну, что тебе говорят? Когда ты нормально встанешь на ноги?
— Болеть будет ещё недели две. А так… Ещё неделю.
— Ну, если повезёт, бои подождут эту недельку.
— Наоборот, — Санджиф снова болезненно поморщился. — Сейчас середина марта, скоро потеплеет, начнёт таять снег, и тогда воевать станет очень трудно. Сам представляешь себе: грязь, везде вода, техника вязнет, по ночам вода замерзает, и утром такой каток, что ни пройти, ни тем более проехать. Отец обмолвился, что они очень надеются завершить войну в ближайшие две недели.
— Разве такое возможно?
— Война может длиться хоть пять дней, хоть три, — проговорила до того молчавшая Маша. — И это всегда лучше, чем три или пять лет, согласись. Было бы неплохо.
— Но маловероятно. Разве что Инген решит сдаться на милость победителей. На что мы рассчитывать не будем.
— А Бог его знает, как на самом деле обстоят дела, — с расстроенным видом сказала Мирним, садясь рядом с другом. — Может, всё давно проиграно, а может, и наоборот. Нам же никто не говорит, что творится на самом деле. Даже тебе, Илья.